Ему приснилось, что он снова ребенок и живет в своем старом загородном доме. Там, во сне, он был охвачен единственной страстью – собирать дрова, везде и всегда. И вот он в дровяном сарае, под конец теплого осеннего дня – так начался сон. Сквозь приоткрытую дверь внутрь проникал слабый свет, но он совершенно не помнил, как оказался в сарае. Весь пол усыпан кусочками коры и тонкими веточками, но, кроме колоды для рубки дров, которая точно не подойдет, нет ни одного подходящего бревна, чтобы разжечь костер. И хотя ему страшновато ходить одному в полутемном сарае, он все равно задержался и обыскал каждый угол. Но ничего не нашел. Что-то тянуло его наружу, какое-то смутное внутреннее влечение, непонятное, но хорошо ему знакомое. И он вышел в сад. Ноги сами привели его к высоченному дереву, одиноко стоящему на заросшем высокой травой пятачке чуть поодаль от дома. У дерева спилены ветки, в нижней части ствола остались только обрубки с торчащими пучками листьев. Он знал, что увидит, когда поднимет взгляд к темной листве. Да, вот и она – длинная мертвая ветка, оголенная в тех местах, где облезла кора, и согнутая посередине, как рука в локте.

Он полез на дерево. Подъем давался легко, гораздо легче, чем он ожидал, его тело как будто сделалось невесомым. Но чем выше он забирался, тем сильнее ощущал, как на него что-то давит. Какая-то жуткая тяжесть. Ветка не хотела, чтобы он до нее добрался, она прямо-таки излучала враждебность, стекавшую вниз по стволу. С каждой секундой он приближался к кошмарной штуковине, которая всегда его пугала, – взрослые называли ее наростом. Круглый нарост торчал из ствола, словно огромный волдырь, густо утыканный тонкими прутьями. Виктор подумал, что лучше умереть, чем задеть его головой.

Когда он добрался до изогнутой ветки, сумерки уже сгустились в ночь. Он знал, что надо делать – сесть на ветку верхом, потому что других больших веток поблизости не было, а с тех, которые далеко, ему будет не дотянуться, – сесть и давить на нее двумя руками, пока она не сломается. Нащупав опору для ног в шишковатой коре, он прижался спиной к стволу и изо всей силы надавил на ветку. Ему пришлось смотреть вниз, и он увидел, что там, на земле, расстелена белая простыня, словно чтобы его подхватить, если он упадет. Но он сразу понял, что это саван.

Он отчаянно дергал упрямую жесткую ветку, тянул и толкал, охваченный неодолимым желанием ее сломать. Он наклонился всем телом вперед, дотянулся до места, где ветка сгибалась, и попытался ее распрямить, надавив со всей силы. Ветка треснула и надломилась, он сорвался вниз, и белый саван стремительно ринулся ему навстречу…

Мистер Румбольд проснулся в холодном поту, вцепившись в изогнутую ручку кресла, на которую официант поставил бренди. Бокал опрокинулся, напиток разлился по кожаному сиденью. «Нет, так не пойдет, – подумал он. – Мне надо выпить». Он позвонил, и пришел человек, которого он не знал.

– Официант, принесите мне в номер бренди с содовой. Через четверть часа. Меня зовут Румбольд.

Он вышел из комнаты следом за официантом. В коридоре было темно, только мерцал синеватым пламенем газовый рожок на стене, под которым стояли подсвечники. Румбольд вспомнил, что в этом отеле по традиции уважительно относятся к темноте. Поднося фитилек свечи к газовому рожку, он безотчетно пробормотал:

– Вот свеча – освещает дорогу домой, – но вспомнил зловещее окончание двустишия и не стал произносить его вслух, хоть и был основательно пьян.

Вскоре после того как мистер Румбольд поднялся к себе в номер, в дверь отеля позвонили. Три резких звонка подряд, и никакой паузы между ними.

– Вот кому-то неймется, – проворчал себе под нос ночной портье. – Наверняка забыл ключ.

Он не торопился идти открывать: забывчивому постояльцу будет полезно чуть-чуть подождать, надо его проучить, чтобы впредь неповадно было. Он так долго копался, что, когда все же дошел до двери, звонок зазвенел вновь. Возмущенный такой вопиющей настойчивостью, портье нарочно вернулся к стойке, поправил стопку газет и только потом соизволил впустить нетерпеливого чертяку. Чтобы подчеркнуть свое к нему пренебрежение, он открыл дверь, стоя за ней, и сначала увидел вошедшего лишь со спины. Но и со спины было понятно, что это не постоялец гостиницы, а кто-то совсем посторонний.

В длинном черном плаще, ниспадавшем почти отвесно с одного бока и выпиравшем с другого, словно под мышкой у него была корзина, незнакомец походил на ворону с перебитым крылом. На лысую ворону, подумал портье, потому что между белым шарфом и шляпой виднелась полоска голой кожи.

– Добрый вечер, сэр, – сказал портье. – Чем могу служить?

Незнакомец не удостоил его ответом. Он молча скользнул к боковому столику и правой рукой принялся перебирать письма.

– Вам должны были оставить записку? – спросил портье.

– Нет, – сказал незнакомец. – Мне нужна комната на ночь.

– Не вы ли тот джентльмен, кто звонил вечером, спрашивал, нет ли свободного номера?

– Да, это я.

– В таком случае мне было велено вам передать, что мы сожалеем, но свободных номеров в гостинице нет.

– Вы уверены? – спросил незнакомец. – А если подумать?

– А что тут думать? Я ничего не решаю. Мне поручили, я передал, сэр. – У портье вдруг возникло странное ощущение, словно что-то внутри оборвалось – какая-то важная часть его существа, может быть, сама жизнь, – оборвалось и закружилось стремительным вихрем. Но ощущение прошло, как только он заговорил. – Я позову официанта, сэр.

Но официант появился сам, сосредоточенный на чем-то своем.

– Слышишь, Билл, – сказал он, – а мистер Румбольд в каком номере? Он велел принести ему выпить, а я не спросил, в какой номер.

– Тридцать третий, – произнес портье нетвердым голосом. – Двухместный.

– Эй, Билл, ты чего? – спросил официант. – Что у тебя с лицом? Привидение, что ли, увидел?

Они оба огляделись по сторонам, потом уставились друг на друга. В вестибюле никого не было.

– Боже! – воскликнул портье. – У меня, кажется, галлюцинации. Но я его видел. Он был здесь минуту назад. Смотри.

На полу лежала сосулька длиной дюйма в два. Она быстро таяла, растекаясь лужицей по каменным плитам.

– Странно, – пробормотал официант. – Как она здесь очутилась? Мороза вроде бы нет.

– Видимо, он принес, – отозвался портье.

Они уставились друг на друга в полном замешательстве, сменившемся ужасом, когда где-то в недрах гостиницы зазвонил колокольчик.

– Там Клатсэм, – прошептал портье. – Он сам и ответит, кто бы там ни был.

Клатсэм уже снял галстук и собирался ложиться спать. Он спал в каморке в подвале. Его удивило, что кто-то из постояльцев сидит в курительной в такой час. С чего бы вдруг, на ночь глядя? Он надел пиджак и пошел наверх.

У камина стоял незнакомец, тот самый, чье появление и исчезновение так взволновали портье.

– Да, сэр?

– Я хочу, чтобы вы пошли к мистеру Румбольду, – сказал незнакомец, – и спросили, не желает ли он предоставить другу ночлег, раз у него все равно две кровати.

Через пару минут Клатсэм вернулся.

– Мистер Румбольд просит его извинить, но он хочет знать, кто к нему обращается.

Незнакомец подошел к столу в центре комнаты. На нем лежала австралийская газета, которую Клатсэм не заметил раньше. Претендент на гостеприимство мистера Румбольда перелистал страницы. Затем прямо пальцем, который даже стоявшему у двери Клатсэму показался неестественно заостренным, вырезал прямоугольную заметку размером с визитную карточку и, отступив в сторону, жестом пригласил официанта взять ее со стола.

При свете газового рожка в коридоре Клатсэм прочитал вырезку. Кажется, это был некролог. Но зачем мистеру Румбольду знать, что тело некоего мистера Джеймса Хагберда было найдено при обстоятельствах, предполагающих насильственную смерть?

На этот раз Клатсэм отсутствовал дольше и пришел озадаченным и даже немного напуганным.