– Думаешь, компания в лице дочери убийцы моего папаши меня развеет?

– Мне очень жаль. – Еле слышный выдох прямо в грудь, рот в рот этому Овну, смотрящему с укоризной. – Твой отец сделал то же самое, когда потребовалось защитить тебя. И он бы убил любого, кто нёс угрозу.

– Ха.

– Почему «ха»?

– Потому что он сказал, что я ему не нужен, едва Кроули и архангелы схватили меня.

– Люций, ты злишься на мою мать или на Сатану?

– Злюсь, Уокер? Я злюсь? Я похож на того, кто злится? – Глифт не задерживается в пальцах и разлетается по полу стеклянным градом. – Блять, хорошее было пойло! Вот теперь я злюсь!

– Я могу прине…

– Не можешь, я тебя не отпускал. И я не злюсь, - он цедит это, как диктор на радио – монотонным басом, лишённым эмоций, - я их всех ненавижу.

– Тогда ненавидь!

– А как же уговорчики понять и простить?

– Такое не прощают, - она ещё крепче прижимается к мужчине, чтобы проверить, что его сердце стучит, и что голос не принадлежит призраку, - ты не простишь мою мать, но всегда будешь помнить, что, не убей она Сатану, тот убил бы меня.

– Я бы не позволил! – Вскипает позёрская гордость.

– Ты ему мою голову свернуть позволил, - а она даже оскорблённой себя не чувствует, вот такие дела.

– Ненавижу-у!

– Но он не говорил тебе, что ты ему не нужен, он заставил директора в это верить, чтобы тебе не причинили вреда, Люцифер, - подняв подбородок, Виктория ловит ответный взгляд и гипнотизирует, - покажи твой отец малейший намёк на чувства, Кроули не упустил бы возможности продолжать свой шантаж.

– Зачем ты пришла? – Он пьян сильнее, чем она думала. Просто хорохорится. – Нахуй явилась, идиотина?!

– Потому что сейчас тебе нужен друг! – Младшекурсница рассержено сжимает кулаки, а потом, не выдержав, заряжает пощёчину. – Всем нужны друзья, придурок!

– Ты мне не друг, овца! – Ладонью он впивается в тонкую шею, заставляя часто, надсадно задышать, соскальзывает выше, на её щёки, сдавливает те до боли, но, внезапно, успокаивается и смягчает хватку, начиная гладить кожу подушечками пальцев. – Ты даже не моя потаскушка. Я тебя контролировать хочу, а получается наоборот. Тебе надо расследовать свою смерть, и я прусь за тобой, как баран за пастухом. Тебе надо выпустить ёбаного сиротку из башни, и я – тут как тут, - всегда готовый долбить тебя в озере после. У нас даже секс, когда ты этого хочешь: твоё расписание, твой ежедневник. Что ещё туда для меня вписано?

– Любить тебя до конца своих дней, - вдруг выдаёт она и стягивает с себя майку, пока демон трезвеет со скоростью света, - и если я тебе не друг, то дай быть любовницей, шлюхой, дыркой! Я всё равно не уйду!

– Другая б сказала «Только не прогоняй», - он вынужден признать, у неё получилось его отвлечь. Ловкость голых сисек и другие непризнанные фокусы со словом «любовь».

– Поэтому других тут нет, - юбка на полу, туда же летят трусы. Девушка сама толкает его на кровать и стягивает штаны с хищным взглядом, а потом делает своими губами те вещи, от которых член становится каменным.

– Заглатываешь, будто утра не наступит… - едва дышит демон.

– Я хочу тебя! – Выпустив ствол из-за щеки, она усаживается на мужские бёдра. – И если утро не наступит, значит явилась я по адресу!

– А я хочу только убивать, - он переворачивает её, ставит на четвереньки и оказывается сзади, - убивать, карать, наказывать. – Головкой ведёт по половым губам – мокрым и изумительным, - словно прикидывая, растянется ли она по размеру.

– Накажи… - в прогибе Виктория извернулась, рукой перехватила его ладонь, опустила ту на свою ягодицу и тихо-тихо добавила, - …выше.

Ей было в меру больно и сладко без всяких ограничений, потому что он всё сделал правильно – так, как следовало. Тесная, девственная дырка – свисток рефери, чтобы собраться, контролировать ситуацию и не порвать Уокер, несмотря на многоголосье адских фейерверков в башке.

И нет ни одной причины, почему Люций не повторит это на бис, когда уже целых три пальца разрабатывают её алеющий анал.

– Прекрати… - в попытках увернуться от вторжения Вики скользит по дивану, но её крепко держат, лаская до расслабленной одури. – Что ты… - ужасно хочется понять, как она дошла до такого, где свернула не туда: у неё своя жизнь, у неё свадьба через месяц, ей следует чувствовать трепет грядущего праздника, но всё, что она чувствует, это как чужой, грозный член постепенно распирает её нетронутую задницу.

Каждое движение вперёд увенчано его пальцами, мягко смазывающими пот с копчика. Влаги так много, что Виктория, может, тоже хотела бы стереть ту со лба, с лица, с ресниц, на которых зависли капли, но её способность шевелиться испарилась. Она согласна только без конца прислушиваться к шуму воздуха, который он втягивает сквозь плотно сжатые зубы, и прокручивать одну и ту же мысль, её кишки до отказа забиты незнакомцем, хотя даже жених не дослужился до этих почестей.

Он даёт ей привыкнуть и говорит столько грязных словечек, кажущихся райской песней, что Вики начинает думать, что это сон – ведь только что пронзали страх и боль, а теперь она – волшебный чистый лист, на котором выписывают с каллиграфической аккуратностью: мучительно и нежно, мучительно и нежно, мучительно-нежно.

Когда девушка сама начинает подмахивать и насаживаться, развязно распахнув рот в одном бесконечном стоне, вопрос, как всё это вместилось, больше не волнует Уокер, её волнует только оргазм.

Два их оргазма.

– …словила ритм и кайф, Непризнанная? – Невыносимая хриплость нового бытия, где она – одна сплошная точка G, которую сладко насилуют. – Послушная Уокер, лучшая… моялучшаялучшая… - он заговаривается, поднимая и прогибая её к себе, запрокидывает белокурую голову и губами проходится по подбородку, двигаясь всё бессовестнее. Мокрая от слюны химера, от которой его кроет – вот кто такая эта Виктория. Она исчезнет в полдень и оставит его без себя, потому что Люциферу придётся сгинуть в иные параллели. – Каждую ночь, блять… Каждую ночь ты снишься с тех пор, как был завершён обряд с Кубком Крови.

Пальцы демон впихивает в её влагалище, потому что сгорел сарай, гори и хата. И если этот праздник служит прогревом перед поминками, то какая пьянка без нахального, двойного проникновения, вытряхивающего душу?!

Вики – небо, её тугая задница – солнце, возомнившее себя круглой, жаркой дыркой. То сочится светом самого настоящего, что ему оставили.

Он спускает всё до капли в её тесную попку, и благословляет на оргазм чередой коротких, рваных, дрочащих движений своей руки.

– Так низко я ещё не падала, - из воспалённого ануса сочится чужая сперма, и она находит в этом изощрённое, шлюшье удовольствие.

– Когда-то ты очень высоко летала, - мужчина лежит на ней сверху, прижимая к дивану, будто в планы криминалиста входит слинять, едва они пошевелятся, - поэтому я научил тебя падать.

На свою добычу соколы-сапсаны пикируют перпендикулярно земле, а удар лап этой птицы обладает такой разрушительной силой, что даже у относительно крупных зверей голова может отделиться от тела.

Виктория ничего не знает про сапсанов и соколиную охоту, впервые упомянутую в глиняных летописях Дур-Шаррукина, но готова поклясться – она потеряла голову.

***

Её нетрудно любить, когда она голая и её волосы грешны и растрёпаны. Когда искусаны губы, когда от макияжа остались лишь пятна абстракции, когда зазубрины туши отпечатались на вéках и теперь петляют неровными тропинками.

Её нетрудно любить намытую и блестящую, с раскрасневшимся от неловкости просьбы лицом: «Ты посветишь мобильником? Мне нужно в душ». Каждое движение – ещё одна фотография, которую не испортит вечность: заколка в поднятых локонах, нога на бортике, стыдливый поворот к стене – ей хочется подмыть себя между бёдер, а ему хочется смотреть. «Ну и пялься, ты всё равно видел больше, чем кто бы-то ни было!», - она всегда смелая, даже если на руках не козыри, а пустышки.