– Ты что-то хотел?

Антон порывисто обнял меня за плечи и уткнулся носом в плечо. Я растерялась. Он всегда заводил меня в тупик.

Он усадил меня, опешившую, в машину и привез в парк. Мы молча шли к склону, с которого открывался вид на город и где совсем не было людей – непогода, не время для прогулок. Внизу виднелась обмелевшая река. Он молчал, собираясь с мыслями. А потом начал говорить, не мог остановиться, сбивался, повторялся. Говорил, что ошибся, что я не иду из мыслей, что привык к свободе и не представлял, что будет готов ограничить ее одним человеком. И вот…

Я не верила своим ушам. Подумала, что это может быть розыгрыш или нелепая шутка, но уж больно плохо выглядел этот парень и слишком нервничал, стоя передо мной.

– Что ты молчишь?

– Я не знаю, что сказать, – выдавила я.

– Скажешь, я не нравлюсь тебе? Скажешь, не думала обо мне? А о той ночи? В первый раз всегда так… Я дам тебе больше.

Я вспомнила его голое тело, склонившееся надо мной лицо и ощутила, как жаркие мурашки прошлись по телу, от затылка до низа спины.

Он чуть наклонился, крепко сжал плечи и, пристально глядя в глаза, спросил:

– Ты дашь мне шанс? Скажи, дашь? Будешь со мной? Всерьез?

Я даже не успела кивнуть, а он уверенно прижал меня к себе, будто не допускал другого ответа.

В тот же вечер на своей странице в соцсети, заваленной селфи, снимками с тусовок и из машиной, он опубликовал мою фотографию, подписав:

С удивлением я поняла, что он начал отсчет с той самой вечеринки на штопоровской даче. Ждала ехидных комментариев, подвоха. Но Антон безупречен. Через неделю привел меня, упирающуюся, смущенную, в дом, познакомить с родителями. Я не понимала, к чему такая спешка, но не хотела ему перечить. Отец был вежлив и благосклонен. А когда я с интересом и почти искренним восхищением рассмотрела все показанные им медали и ордена, мне показалось, он и вовсе расположился ко мне. А вот мать плохо скрывала неприязнь, глядя на дешевый торт в пластиковой коробке, который я принесла, и на меня как его отражение.

Простая бижутерия в ушах и на шее, одежда без особых изысков, на ногах – кроссовки, а на голове из прически – только волосы на боковой пробор. Она никак не могла разжать поджатые со встречи на пороге губы.

Но почему-то именно этот день окончательно убедил меня в чувствах Антона. Трудно понять почему, но он действительно хотел быть со мной.

А потом резко заболела и начала угасать мама. Я уезжала к ней в Угорье каждые выходные. Она сгорела за два месяца и умерла в конце лета, в солнечный, жаркий день.

Два коренастых грузчика ловко забрасывали землю внутрь ямы, и комья со странным стуком падали вниз. Звук напоминал о том, что в большой деревянной коробке внутри – моя мать. Смерть сделала беззащитным и почти детским ее худое лицо. У меня замерзли ноги и руки, после бессонной ночи не было сил плакать, говорить.

Я смотрела на двух мужчин и думала про их синие робы, такие же, как у мебельщиков или грузчиков в продуктовом. Что они чувствуют, погребая тело под килограммами холодной земли? Я не знала этого.

Антон топтался рядом, он был так растерян и напуган, что мне хотелось утешить его самого. Приходил Лев Борисыч – я видела, как он плакал, зайдя в наш дом. Так, будто до сих пор ее любил. Он смотрел на меня виноватыми глазами, топтался на кухне рядом. В минуту затишья в карусели между встречей соседей, коллег, знакомых, соболезнованиями и утешениями он поймал меня за руку в коридоре:

– Ира, милая моя, я бы хотел с тобой поговорить. Можно зайду, когда скажешь… Запиши мой номер.

– Да, конечно, – вежливо ответила тогда я. Послушно вбила его номер в телефон. Я не собиралась ему звонить. Мне не хотелось слушать историй про мать. Не сегодня. Не сейчас.

Я кивнула и ушла помогать хлопотавшей на кухне Насте.

В первый день зимы, без всякого праздника и помпы, мы с Антоном расписались. На удивление, с этим смирилась даже свекровь, которая так и не изменила отношения ко мне. Держала лицо, но и дистанцию – тоже. Мне было все равно. Ошарашенная потерей, я нуждалась в нем, а может быть, нуждалась хоть в ком-то, и он был рядом.

Мы провели неловкий ужин в ресторане – родители Антона, Настя и Данил, свидетели с обеих сторон. Наша семейная жизнь пошла ровно – гладко, без всплесков. Обычные ссоры, перемирия, быт, учеба, потом заочка, работа, выходные. У меня свои друзья, у него свои.

Когда ты долгие годы каждый день встаешь в одно и то же время, внутри формируется собственный будильник. Открыв глаза и еще не взглянув на экран телефона, я поняла – половина восьмого.

Слышно, как на кухне шумит кофеварка, а в ванной льется вода. Антон еще дома. Хорошая жена встала бы, чтобы налить мужу напиток в черную с серебряной каймой термокружку и пожелать хорошего дня. Чтобы он ехал в своей холеной разукрашенной машине, открыв окно, запах кожаного салона смешивался бы с ароматом еще почти летнего утра, и он думал бы обо мне, попивая щедро сдобренный кокосовым молоком кофе.

Но я осталась лежать в постели, малодушно выжидая, пока, наконец-то, уйдет.

Хлопнула дверь в ванной, и шаги приблизились к двери спальни. Хороший муж заглянул бы поцеловать спящую жену перед уходом. А может, разбудил бы ее, не сумев отбросить мыслей о расслабленном теплом женском теле, которое укрыто только лишь мягким темным одеялом.

Но он просто прошел мимо, торопливо и громко взял вещи, щелкнул брелоком сигнализации, не особо стараясь не потревожить мой сон.

Хотя никто таковой нас и не считал. Только мы сами. Только я сама?

Я уговариваю себя встать и не могу. Мы снова не поссорились, но и не разговариваем друг с другом.

На выходных он поехал с друзьями в сауну – пятничная традиция. В такие дни он часто возвращался под утро, с запахом алкоголя и падал спать, разбросав вещи дорожкой от входной двери. Обычно я спала крепко, не предъявляла претензий и не названивала, потому что знала – трубку он не возьмет. Ну баня ведь! Не будешь же прыгать в бассейн с телефоном.

В последний раз его домой привез Данил, старый друг, с которым они росли в одном дворе. Я проснулась от криков, еще когда они пытались подняться на крыльцо. Антон орал, ему отвечал спокойный голос. Во входную дверь они почти ввалились, в коридоре завязалась какая-то борьба, что-то упало на пол, кажется, статуэтка со столика – привезенная свекровью из поездки в Италию. Бум.

«Слава Богу», – подумала я. Хрупкий цветок странного мутно-оранжевого цвета я терпеть не могла. Выкинуть не поднималась рука, вопросов не избежать.

Сказано вслух, а сама думает: а не к этой твоей ширпотребной дряни из ИКЕА.

Антон орал что-то невнятное, голос его уговаривал, и, хочешь не хочешь, пришлось вставать, становиться участником концерта. Неловко. Особенно перед Данилом.

Я натянула сверху короткой пижамы халат и босиком вышла в коридор. Включила свет.

Антон, высокий, почти лежал на друге, который был на голову ниже, и цепко держался за него, продолжая что-то повторять.

– Привет, Ирин, – я заметила, что Данил трезвый или, по крайней мере, еще может твердо стоять на ногах.

– О, и от меня привет, – изображая удивление и едва открывая глаза, ухмылялся Антон.

Я терпеть не могла его пьяным. Не боялась, просто было брезгливо. Он никогда не становился агрессивным, разве что на словах. «Твой Елец как погремушка, – вздыхала Настя. – Шума много, а толку – пшик».