– Ай-яй-яй… Как же так? Хранитель Севера, за что наказываешь?

Девочка поморгала, но глаз так и не открыла, ротик только. Повертела головой, нашла сосок.

– Глупенькая, – со вздохом сказала ей Зулла. – Пусто здесь. Погоди немного. Отогреешься, я тебя Пронькиным напою. – Засмеялась: – Щекотно! Ну, ладно, соси. Мне не жалко.

Закрыла глаза, привалилась к тёплому боку печки и стала вспоминать мужнины ласки. Он тоже бывало играл, трогая губами её сосцы. Груди небольшие, упругие. Налитые. Одна беда – не выкормили никого.

Девочка постепенно отогрелась. Зулла прижимала голенькое тельце к себе и заворожено смотрела, как старательно малышка сосёт грудь-пустышку.

– Сильная, – удивлялась женщина, – как тянет!

Длилось это долго, Зулла опасалась, что заснёт и уронит ребёнка. Нужно устроить подкидышу колыбель. Она вытащила сосок из маленького ротика и заметила на порозовевших губах девочки каплю, похожую на растопленное масло.

– Что?

Надавила на грудь, изумлённо наблюдая, как из соска сочатся такие же капли.

– Хранитель Севера благословил, – прошептала. Она не слышала, чтобы у нерожавшей появлялось молоко, и восприняла это как чудо.

Красивые детские вещи спрятала. Нарвала из старых простыней подгузники и пелёнки. Освободила сундук и устроила в нём постель для доченьки. О настоящей матери, о том, что с ней случилось, даже думать не хотела.

– Пусть не я рожала, подарить жизнь можно и так: спасти от холода и голода, – говорила Зулла, обращаясь к входной двери, за которой простиралась белая пустыня, забравшая мужа.

Новые приятные заботы захватили Зуллу, наполнили жизнь, придав ей смысл, и затмили прежние печали. Снежана – так называла ребёнка. За необыкновенно белую и нежную кожу, а ещё потому, что на правой щеке, у самого ушка девочки была родинка в форме изящной снежинки.

С тех пор всё стало иначе. Фатху навещал их чаще. Один лунный месяц в году они жили дружной семьёй, и в другое время наведывался: то корзину грибов принесёт, то кукан рыбы, то кузовок морошки. Снежана радовалась отцу, скучала, когда долго не видела, и мать любила. Никогда не спрашивала, почему так не похожа на них. Фатху светлорусый, но смуглый. Зулла темноволосая и черноглазая, с желтоватой обветренной кожей, а девочка хоть и росла, а всё оставалась беленькой и нежной, словно ангел.

Снежана

Она бежала изо всех сил. Оглядывалась и весело кричала:

– Не догонишь! Нипочём не догонишь!

Снег звонко скрипел, еловые лапы бросались рассыпчатыми горстями снежинок, хотелось бежать быстрее, но широкие снегоступы проваливались, не позволяя ускориться. Как ни трудно было Николке – он тяжелее и проваливается глубже, а всё-таки настиг подружку, осалил:

– Тебе водить! – крикнул юношеским баском и бросился вперёд.

Уговор был салить друг друга только на просеке. Кто до оврага первым добежит, тот и победил. Уже немного осталось, не успеть! Снежана подобрала юбку ещё выше и припустила с новой силой. Николкина спина маячила шагах в пяти, нужно поднажать! Вместо этого она испуганно вскрикнула и остановилась, неуверенно переступив на месте:

– Вернись! Я больше не играю!

Николка послушался не сразу. Оглянулся ещё на бегу, думая, что подруга хитрит, потом замедлил шаг и остановился:

– Ты чего? Чего испугалась?

Глаза подруги, без того огромные, стали ещё больше и круглее. Парень медленно пошёл к ней, пытаясь уловить взгляд. Снежинка смотрела вверх и будто не замечала ничего вокруг. Хотел было пошутить, мол, некого бояться дочери оборотня в лесу, но слова застыли в горле. Сзади раздался жуткий треск и шорох, Николку с головы до ног окутал снежный вихрь. Резко обернувшись, парень увидел, как валится огромная сосна, пересекая рыжим стволом тропу к оврагу. Запоздалый возглас вырвался из горла: ведь только что он был в том самом месте, где в сугроб вонзились толстые сучья.

Даже если б не убило, покалечило точно. За помощью бежать далековато, мог и не дождаться, пока Снежана приведёт сельчан. Сама она, хоть и дочь медведя – сильная и крепкая, а доволочь друга до посёлка не могла. Разве веток еловых наломать и волокушу сделать. Это требовало времени, будь раненый без движения, уснул бы и замёрз, сколько таких случаев на памяти.

– Пойдём обратно, – тихо попросила девушка. – Через завал не перелезть, да и не хочу я кататься.

Николка обхватил её за плечи, повёл по заснеженной тропе, задумавшись. Заговорил, когда пересекли поле, отделявшее лес от хутора, где жила мать Снежаны:

– Ты жизнь мне спасла.

Девушка покачала головой:

– Сидел бы в посёлке, как другие, не пришлось бы и спасать.

Он остановился и развернул девушку к себе лицом. Разговоры эти надоели как осенние мухи. Каждый норовил дать совет: не вяжись с медведицей, не приведёт к добру эта дружба.

– Не могу без тебя, Снежинка. Будь ты хоть зверем лесным, хоть чудищем морским. Люблю.

Потянулся поцеловать. Она отвернулась и строго сказала:

– Опять за старое! Не быть нам мужем и женой. Ты, как брат мне, Николка.

Он шагнул назад и, побагровев, крикнул:

– Кто же тебе ровня? Кого назовёшь супругом? Нет парней в округе, кого бы ты не турнула!

– Никто, – тихо ответила девушка, опустив глаза. – Холодная я. Не зря Снежинкой назвали.

Отскочил парень, развернулся и бросился бежать к посёлку, рубя кулаком воздух, лишь цепь огромных следов от снегоходов осталась на ровной как растянутая фата поверхности заснеженного поля.

Дочь охотницы и оборотня поплелась к хутору. Никак не могла решить, рассказать родителям о пророческом видении или смолчать. В дом сразу не вошла, сняла снегоходы, вытрясла набившийся между прутьями снег, повесила на гвоздь под крышей сарая. Потом приласкала Зорюшку, старая собака почти ослепла, охранником теперь был её сын – сильный и заводной Барин, но Снежана любила верную спутницу детства и не позволяла матери пристрелить «дармоедку».

На крыльце обмела с одежды снег и вошла в сени. Освободившись от верхней одежды, тронула ручку двери и замерла: что если мать с отцом ещё не налюбились? Больно короткой была прогулка, могли и не успеть. Не хотелось смущать родителей, застав их за нежностями.

Так уж повелось в семье: отец подолгу пропадал, а как придёт, потормошит дочурку, вручит игрушку или сладость и скажет: «Иди, маленькая, погуляй». А мама стоит в сторонке, платье на груди мнёт, глаза прячет, сама такая румяная и светится. Снежана раньше обижалась, а теперь взрослая стала и всё понимает: тем, кто любит, нужно иногда вдвоём побыть, чтобы никто не мешал. Ей хотелось также любить и ждать одного единственного, испытывать счастье от его присутствия, таять в объятьях, растворяться в ласковых речах. Суждено ли? Выпадет ли не её долю такое счастье?

Стоять в сенях было холодно, девушка чувствовала себя глупо. Решила так: чуть-чуть приоткрыть дверь и послушать. Если там охи-вздохи, одеться и выйти во двор, там всегда полезное занятие найдётся, а если тишина или спокойный разговор, зайти и рассказать о том, как Николку от беды уберегла.

Прижала ухо к щели и замерла. Родители спорили, ругались, речь шла о ней, о Снежане.

– Совести у тебя нет, Фатху! Ладно, меня дурил восемнадцать лет! Хранителя Севера не обмануть, неужели не понимаешь? – горячилась мать. – Я всегда знала, что дочку ты от медведицы прижил, хоть и скрывал это! Ничего, приняла, вот этой грудью выкормила. Люблю как родную. Теперь другое дело: нельзя оборотню по нашему обряду инициацию проводить. К своим идите!

– Вот, оказывается, зачем ты мне велела к середине зимы появиться? Бестолковая голова! Сама придумала, сама приговор вынесла! – басил отец. – Сто раз объяснял: не моя это девочка. Нашёл: на льдине плыла. Испугался, что погибнет дитя, вот и принёс к тебе. Человек она, не оборотень. Пусть здесь обряд проходит, в посёлке.

Распахнула Снежана дверь и шагнула в избу: