– Я справлюсь, мама, – отвечаю бодро.

Отвечаю уверенно, чтобы мама не догадалась о моей тоске по ней. Она чувствует мое состояние и успокаивает, рассказывает смешные истории о Пете.

Вечером сижу на узкой лавочке во дворе и перечитываю письма Лизы и Саши. Они, как огоньки в ночной степи, успокаивают, что я не заблудилась, отыщу колодец, опущу ведерко, всколыхнется вода, эхо поднимется из темной глубины, возвращая забытые слова и клятвы. Чистая вода напоит и унесет печали.

Дневной жаркий ветер улегся, но это облегчения не принесло. Приближаются сумерки, а с ними и комариные песни. То один, то другой кровосос впивается в меня, вижу, как набухают красные волдыри, но терплю. Пусть сильнее кусают. Одна боль вытеснит другую. Но укусы не помогают.

«Я поступила! Саша поздравил меня, – читаю прыгающие строки Лизы. – Мы встретились в кафе, и он говорил только о тебе».

Луна выпрыгнула из-за облака и, зацепившись за ветку, как бледный воздушный шарик повисла ярким пятном слева от фонаря, соревнуясь с ним, чей свет ярче. На земле появились тени от старого карагача, будто начерченные черным маркером. «Я все еще не могу поверить, что ты не приедешь, – ровные строчки письма Саши расплываются. – Моя Синильга, я жду тебя». «Саша! – безмолвный крик рвется из груди. – Я хочу к тебе!»

Поздно.

Перестаю кормить комаров и захожу в дом. Перед сном читаю Верлена:

…Рыдает соловей.

И путник, заглянув к деревьям бледным, – там

Бледнеет странно сам,

А утонувшие надежды и мечты

Рыдают с высоты2.

Мне снится дрожащее дерево в холодной воде и плачущая птичка на ветке.

В конце января Петя заболел, воспаление легких. Мама уволилась, чтобы его выхаживать. На еду зарабатывает рукоделием. Узоры, цветы и птицы на скатертях и постельном белье, вышитые гладью, принесли ей славу мастерицы. Помогают и дедушка с бабушкой: картошка, квашеная капуста, домашние куры и яйца – большое подспорье. Я написала маме, что возьму академический отпуск, приеду домой, стану работать, а она растить Петю. Мама запрещает даже думать об этом.

В институте от сокурсниц узнала, что девочки вечером подрабатывают на хлебозаводе. Я пошла с ними. Свежеиспеченный хлеб (тридцать буханок) в широких деревянных лотках с невысокими бортиками загружаю в машины. В фургоне – дорожки-зазоры, как в холодильнике, в них вставляю тяжелые ящики. Первые «этажи» еще осиливаю, но те, что вровень с моим ростом, даются с трудом. Еще выше – подвиг для меня. Руки дрожат, боюсь уронить хлеб. Если попадется добрый водитель, помогает: подаю ему ящики, он ставит их в верхние ряды.

Ночью просыпаюсь от боли: руки и спина ноют, как у старушки.

Через месяц получила деньги – в два раза больше, чем стипендия. Мама пишет, что в магазинах перебои с продуктами, и я отправила посылку с вяленой рыбой и консервами, тушенку, сгущенное молоко, игрушки. Остатки заработанных денег – почтовым переводом. Мама подумала, что отец позаботился, я не стала ее разубеждать. От его помощи я отказалась, потому что живу у родственников и получаю стипендию.

Нелегко работать и учиться. Ночью пишу конспекты, готовлюсь к семинарам. Мало мне обязательных предметов, решила прочитать труды философов. Нахожу в них ответы на возникающие вопросы о природе человека, о сознании и душе, но некоторые тексты настолько сложны, что перечитываю их несколько раз – и словно путь в ночи освещается фонарем – смысл открывается в полной мере.

Читаю у Аристотеля, что душа – нечто единое и неделимое на части. Почему же одна часть улетает в Волжский, другая в Ленинград?

Я тоскую по Саше. Письма летают так же часто, но мало утешают.

Саша хотел прилететь на несколько дней, но я запретила. То, что я жила у родственников, являлось препятствием для наших встреч. Сложно представить, что буду до позднего вечера гулять с Сашей, а потом, краснея, объяснять, где была. Конечно, я взрослая и сама распоряжаюсь своим временем. Нет, это не так. Я лгу себе. Никто не контролирует, я сама создала условности и преграды. Примерная девочка не может гулять ночью.

Каждый раз перед сном я «разговариваю» с Сашей и Лизой, говорю им о том, что в Уральске не ощущаю своей инаковости. Значит ли это, что во мне больше казахского и меня принимают за местную?

Сегодня рассказываю им о сокурснице Гале. Она выглядит старше в одежде больше подходящей английской даме: юбки до середины колена, жакеты, шелковые блузы с бантами или жабо. На лице нет косметики (в этом мы с ней схожи). Ее обаяние и спокойный характер привлекли меня с первой минуты знакомства. Галя читает, пишет и говорит по-казахски.

– Я же с рождения в поселке жила, вот и научилась. У нас вся семья знает язык, – говорит она.

Галя и показала куратору мои стихи, он оценил, и теперь их печатают в студенческой газете. Я стала известной, но не рада этому. Внимание не люблю и краснею, когда в аудиторию заглядывают студенты, чтобы посмотреть на меня. Галя радуется: «Ты теперь знаменитость».

Засыпаю на полуслове и во сне продолжаю монолог, чувствуя касания Саши и видя сочувственный взгляд Лизы.

В октябре моя семья переехала в новую квартиру и до института теперь надо добираться на автобусе. Он всегда переполнен, невозможно втиснуться, приходится ждать следующий и следующий… Два раза опоздала на занятия, что неприемлемо для меня. Я поговорила с папой, он дал согласие, чтобы я поселилась в студенческом общежитии.

Быт наш организован четко, обязанности распределены, часть стипендии складываем в общий кошелек на продукты. Это небольшие деньги, мы экономим, но до конца месяца не хватает. Последнюю неделю едим только жареный лук и хлеб, но это не влияет на то радостное восприятие жизни, что постепенно приходит ко мне. Стеснительность и закомплексованность постепенно исчезают.

Каждую субботу в большом холле общежития устраивают танцы под магнитофон. В первый день меня никто не пригласил, я хотела уйти – как-то неловко в одиночестве стоять возле стенки. Галя с другом Игорем подошли ко мне.

– Вера, да пацаны не поймут, русская ты или казашка, – говорит Игорь.

– Разве национальность играет роль? – спрашиваю его.

– Да нет, они заинтригованы и робеют перед тобой. Думают, ты – горделивая, знаменитость, россиянка – откажешь им, а это позор. Понимаешь? Вот и получается: хотят, но не подходят.

Когда он отошел, спрашиваю Галю:

– Разве я гордячка? Я сама всех боюсь и стесняюсь.

– Нет, ты не самоуверенна, скорее, наоборот. Ты не веришь в свою привлекательность и робеешь при людях. Чтобы этого не заметили, высоко поднимаешь подбородок. В другое время он у тебя на месте. – Она улыбается.

«Точно, – подумала я, – чтобы никто не заметил».

В следующую субботу отбоя от кавалеров не было. «Видимо, Игорь провел разъяснительную работу», – смеется Галя. Посыпались приглашения на свидания и в кино. Всем отказываю. У меня есть Саша. Танцевать – одно, а куда-то идти с парнем – другое. Мое понимание верности очень серьезно и четко. Кто-то из ребят спросил: «Разве в кино сходить – это измена?» «Да», – твердо ответила я. Меня не понимают. Но таковы мои принципы. Появился страх чужих касаний – о чем я никому не могу сказать. Когда парень в танце притягивает меня к себе, возникает видение пьяного отчима и ужас охватывает меня.

Когда я училась на втором курсе, в январе ко мне приехала мама. Галя сказала: «У тебя такая красивая и молодая мама. Похожа на Нонну Мордюкову». «Да, она самая красивая», – горжусь я. От дедушки-казака у нее высокий рост, статность, черные блестящие волосы и брови. От бабушки – удлиненный нос с горбинкой, серые глаза и красивые губы. Бабушка похожа на еврейку – так считают знакомые. Об этом говорит и ее девичья фамилия. На мои вопросы о национальности бабушка отвечала, что в ней много кровей намешано, и объяснила, что некоторые скрывают еврейское происхождение, помнят притеснения в прошлые времена и трагическую судьбу народа во время Второй мировой войны.