Дедушка словно прочитал мои мысли:

– После смерти природа оживет весной. Вот бы и людям так…

Горечь и понимание того, о чем я пока не должна знать, прозвучали в его словах.

После ужина показываю бабушке альбом с репродукциями картин, который мы купили с мамой. Знаю, ей нравятся старинные портреты.

– Кожа светится, как у твоей мамы, – бабушка провела рукой по изображению Данаи.

– Бабушка, почему я не художник? Как можно так точно писать свет? Смотри, лучи солнца как настоящие. – Я показываю «Девушку за верджинелом» Вермеера. Кажется, она смотрит на меня, слегка улыбаясь. Свет ласково касается ее правой щеки, и по ее лицу, как теплый ветерок, пролетают оттенки чувств. Каких? Она влюблена? Чем-то я похожа на нее. Взглядом? Овалом лица? Пристально смотрю в ее глаза, и спокойная радость наполняет меня.

Бабушка включает радио – слышу нежную мелодию скрипки. Беру лист бумаги и записываю стихи, что полились легко. Они для Саши, завтра у него день рождения.

Ночью он мне снился, а утром, только я успела умыться, как услышала в прихожей его голос.

– Саша! С днем рождения! – кричу ему. – Подожди, я еще не оделась.

Спешно натягиваю голубое платье и синюю кофту. Гляжу в зеркало, снимаю синюю и надеваю белую с круглыми пуговицами. Мне не терпится увидеть моего друга. Он что-то говорит бабушке. Голос его изменился – совсем взрослый, с хрипотцой; Саша перестал картавить, только когда волнуется, «р» звучит мягко, и мне это нравится. Бабушка говорит, что мы как родня: краснеем и картавим одинаково. Моему Саше уже семнадцать лет. Моему? Боже мой, я покраснела. Все, не выйду, пока не успокоюсь.

– Верочка, ты долго будешь парня держать в коридоре? – Бабушка заходит и улыбается, увидев, что я принарядилась.

– Ладно, пусть идет.

– Вера, это тебе. – Саша протягивает мне розы. Я знаю, что в поселке их не купишь. Значит, ездил за ними в город?

– Спасибо. Но день рождения не у меня, а у тебя. Садись, Саша, я сейчас.

Беру со стола открытку со стихами, книгу о художниках Возрождения и протягиваю ему. В его серых глазах вижу себя смущенную, растворяюсь в его взгляде, голова кружится. Саша успевает подхватить меня за плечи и целует в висок. Я мягко убираю его руки. Странный жар окатывает меня. Я не чувствую тела – оно стало золотистым облаком.

Дома у Саши собралась вся наша компания. С детства мы вместе: десять мальчишек, Наташа и я. Других девочек на Московской улице нет. Да и мы давно «свои пацаны» – так нас называют все, кроме Саши. Я самая младшая, остальным – от шестнадцати лет до восемнадцати. Самый старший, Захар, спросил:

– Что, даже шампанского не будет?

– Еще немного подрасти, Захар, – отвечает ему отец Саши, противник алкоголя. Он физик, раньше преподавал в институте, теперь пишет книги и пособия для преподавателей. Он гораздо старше матери Саши, Ирины. Кто-то судачил, что она его вторая жена, но я не стала слушать всевозможные домыслы о семье моего друга. Ирина наготовила столько вкусного, что Захар вскоре забыл про свой вопрос.

Включили магнитофон. Я вздрогнула. Это наша любимая песня группы Scorpions. Помню летом, в день моего рождения, Саша по-особенному посмотрел на меня, что-то хотел сказать, но я опередила его какой-то фразой, чтобы он не произнес то, на что я должна дать ответ. В тот день звучала эта мелодия.

Саша пригласил меня. Нас влечет друг к другу странной силой, сопротивляться которой сложно. Пытаюсь отстраниться и не чувствовать его прерывистого дыхания, но Саша прижимает меня к себе.

Когда музыка замерла, предложил выйти на улицу.

– Вера, первый снег в этом году, – шепнул он.

Серебристые снежинки подрагивают в воздухе. Хрустит снег под ногами, как накрахмаленное белье. Подошли к дереву. Саша коснулся ветки, покрытой ажурными звездочками, – они полетели на нас.

Белое небо легко дышит. Нет верха и низа, нет начала и конца. Чистая хрупкая сфера вобрала нас в себя, оградила от остального мира и бережно покачивает на невидимых волнах. Никому не слышен наш смех. Возникло ощущение, что перевернули белый земной шар, серебряные пушинки поплыли в невесомости, и не понять: то ли они опускаются с неба, то ли отрываются от земли. Мне казалось, я вижу приближающихся к земле прекрасных эфебов на белых конях. Развеваются их белые гривы, рассыпая сверкающие звезды.

Саша что-то говорит, я улыбаюсь и смотрю на него сквозь ажурный шелк, ласкающий лицо. Снежинки садятся на его длинные светлые ресницы, добавляя нежности взгляду. Умиротворение – и вихрь чувств. Как это может сочетаться? Это и есть счастье? Что же оно такое? Взгляд? Ощущение? Прикосновение? Неожиданно возникло опасение: вдруг все исчезнет как снег? Растает он – и счастье уйдет.

Я ловлю его восхищенный взгляд и понимаю, что сейчас я для него – центр белой вселенной. Его любовь кружит и поднимает над землей, и попытки разобраться в своих чувствах растворяются.

Трепетные чувства Саши вызывают во мне беспокойство. Мне кажется, у него они иные, чем у меня. Я ощущаю в нем что-то незнакомое мне, замечаю, как он пытается сдерживать себя, если мы находимся слишком близко. Белая ночная тишина. Она отгородила нас от дневных звуков, от суетности и всего того, что в такие минуты кажется мелким.

– Вера, я… – но его слова остановила громкая музыка, что вылетела из распахнутой двери его дома. Мы оглянулись. Наташа в красном платье и на высоких каблуках замерла в проеме, как на кадре диапозитива, и смотрела на нас некоторое время, потом резко развернулась и ушла. Дверь хлопнула. Вернулась тишина.

Саша стряхивает снег с моего пальто, снимает с рукава большие снежинки. Мы рассматриваем их рисунок, графический и идеальный. А счастье? Оно идеально? Саша произносит глухим голосом, словно у него в горле ком:

– Вера, я…

Испуганно смотрю на него, он наклоняется и осторожно целует меня. Я чувствую вкус его солоноватых горячих губ и ощущаю пронзительную струю тепла и дрожь во всем теле. Вырываюсь и убегаю в дом. В коридоре сталкиваюсь с Наташей.

– Ты куда летишь? Нам надо поговорить.

– Давай у нас, – говорю ей. Прощаюсь с родителями Саши, и мы уходим. Саши около дома нет. В ореоле густого снега вижу его фигуру, похожую на странника в нереальном белом пространстве. Саша направляется в сторону колодца. Я хочу бежать за ним, но Наташа схватила меня за руку и потянула за собой как пушинку. Она в этом году вытянулась, фигура ее стала спортивной – Наташа занимается баскетболом. Я рядом с ней – мышка.

– Вера, прости, я давно хотела тебе сказать, что мне нравится Сашка, – начала Наташа, когда мы зашли ко мне домой и уселись на диван. – Вернее, я его люблю. Он же тебе не признавался? Нет?

Я хочу ей ответить и не могу. Голос покинул меня. Откидываю с себя плед, которым мы укрылись.

– Я собираюсь сейчас пойти и признаться ему. Просто хотела тебя в известность поставить, – спуская с дивана ноги, продолжает она. Я спрашиваю неожиданно глухим голосом:

– А он? Извини, кажется, я простыла.

– Ты же знаешь, кроме тебя он никого не замечает. Вера, ты все равно уедешь в Москву. Отпусти его.

– Я его не держу, – отвечаю, а у самой сердце бьется, словно воробей в неволе. – Он же хочет в Ленинград, художником стать.

– Да не получится у него, – раздраженно говорит она. Я замечаю, что ее веснушки стали бледнее, знаю, она пытается избавиться от них и использует разные средства. – Он же учится плохо.

– Наташа, но он талантливо рисует.

– Я поеду с ним, буду поступать в медучилище, институт я не потяну. – Она заплакала и уткнулась в мое плечо.

– Не плачь, Наташа.

– Скажи ему, что не любишь, что тебе нравится кто-нибудь в городе. Мы уедем, а тебе еще два года в школе учиться, знаешь, как все изменится. Влюбишься в кого-нибудь.

Она ушла. Иду в кухню, лампу не включаю. Снежный свет отражается на потолке и стене. Беру стакан, он выскальзывает из рук и разбивается. Собираю осколки, похожие на льдинки, подхожу к окну. Снег сыпал и сыпал, белый свет заглядывал в комнату и заливал ее голубоватым светом.