Потом время звонка домой истекло. Мы сдали телефоны Грешину, и прозвучала команда:

– РОТА, СТАНОВИСЬ НА ЦЕНТРАЛЬНОМ ПРОХОДЕ ДЛЯ СЛЕДОВАНИЯ НА УЖИН, ФОРМА ОДЕЖДЫ НОМЕР ПЯТЬ!!!

Далее – построение, плац, строем до столовой, команда «Приступить к приёму пищи», капуста, рыба и сладкий чай. Сразу после – перекур. О, да, перекур. Старый-добрый перекурчик, никотинчик и пять минут, чтобы праздно почесать языком.

Ну а по возвращении в казарму – старая-добрая дрочка. Нет, к сожалению, не коллективная мастурбация, а банальное занятие всякой ерундой сугубо для того, чтобы умы наши, руки и ноги были хоть чем-то заняты. «Дрочить» в армии – значит напрягать кого-то задачами. Языковой парадокс здесь заключается в том, что без армейской дрочки подразделение одуреет от безделья и скатится в пресловутую коллективную мастурбацию от тщеты и суетности бытия. Поэтому каждый вечер прапорщик Грешин распоряжался занять нас чем-нибудь полезным.

– Посадите их в дОсуга и займите чем-нибудь полезным, – говорил он.

– Разрешите уточнить, товарищ прапорщик? А чем их занять? – спрашивали Зублин и Анукаев.

– Пусть учат обязанности дневального. Кто выучит – завтъа заступит в наъяд. Кто завтъа заступит в наъяд, тот не будет больше ходить в наъяды до пъисяги. Слышали, товаъищи солдаты? – спросил Грешин, обращаясь уже к нам.

– Так точно! – ответили мы.

– Не упустите этот момЭнт!

Грешин ушёл, оставив нас с Зублиным и Анукаевым. Они посадили нас в комнате досуга, раздали ручки и листы бумаги. Потом Зублин куда-то ушёл. Анукаев остался с нами и принялся диктовать нам обязанности дневального, прописанные в уставе.

– Значит так: записываем. Дневальный по роте назначается из солдат…

– Товарищ рядовой, разрешите уточнить?

– Да?

– Дневальный с буквой «е» или «и»? – спросил Батонов

Анукаев посмотрел на него как на тупого. Потом быстренько заглянул в устав и с царственной уверенностью ответил:

– Через «е» конечно.

– Спасибо, товарищ рядовой! – сказал Батонов и написал:

«Дневальный па роте назначаеца из салдат»

А дальше суть там была примерно такая: этот самый дневальный стоит и охраняет комнату для хранения оружия, личный состав и имущество от внешних угроз. Неся службу, дневальный подчиняется дежурному по роте, который, вроде как, царь всех дневальных. Всего в роте дневальных три. Все они по очереди стоят на тумбе. Тумба – это такое место прямо перед входом в расположение роты. Там стоит реальная тумбочка с телефоном на ней и всяческой документацией внутри неё. Сам дневальный стоит на возвышении, которое называют по-разному: кто-то называет «таблеткой», а кто-то – собственно «тумбой». Задача дневального на таком посту – выполнять воинское приветствие всякий раз, когда кто-то заходит в расположение, а также подавать команды согласно распорядку дня и несогласно распорядку дня. Ещё он зовёт дежурного по роте в любой непонятной ситуации: например, когда в расположение роты заходит посторонний. Ну и конечно команда «СМИРНО!», которую дневальный подаёт в случае, если в роту заходит большой начальник: от командира роты и выше. Остальные дневальные, которые не стоят на тумбе, должны быть заняты поддержанием порядка в расположении роты. Полы должны блестеть, пыль на поверхностях должна быть вытерта, а сортир… Сортир должен выглядеть и пахнуть так, чтобы сам прапорщик Грешин счёл за честь в нём пробздеться.

Мы записали под диктовку весь текст, а потом принялись его учить.

Час спустя в класс вошёл рядовой Зублин.

– Прапор уехал? – спросил Анукаев.

– Уехал, – ответил Зублин.

– Кто ответственный?

– Совин.

– Опять всю ночь дрочить будет.

– Ага.

– И задачами напрягать, чтоб под ногами не путались.

– Ага.

– Чё эти у тебя тут делают?

– Обязанности учат.

– Дневального?

– Ага.

– Рассказать смогут?

– Сам спроси.

Зублин окинул нас взглядом, выискивая самого тупого с виду салагу, чтобы зачморить его за незнание элементарных вещей, которые он-то после скольки-то там месяцев службы выучил назубок.

– Ты, – Зублин указал на меня, – Как фамилия?

– Рядовой Альпаков.

– Давай, рассказывай, чё знаешь.

Зублин сел на подоконник и скрестил руки на груди, ожидая моего скорого фиаско.

Когда я всё ему рассказал, то почувствовал себя избранным. Беспристрастный перст Зублина, указав на меня, выделил меня из всех прочих, и теперь, пересказав все эти дурацкие обязанности от начала и до конца, я ощущал себя на вершине этой реальности. Я был горд собой оттого, что наконец-то смог сделать что-то стоящее: что-то, что заставило этого Зублина посмотреть на меня как на человека.

Без преувеличения, в тот момент я родился.

Глава 4

На следующий день два других курсанта учебной роты смогли запомнить страничку рукописного текста с обязанностями дневального. Всех вместе нас поставили в первый в нашей жизни наряд по роте.

Заступать мы должны были вечером. По словам Зублина и Анукаева, стоять в наряде с воскресенья на понедельник – это наполовину рассос, наполовину затяг. Рассос – значит очень легко. Затяг – очень сложно. Самая сложная сложность, к которой нас в два рта готовили Зублин с Анукаевым – это вовремя, громко и чётко подать команду «СМИРНО!» при входе в расположение командира роты. Если подашь её не вовремя, негромко и нечётко, то командир роты расстроится, надуется на всех, махнёт рукой и уедет обратно домой.

Командиром учебной роты был капитан Максимушин. Кроме того, что фамилия его Максимушин, и в звании он капитан, больше мы ничего о нём не знали. Зублин с Анукаевым говорили, что он жосский. Даже ёбнутый в какой-то степени. В какой – это нам только предстояло выяснить.

Дежурным по роте вместе с нами заступал рядовой Брус. Брус был писарем мостовой роты – родной роты прапорщика Грешина. Мы о нём ничего не знали, но с виду он был приятнее Зублина и Анукаева: не орал, не матерился, не тряс своими дембельскими мудями перед нашими неумытыми потными рожами. А Зублин с Анукаевым это любили. Зублин – в большей степени.

– Чё, пацаны, сколько до дома? – мог ни с того ни с сего спросить Зублин.

– Триста пятьдесят семь, – отвечали мы.

– Уууу!.. А мне вот сто семьдесят.

«Вот это ты классный парень!» – думали на это мы.

– Приду домой – натрахаюююсь!..

«Молодец! Мо-ло-дец!» – думали на это мы.

– А вы ещё здесь будете, прикинь?! То есть погоди… это получается… так, триста пятьдесят на сто семьдесят… бля, чё это будет?..

– Два с чем-то, – подсказывал Анукаев.

– Два с чем-то! Это ещё два с чем-то раза по сто семьдесят им, прикинь?!

«Н-да, тяжела наша доля. Но мы всё равно рады за тебя!» – думали на это мы.

За окнами стоял очередной хмурый декабрьский день. Ветер гнал надутые снегом серые облака и теребил верхушки сосен. Сосны – это всё, что мы видели из окон. Огромный, дремучий сосновый бор, окружавший нас со всех сторон и простиравшийся на долгие, долгие, долгие километры, дни и месяцы. Было тепло. Снег таял, таял, но никак не мог растаять.

В такие моменты все мы становились немножечко Голецкими.

В шесть часов новосуточному наряду пришла пора выходить на плац. Мы и вышли. Там нам надо было построиться фронтом на трибуну. Мы и построились. Потом к нам вышел дежурный по части.

– Здравствуйте, товарищи!

– мЭбу бэЭбу бэбЭбу барабУб – промычал строй, в котором каждый по отдельности говорил: «Здравия желаю, товарищ капитан».

Потом дежурный ходил и осматривал заступающих в наряд. У тех, кто выглядел тупым, он на всякий случай спрашивал обязанности.

– Обязанности знаешь?

– Т-т-так точно, т-т-тащ капитан!..

– Доложи.

– Дневальный по парку обязан… он… осуществляет значит…

– Охуенно! Молодец! Лучший боец галактики! После отбоя придёшь в штаб, доложишь мне лично. Понял?

– Т-т-так точно, т-т-тащ капитан…

Потом этот капитан подошёл к нам. Он посмотрел на нас так, словно нас нет. Потом он посмотрел на Бруса и спросил: