Выборка у Олега на лэптопе была богатая: от аниме и жвачных блокбастеров до фестивального кино и документалок на самые различные темы. Сережа в их теле-вечера буквально прилипал взглядом к экрану. Едва осознав накопившийся за почти-год изоляции информационный голод, теперь он никак не мог его утолить. Даже когда Олег уезжал за продуктами, Сережа таскал лэптоп и, обложившись лисятами, глотал книги, статьи и фильмы в таком количестве, что потом от них пухла голова. В лаборатории Рубинштейна ему периодически казалось, что он физически ощущает, как разжижаются мозги и он превращается в то, к чему его всю жизнь и так пытались приравнять — в способное существовать одними только инстинктами животное, не умеющее ни в эмпатию, ни в элементарную логику. Это были очень неуютные воспоминания. Хотя бы потому что лисятам, если бы он не сбежал, только такая жизнь и грозила.

Она грозила им до сих пор: не увидеть мир, не прочитать великих книг, не узнать, насколько это приятно, оказаться правым в долгом аргументированном споре, не постичь искусства взаимного узнавания и флирта с себе подобными. Никогда не увидеть хотя бы репродукцию Венеры Ботичелли и не отдать ей свое сердце.

Чем дольше Сережа оставался с Олегом, чем глубже увязал в этой почти-семейной жизни, тем отчетливее ему казалось, что он сам затягивает на шее у себя и лисят петлю. Разумная часть его понимала, что это вынужденная необходимость, что лисята все еще слишком маленькие для длительного опасного путешествия. Но помимо разумной части был еще и внутренний голос, и иногда он переспрашивал, стоило Сереже поглубже закопаться в подобные мысли: такая уж она и вынужденная, эта необходимость или тебе просто хорошо тут и сыто? И страшно остаться совсем одному, оказаться ответственным не только за себя, но и за целый пушистый выводок?

Они собирались отнять у тебя этот помет, кто сказал, что им это не удастся? Кто сказал, что, даже если все же не, ты со всем справишься и не обречешь лисят на все это страшное сам?

Сережа, как умел, затыкал внутренний голос и падал в новую информационную кроличью нору.

Работающая голова — не только гоняющая по кругу саморефлексию, но и анализирующая данные извне — помогала отвлечься и ощущалась приятнее вообще всего. Как-то раз, когда Олега не было дома, Сережа запустил текстовый редактор и попробовал написать пару простеньких скриптов. Так увлекся, что пришел в себя, только когда хлопнула входная дверь. Пришлось спешно закрывать лэптоп, обращаться прямо в прыжке с кровати, а потом, когда Олег ушел топить баню, обращаться обратно и очень-очень осторожно подчищать созданные документы.

Риски были велики, но выплеснувшийся в кровь адреналин и с бешеной скоростью вращающиеся в мозгу шестеренки того стоили. Олег, обнаружив Сережу в тот вечер в настолько приподнятом настроении, улыбался больше и шире обычного и даже позволил игриво прихватывать свои пальцы зубами. А потом затащил спиной себе на колени и долго чесал живот.

Это был первый раз, когда Сережа пропустил разворачивающуюся на экране драму с элементами фантастики. По большей части он наслаждался прикосновениями и слушал, как Олег вкратце рассказывает, кто здесь кто и что с ними со всем приключилось за предыдущие девять серий. Голос у него тоже был приятный. Сережа ждал, что, когда Олег привыкнет к его присутствию и начнет говорить чаще, из него пропадет хрипотца, но Олег привык, говорил теперь много и на самые разные темы, явно соскучившись по чужому присутствию, а хрипотца никуда не делась. Возможно, она была связана с несколькими пулевыми ранениями, которые Сережа видел у Олега на груди, когда тот с завидным упорством занимался утренней гимнастикой.

Почти всегда без футболки, чтобы не стирать лишнего.

Пальцы снова зарылись в густой мех на животе, прочесали его от груди почти до паха, и Сережа буквально замурлыкал от удовольствия, крепко зажмурившись. Олег согласно хмыкнул в ответ и принялся двигать рукой активнее.

Вот об этом я и говорю, ревниво буркнул внутренний голос, ты ему пузо подставляешь, а уходить все равно придется, если не захочешь неприятностей на свою пушистую рыжую жопу.

Ты ведь не хочешь неприятностей?

Сережа неприятностей не хотел — ни себе, ни лисятам, ни Олегу.

А еще Сережа знал, что в чем-то внутренний голос был прав: уходить рано или поздно придется.

Просто не сегодня.

И вряд ли завтра.

========== Глава четвертая, О вреде будильников и пользе разговоров на кассе супермаркета ==========

Олег снова был на войне.

Он снова спал, снова осознавал это, и у него — снова — никак не получалось проснуться.

Пахло раскаленным песком и порохом. А еще потом и только снятыми после четырнадцатичасового перехода ботинками. Он лежал нагишом, прямо на земле, укрытый больничной простыней с головой, как покойник. Он знал, что сверху палит безжалостное солнце, видел его свет сквозь крохотные поры в дешевой застиранной ткани, а кроме этого не видел ничего. И не шевелился — даже грудь не поднималась и не опускалась в такт дыханию, потому что он не дышал.

На белоснежной простыне расплывались пять кровавых пятен; их он тоже не видел, скорее чувствовал. Помимо горяченного песка и запахов это было единственное, что он ощущал: то, как из ран необъяснимыми по причине не бьющегося сердца толчками выходит и расползается по простынной равнине кровь. Неаккуратные контуры ширились и ширились, захватывая новые территории, и вот-вот грозились слиться в единое пятно и превратить его в одну сплошную рваную рану.

Щеки коснулось что-то влажное. В первую секунду Олег подумал, что плачет, но нет, слезы ощущались по-другому. Прикосновение повторилось. Сначала точечно, будто прижали к коже едва смоченный в воде ватный диск, а потом длинным шершавым мазком. Олегу захотелось поднять руку и потрогать оставленный мокрый след, но рука не слушалась.

Ни один мускул в его покалеченном бесполезном теле больше его не слушался.

С каждой минутой становилось все жарче, к и без того неприятным запахам потихоньку примешивался новый — самый гадкий, самый тошнотворный из всех, что Олегу доводилось слышать. Запах горелой человеческой плоти.

Олегу не хотелось верить, что это в принципе возможно, до такой степени раскалить песок, но однажды он сам, хохмы ради, поджарил яичницу прямо на земле, а Вадик потом ее так и сожрал, задорно похрустывая песчинками: не пропадать же добру. Теперь безжалостное солнце точно так же поджаривало его самого. Олег чувствовал, как плавится, пузырясь, кожа на бедрах и пояснице.

— Это просто сон, — ворвался откуда-то извне незнакомый голос. Лица снова коснулись, но не влажно, а как будто обняли щеку ладонью и погладили большим пальцем под глазом. — Проснись. Олег.

Голос был приятный: глубокий, с похрустывающей хрипотцой. Он ощущался дуновением прохладного ветра в жаркий день. Ориентиром в бесконечно повторяющемся пейзаже. Надеждой.

Олег никогда не слышал его раньше.

Спину и ягодицы жгло все сильнее, запах заползал в ноздри, и, видимо, раньше Олег все же дышал, даже если и не чувствовал этого, потому что сейчас он вдруг утратил эту возможность. В легких не было ни грамма не отравленного мерзкой вонью воздуха. Олега затрясло мелкой дрожью.

— Проснись! — велел голос чуть более нервно и требовательно.

Невидимая рука чуть сжалась. Олег приготовился, что она вот-вот исчезнет, а потом вернется пощечиной, но этого не произошло. Только большой палец на очередном поглаживании надавил немного сильнее. Олег попытался потянуться навстречу успокаивающему прикосновению, медленно моргнул и вдруг уловил перед самым взором вспышку нежнейшей синевы — как будто спала пелена и наконец-то стало видно небо. Уже через секунду оно пропало, на смену ему пришло гигантское солнце, больше похожее на бесформенное неестественно рыжее пятно. Оно коснулось лица тонкими лучами, и Олег невольно улыбнулся от приятной щекотки. Солнце качнулось, лучи проехались Олегу по скуле и…

Пропали.

Дрожь в теле стихла.