По прямой до гостиной было бы недалеко. Но по извилистым, плохо освещенным коридорам, петлявшим по зданию, зиявшим темными входами, нырявшим в пролеты кухонных лестниц, – по этим запутанным катакомбам, столь дорогим сердцу всех постояльцев отеля «Россалз», – путь получался неблизким. Если бы кто-то стоял в тени этих альковов или на верхней площадке подвальной лестницы, он бы заметил, что мистер Румбольд шествовал по коридорам, явно очень довольный собой: его плечи чуть сгорбились, уступая усталости; руки легонько раскачивались, словно хозяину не было до них дела; подбородок, всегда выпиравший вперед, выпятился до предела и казался расслабленным и беззащитным, а вовсе не вызывающе дерзким. Невидимый наблюдатель наверняка позавидовал бы мистеру Румбольду и, может быть, даже проникся бы недобрыми чувствами к этому человеку с его праздничным настроением и безмятежным принятием настоящего и будущего.

Официант, чьего лица мистер Румбольд не помнил, принес ему аперитив, который он медленно выпил, беспардонно упершись ногами в край нижней каминной полки, – вполне простительное послабление, поскольку в гостиной он был один. Только представьте, как он удивился, когда сквозь дрему, навеянную тихим треском поленьев в камине, пробился голос, исходивший откуда-то из стены у него над головой. Это был хорошо поставленный голос, быть может, даже чересчур хорошо, слегка хрипловатый, но с чистой дикцией и четко выверенными интонациями. Даже осматривая комнату, чтобы убедиться, что никто не вошел, мистер Румбольд не мог не прислушиваться к тому, что говорил этот голос. Казалось, он говорил только с ним, однако явные пророческие интонации подразумевали вещание на более широкую аудиторию. Это были интонации человека, который знает, что, хоть он говорит по обязанности, мистер Румбольд как слушатель непременно почерпнет из сказанного им что-нибудь для себя, а заодно и получит огромное удовольствие – другими словами, совместит приятное с полезным.

– …Детский праздник, – объявил голос ровным, нейтральным тоном, мастерски сбалансированным между симпатией и неприязнью, между воодушевлением и скукой. – Шесть маленьких девочек и шесть маленьких (голос чуть возвысился, выражая сдержанное удивление) мальчиков. Наша радиостанция пригласила их на чай, и им не терпится рассказать вам, как здесь весело. (На последнем слове голос сделался совершенно бесцветным.) Честно сказать, чай уже допит, и дети остались довольны. Да, дети? (В ответ на наводящий вопрос ведущего раздалось тихое робкое «да».) Жаль, вы не слышали нашей застольной беседы, хотя говорили мы мало. Все были заняты угощением. – На мгновение голос сделался по-детски тонким. – Но мы вам расскажем, чем нас угощали. Давай, Перси, скажи нам, что ты съел за чаем.

Писклявый мальчишеский голосок принялся перечислять всевозможные лакомства, и Румбольд сразу подумал о трех сестричках, живших в колодце с патокой. У этого Перси уже наверняка разболелся живот, или вот-вот разболится. Другие дети добавили к списку еще несколько пунктов.

– Вот видите, – сказал ведущий, – мы тут неплохо проводим время. Сейчас у нас будут хлопушки, а затем (голос на долю секунды замялся и как бы отмежевался от собственных слов) подвижные игры. – Последовала долгая пауза, которую прервал приглушенный девичий голосок:

– Не плачь, Филип, ничего с тобой не будет.

Раздался треск и хлопки. «Как будто там не хлопушки, а целый костер», – подумал Румбольд. Сквозь залпы пробились детские голоса.

– Что у тебя, Алек? Покажи, что у тебя.

– У меня пушка.

– Отдай ее мне.

– Не отдам.

– Ну, тогда дай на время.

– Зачем?

– Хочу застрелить Джимми.

Мистер Румбольд вздрогнул. Его что-то встревожило. То ли ему померещилось, то ли он и вправду расслышал сквозь гул голосов едва различимый щелчок? Вновь вступил голос ведущего.

– А теперь переходим к подвижным играм. – Словно чтобы компенсировать прежнее равнодушие, сдержанный голос окрасился легким намеком на предвкушение. – Начнем со старого доброго хоровода «Вокруг розового куста».

Детишки явно робели и стеснялись петь. Их отваги хватило лишь на пару строчек, после чего все сбились и умолкли. Но при содействии дикторского баритона, хоть и приглушенного, но мощного, дети преодолели застенчивость и вскоре уже пели сами. Их звонкие, чуть дрожащие голоса звучали прелестно. Мистер Румбольд едва не прослезился от умиления. Следующими на очереди были «Апельсины и лимоны», игра посложнее. Поначалу она не заладилась, но потом, как говорится, процесс пошел. Легко было представить, как детишек разводят по местам, будто для фигуры в старинной кадрили. Кому-то из них, несомненно, не хотелось играть: дети капризны, в них силен дух противоречия. Также стоит учесть, что, хотя многим нравится драматический накал «Апельсинов и лимонов», некоторых он пугает. Неохотой последних и объяснялись паузы и заминки, раздражавшие мистера Румбольда, который в детстве очень любил эту игру. Когда под ритмичный топот маленьких ножек зазвучал гулкий напев, мистер Румбольд откинулся на спинку кресла и закрыл глаза в тихом экстазе. Он напряженно вслушивался в слова, готовясь к финальному аччелерандо – предшественнику неминуемой катастрофы.

Однако пролог все никак не кончался, словно дети специально тянули время, желая продлить беззаботную радостную прогулку, которую грубо прервет большой колокол Боу в своем бесцеремонном невежестве. Колокола Олд-Бейли настойчиво требовали ответа у должника. Колокола Шордича отвечали с подобающей случаю дерзостью. Колокола Степни вызванивали свой вопрос, не скрывая иронии, но прежде, чем большой колокол Боу успел сказать свое веское слово, в настроении мистера Румбольда произошла странная и внезапная перемена. Разве нельзя, чтобы игра продолжалась к всеобщему удовольствию? Разве нельзя обойтись без рокового исхода? Пусть возмездие не грянет, пусть звенящие колокола никогда не пробьют час расплаты. Но игра шла своим чередом, невзирая на пожелания мистера Румбольда.

За все надо платить.

Кто-то из детей вскрикнул, и наступила тишина.

Мистер Румбольд изрядно расстроился, и для него стало большим облегчением, когда после нескольких вялых раундов «Апельсинов и лимонов» голос ведущего объявил:

– Наша следующая игра – «Майские орехи».

Что ж, в «Майских орехах» хотя бы нет ничего зловещего. Милая лесная сценка с одной восхитительной ботанической неточностью, объединяющей в себе все прелести зимы, весны и осени. Наша воля сильнее обстоятельств – вот что подразумевается в этом несочетаемом сочетании орехов и мая! Мы отрицаем причину и следствие! Мы приветствуем случай! Потому что причина и следствие всегда против нас, о чем свидетельствует злосчастная судьба должника Олд-Бейли, но случай всегда на нашей стороне, он учит нас, как получить все и сразу: и рыбку съесть, и косточкой не подавиться! У закона длинные руки, а у случая еще длиннее! Мистер Румбольд хотел бы пожать ему руку.

Тем временем его собственная рука дирижировала хором детских голосов, льющихся из приемника, нога притоптывала в такт мелодии. Дети воодушевились, запели заметно бодрее. Игра пошла как по маслу, ее ритм и задор вторглись в комнату, где сидел мистер Румбольд. Волны звука заполнили все пространство, как плотный дым. Рассудок мутился, опьяненный их сладостью, и воспламенялся, овеянный их потрясающей легкостью. Мистер Румбольд слушал, как завороженный. Его слух, обострившийся из-за временного бездействия всех остальных средств восприятия, начал распознавать новые звуки: например, имена игроков, отправленных в лес за орехами, и имена их противников, которые будут пытаться забрать их в свою команду. Исход борьбы каждый раз оставался неясным для слушателей. Сумела ли Нэнси Прайс увести Перси Кинхэма к своим? Может быть. Удалось ли Алеку Уортону одолеть Мэйси Дрю? Кому-то победа давалась легко, и все решалось за считаные секунды под дружный смех болельщиков. Устояла ли Вайолет Кинхэм против Хораса Голда? Это было отчаянное состязание, оба участника сосредоточенно и натужно пыхтели. Мистер Румбольд очень живо себе представил, как эти двое тянут друг друга туда-сюда над отметкой, обозначенной белым носовым платком, оба с красными лицами, сморщенными от натуги. Вайолет или Хорас, кто-то из них проиграл. Может быть, Вайолет и крупнее Хораса, зато Хорас – мальчик, их силы были равны, и оба упрямились, не желая сдаваться. Но чья-то воля сломалась, тело обмякло, признав поражение, и это мгновение капитуляции было подобно маленькой смерти. Да, даже в этой игре есть своя темная, неприятная сторона. Вайолет или Хорас, сейчас кто-то из них страдал – возможно, плакал от унижения, что его увели в плен.