(Хватает МАРИЮ, крепко целует и уходит)

МАРИЯ. Он прав. Я сделаю тебя очень несчастным.

ДОСТОЕВСКИЙ. Я буду осторожен.

МАРИЯ. Нет, не будешь. Ты – россиянин. Осторожными мы быть не можем. Послушай меня. Я невероятно одинока, и говорю слишком много, и слишком тонко все чувствую, и в голове у меня полный сумбур, и я крайне переменчивая, но могу сказать, со временем я пожалею тебя, потому что ты такой несчастный. Но ты никогда не должен принимать жалость за любовь.

ДОСТОЕВСКИЙ. Постараюсь держать это в уме.

МАРИЯ. Но ты меня подведешь, потому что мужчины всегда подводят женщин. Поэтому они и заслуживают все то, что мы с ними делаем. (Она целует его, поцелуй долгий и печальный). От тебя пахнет потом и фейерверками. Мне нравится. Но этого недостаточно.

(Поворачивается и уходит).

(ДОСТОЕВСКИЙ и АННА. ПОЛИНА и МАРИЯ наблюдают за ними из других мест и времен).

АННА. Что ж, вы не можете сказать, что я вас не предупреждала. Но если мужчина настроен бежать, сломя голову, к собственному уничтожению, отговорить его никому не под силу.

ДОСТОЕВСКИЙ. Если вам говорили, какой я, почему вы пришли сюда? Вы заранее знали, что я – ужасная личность.

АННА. Вы – не ужасная личность.

ПОЛИНА. Он – ужасная личность.

МАРИЯ. Ужасная, это точно.

АННА. Что ж, возможно, вы довольно ужасная личность, но в глубине вы наверняка менее ужасны.

ДОСТОЕВСКИЙ. Но откуда вы знаете? Может, на самом деле я еще более ужасен, чем думают люди. Вы понятия не имеете, что творится у меня в голове.

АННА. Как раз имею, потому что вы постоянно говорите сам с собой. Не замолкаете, даже когда без сознания. Я слышу вас сквозь стены, говорящим во сне. Мне так и подмывало зайти и прижимать подушку к вашему лицу, пока вы не замолчите, но потом, вопреки голосу разума, я заслушивалась тем, что вы говорили.

ДОСТОЕВСКИЙ. Вы правы в том, что не доверяете мне. Я могу быть кем угодно, потому что любой может быть кем угодно. Нам нравится убеждать себя, что мы знаем других людей, но на самом деле вы не имеете ни малейшего понятия, кто я.

АННА. Не такой вы загадочный, каким считаете себя.

МАРИЯ. Он загадочный. И даже хуже.

ПОЛИНА. Беги. Беги прямо сейчас. Беги, если тебе дорога жизнь.

ДОСТОЕВСКИЙ. Я не загадочный. Я непостижимый. Не можете вы знать меня, потому что я сам не знаю себя. Я смотрю в зеркало и вижу незнакомца, который смотрит на меня.

(Смотрит в зеркало и видит СТАРИКА КАРАМАЗОВА).

АННА. Человек, который смотрит на тебя из зеркала – это ты, нравится тебе это или нет.

ДОСТОЕВСКИЙ. Откуда вы знаете, что это я? Он даже не похож на меня.

АННА. А на кого он похож?

ДОСТОЕВСКИЙ. На какого-то преступника. На моего отца.

АННА. Рано или поздно каждый человек, глядя в зеркало, видит, что на него смотрит его отец. Никакая это не трагедия. Этого вы боитесь? Вы боитесь превратиться в своего отца? Неужто это будет так плохо?

ДОСТОЕВСКИЙ. Мой отец был очень тяжелым человеком. Он мучал мою мать. Бил слуг. И у него была навязчивая идея, будто кто-то крал столовые ложки, поэтому он каждый вечер снова и снова пересчитывал их. Одно из моих первых воспоминаний детства – я липовой веткой отгоняю мух, пока мой отец пересчитывает столовые ложки. И от даже не любил суп. Я всегда знаю, когда должно случиться что-то плохое. Перед этим вижу во сне отца.

(СТАРИК КАРАМАЗОВ вытаскивает небольшой саквояж, полный столовых ложек. Они звякают и стучат. ФЕДОСЬЯ протирает пыль. Во внутреннем мире ДОСТОЕВСКОГО она олицетворяет всех служанок и горничных, в прошлом и настоящем. В этой инкарнации она на последнем сроке беременности).

СТАРИК КАРАМАЗОВ. Есть один урок, который ты должен выучить лучше всех остальных, сын мой. Никогда не ложись спать, не пересчитав столовые ложки. (С грохотом ставит саквояж со столовыми ложками на деревянный стол). Нет у этих грязных, вонючих сучьих детей большего желания, чем убежать во Францию с моими столовыми ложками. Поэтому столовые ложки надобно пересчитывать каждый вечер. Ты понимаешь мня, мальчик?

ДОСТОЕВСКИЙ. Я понимаю, папа.

СТАРИК КАРАМАЗОВ. Ты не понимаешь даже прыщей на своем заду. Ты туп, как пень. (Открывает саквояж пересчитывает ложки). Одна, две, три, четыре, пять. (Хлопает себя по лицу). Чертовы мухи! Семь. Восемь. Минуточку. Сбился со счета. Видишь, что ты наделал? Теперь придется начинать с начала. В последнее время я все больше путаюсь. Знаешь, я чуть не заблудился, когда спускался к завтраку этим утром. Но мне нравится мой дом. Это уютный дом со всеми этими лестницами в неожиданных местах, и буфетами, и неизученными комнатами, и крысами. Я нахожу в себе много общего с крысами. Они – хорошая компания. Это тебя я терпеть не могу. Только этим утром я говорил твоей матери, какой ты идиот.

(Появляется МАТЬ, молодая и идеализированно красивая, но давно умершая и в паутине. ФЕДОСЬЯ замечает паутину и смахивает ее).

ДОСТОЕВСКИЙ. Моя мать умерла.

СТАРИК КАРАМАЗОВ. Да, но теперь говорить с ней куда приятнее.

МАТЬ. Оставь мальчика в покое. Почему ты так суров с ним?

СТАРИК КАРАМАЗОВ. Это мой сын, и я веду себя с ним, как мне того хочется. Разве это моя вина, что он – идиот?

МАТЬ. Федор – не идиот. Разве что чуточку глуповат.

СТАРИК КАРАМАЗОВ. Я пью, и разговариваю с твоей матерью, и бью слух, и ковыряюсь в пальцах ног, и считаю столовые ложки. А что еще мне делать? Целовать свинью надоело. Я очень сильно любил твою мать.

(Проходя мимо, шлепает ФЕДОСЬЮ по заду).

ДОСТОЕВСКИЙ. Если ты так сильно любил мою мать, почему теперь спишь со служанкой?

СТАРИК КАРАМАЗОВ. Со служанкой? Тебе хватает наглости стоять здесь с постным лицом, смотреть мне в глаза и обвинять своего отца в том, что он прелюбодействует со служанкой? Да как ты смеешь?!

ДОСТОЕВСКИЙ. Я видел ее голой в твоей постели.

СТАРИК КАРАМАЗОВ. Она просто согревала ее для меня.

ДОСТОЕВСКИЙ. Она вот-вот родит твоего ребенка.

СТАРИК КАРАМАЗОВ. Да разве мужчина знает наверняка, что дети его? За эти годы я не раз и не два смотрел на тебя и думал: этот чурбан не мой. Я склонен подозревать деревенского дурачка.

ДЕРЕВЕНСКИЙ ДУРАЧОК (пуская слюни). Брбл-брбл-брбл.

МАТЬ. Владимир был всего лишь хорошим другом.

ДЕРЕВЕНСКИЙ ДУРАЧОК. Муравейник. Хрустальный дворец. Маленькие липкие листочки. Раскольников.

ДОСТОЕВСКИЙ. Говори, что хочешь обо мне, но я не позволю тебе оскорблять мою мать.

СТАРИК КАРАМАЗОВ. Я знаю. Это ужасно. Не понимаю, откуда это берется. Просто вылетает из моего рта, как летучие мыши. Прости меня, умершая жена. Я в таком ужасе от твоего сына-идиота, этого великого писателя, который практически ничего не опубликовал, что просто не знаю, что говорю. Когда ты был маленьким червяком в животе моей жены, мне снилось, что ты родился с шестью пальцами. И не на руках. Один из них рос из твоего носа. Когда тебя чуть не выгнали из Инженерного училища, меня хватил удав.

ДОСТОЕВСКИЙ. Удар. Тебя хватил удар. Не удав. А учеба давалась мне с таким трудом только потому, что мои профессора меня ненавидели.

СТАРИК КАРАМАЗОВ. Разумеется, они тебя ненавидели. Все тебя ненавидят. Тебя на удивление легко ненавидеть. Но ты – всего лишь одно из множества разочарований моей жизни. Несмотря на бесконечные унижения, венцом которых стал, конечно же, ты, меня утешает и успокаивает лишь осознание того, что Бог на моей стороне.

ДОСТОЕВСКИЙ. Откуда ты знаешь, на чьей стороне Бог? Да и вообще, выбирает ли он чью-то сторону? И если Бог на твоей стороне, почему он дозволяет слугам красть твои столовые ложки? И почему ты снова и снова изменяешь моей умершей матери, а потом обвиняешь ее в том, что она обесчестила себя с деревенским дурачком?