Вадик замолчал, и Олег представил, как он в своей излюбленной манере очерчивает левой рукой неровные круги в воздухе, словно подчеркивая, насколько неописуема описываемая ситуация.

— И находишь некое заведение, которым слово “подозрительное” можно в учебнике проиллюстрировать, я понял.

— В точку, Поварешкин. Именно что в учебнике. Ебала прям отлично подходит. Совсем стереть ее с лица земли не получилось, по бумагам примерно в этом районе находится дача — четыре гектара леса так-то, неплохая дача, а? — некой Софьи Рубинштейн, дочери доктора Вениамина Рубинштейна. Начинал он и до недавнего времени работал как врач-психиатр, специализировался на психопатах и социопатах, но три года назад ушел в обортническую сферу. В том числе выпустил несколько около-научных трудов о психологии “зверя” и зооантропии. В каком-то из них он даже ссылался на одну из моих статей, мне уведомление на почту приходило.

Последние слова Вадика прозвучали с явным налетом отвращения.

— А “в-третьих” есть?

— Есть. Твой Разумовский не первый случай, оборотни пропадали и до него, в основном молодые, сироты, и…

— Он сирота? — перебил Олег, чувствуя, как нехорошо сжимаются внутренности. Не то чтобы это была особо значимая информация. Он сам, еще до того, как набрал Вадика, прошерстил выпавшую по тому же запросу страницу в соцсети, но там настолько личных подробностей не было — возраст, любимая музыка, увлечения, пара фоток. Олег, кстати, угадал: та же, которую пихнули на листовку, стояла на юзерпике.

Сергей Разумовский был сиротой, а это значило, что у них с Олегом было сильно больше общего, чем Олег изначально думал. А еще это значило, что, не посчастливься ему родиться с чуть измененным набором генов, его могла бы ждать такая же судьба. Он тоже был никому не нужным, нищим, недоверчивым подростком, только в отличие от Сережи, который, имея возможностей с гулькин нос, умудрился поступить в МГУ, Олег двинулся по пути наименьшего сопротивления. Системе, против которой Сережа пошел одним своим зачислением на сложнейшую специальность, Олег позволил себя и дальше одевать, кормить и говорить, что ему делать.

Рука снова потянулась к карману куртки, но Олег вовремя себя одернул.

— Ума не приложу, как он поступил, но да, он мало того, что оборотень, так еще и детдомовский, — шум у Вадика стих, зато стал громче звук мотора. Пробка кончилась. — Его исчезновение заметили, потому что он был звездой факультета: только за последние два года четыре выигранных хакатона — один командный и три одиночных. Были до него, были после, а вот как всплыла статья этой Пчелкиной, месяцев семь назад, исчезновения прекратились. В общей сумме пропало двенадцать человек. Может, и больше, просто мы об этом не знаем.

Олег не стал уточнять, откуда такая выборка, и кто эти “мы”. Он знал, что Вадик вхож в разные круги, от уличных банд уровня гоп-стоп до чуть ли ни министерских кабинетов. А еще Вадик был искренне увлечен темой и происходящим.

Олег непроизвольно поежился: даже не вовлеченный в процесс персонально, Вадик время от времени напоминал ему акулу. Опасный, кровожадный и цепкий; дать ему личный интерес в происходящем значило вылить в море ведро крови и сразу следом плюхнуться туда бомбочкой.

Ему — им? — повезло иметь его в качестве союзника, а не человека с той стороны колючей проволоки.

— Значит, — подытожил Олег, — мы предполагаем, что Разумовский попал в некий… центр разведения, — Вадик на том конце провода согласно угукнул. — Но ему удалось сбежать. Его должны были искать.

Олег попробовал представить, как действовал бы сам, если бы упустил потенциально ценного пленника — пришлось на мгновение отключить все личное и абстрагироваться от ситуации. Ты держишь человека практически в рабстве, сказал себе Олег, ты зарабатываешь на этом бешеные бабки, потом поднимается шумиха, и теперь утрата актива грозит не только лишением теплого места у самой кормушки, но и возможностью лишиться головы. И ты его проебываешь. Олег чуть прикрыл глаза, воскрешая в памяти картинки со спутника. Первым делом найти потенциальные точки выхода — крупные, но не слишком, города и села — оставить там своих людей. Ждать, что сам сунется в руки. Не дождаться. И что потом?

— Раз его не нашли сразу, — начал он задумчиво, — значит, маячка у него нет.

— А раз нет, то это как искать иголку в стоге сена, — с готовностью подхватил Вадик, — но тогда непонятно, как спустя несколько месяцев в твоем супермаркете появилась листовка. Если только…

— Если только у него все же есть маячок, — Олег торопливо облизнул губы. Это было нехорошее, неправильное ощущение, но его постепенно захватывал Вадиков азарт. Несильно, но настойчиво тянуло с шашкой наголо и в бой, как в старые-добрые времена. — Только ограниченного радиуса. Километров на десять-двадцать. И тогда им надо не искать иголку в стоге сена, а просто разделить стог на небольшие кучки и одну за другой их проверить. Это объясняет, почему в нашем поселке они появились только сейчас. Они не переставали его искать. Они постепенно сужали круг.

Олег замолчал, переводя дух. Сердце колотилось о ребра, а пальцы свободной руки крепко сжались на руле. Он как доехал до относительно стабильного интернета и остановился посреди дороги, так и сидел в машине. Вадик тоже молчал. Олег был уверен, что они думают об одном и том же. Признавать это вслух не хотелось, но надо было.

Вадик первым нарушил молчание:

— Если ты прав, а ты, скорее всего прав, Поварешкин, его найдут буквально в соседней кучке сена. Я бы сказал, что счет идет на дни.

***

Домой Олег ехал в смешанных чувствах. С одной стороны, он был подавлен, потому что нельзя было выслушать то и в таких количествах, что и в каких количествах выслушал он, и остаться в приподнятом настроении, а с другой стороны, изнутри приятно скребло ощущение наконец-то решенной загадки. А еще Вадик. Вадик был человек-фейерверк, с ним было попросту невозможно распрощаться на минорной ноте. Перед тем как повесить трубку, он сказал:

— Я в Москве сейчас, свисти, если понадобится помощь, — потом уточнил: — Но ты ведь помнишь, что мои услуги стоят недешево? — и прежде, чем Олег успел прикинуть, что там у него по бюджету и сможет ли он потянуть Вадика, добавил: — Хочу все фотки маленьких милых лисяток, которые у тебя есть. У тебя ведь есть фотки лисяток?

Последнюю фразу он произнес таким тоном, каким обычно спрашивают, в своем ли человек уме. То есть ответить на нее, если не хочешь потом косых взглядов, лучше утвердительно. Олег разулыбался от уха до уха, нежно пообещал Вадику аванс и сбросил звонок. А потом открыл галерею на телефоне и обнаружил, что платить-то ему и нечем.

Нет, у него были фотографии лисят. Ровно три штуки. На одной была огромная пушистая свалка из хвостов и ушей, и на ней не представлялось возможным разобрать, ни сколько лисят запечатлено, ни чем они заняты — с равной долей вероятности они могли мило играть в носок, а могли, рыча и толкаясь, раздирать украденный со стола кусок мяса, предполагавшийся скорым Олеговым — Олеговым! — ужином. Еще было фото, две трети которого занимал огромный смазанный черный нос. Олег помнил, как его сделал: один из лисят очень живописно возлежал на половичке, но, стоило присесть и навести на него камеру, как он подорвался и направился прямиком к телефону — посмотреть, обнюхать и, может, даже лизнуть. По настроению. Камера сработала с привычной двухсекундной задержкой и запечатлела в веках черное мокрое пятно в ореоле белоснежной шерстки.

Третья фотография была не такого шакального качества; на ней Олег поймал Сережу вылизывающим лисят. Язык у того был высунут и прижат к макушке со смешно опущенными ушами, одной лапой он фиксировал недовольно пищащего детеныша, а его взгляд обещал смерть в муках любому, кому Олег решится показать этот интимный снимок. Олег дважды тапнул по экрану, приближая недовольную лисью морду, и едва удержался, чтобы не закатить глаза: все-таки он был слепым. Слепым и глухим придурком, отрицающим очевидное в угоду мещанскому нежеланию перемен и потрясений. Эту фотографию он отправлять Вадику не стал, отослал две другие с многообещающей припиской капсом “АВАНС”, отложил телефон на пассажирское сидение и прибавил газа, чтобы не успеть получить возмущенную ответку.