Когда он уже выписывал чек, взгляд невольно упал вниз, под прозрачное стекло витрины, где были выставлены вещи подешевле и попроще, для рядовых покупателей. Его внимание привлек небольшой кулон, изумительный в своей простоте: кроваво-красный рубин, словно капля крови, безо всякой оправы, на тонкой цепочке белого золота. Не давая себе времени на раздумья и сомнения, Драко попросил включить в счет и его стоимость, и, расплатившись, покинул магазин, пряча эту безделушку во внутреннем кармане пиджака: настоящие, серьезные покупки салон доставлял по указанным клиентом адресам самостоятельно.
Он позабыл о нем почти сразу же, стоило только переступить порог офиса, где на него набросился Забини, задавая сотни вопросов и требуя немедленных ответов. Как Малфой ни старался, отделаться от назойливого итальянца не вышло, так что пришлось с головой уйти в пересмотр условий очередного контракта. Кто только придумал их заключать сроком на один год, и потом постоянно переподписывать?..
Общество Забини вызывало напряжение и заставляло чувствовать себя некомфортно. Та ссора насчет Мии, кажется, сделала то, что не удавалось раньше ничему. Ни принятая Драко Темная метка, ни то, что он провел в Хогвартс Пожирателей смерти, попутно чуть не угробив пару учеников в жалких попытках убить Дамблдора, ни три месяца в Азкабане не сумели разрушить их дружбу – да, порой странную и непонятную никому со стороны, но тем не менее самую искреннюю и близкую, что вообще когда-либо была в жизни Малфоя. Тогда Блейз, казалось, был готов принять его даже убийцей, зная и понимая его мотивы, а сейчас разъярился из-за какой-то девчонки. Драко был удивлен неожиданной вспышкой негодования друга, и списал все на то, что этот болван, так же, как и он, попал под чары зеленоглазой ведьмы. Но время шло, Блейз не предпринимал никаких попыток увидеться с Мией, хоть и знал, что Драко не претендовал на неё, и дорога была свободна, но и утраченная близость между друзьями не вернулась. Малфой предпринял последнюю попытку, рассказав ему о веритасеруме и о том, что сболтнула под его влиянием девчонка, но, получив на свое острое “И что теперь?” короткое малфоевское “Ничего”, Забини тихо выругался себе под нос, развернулся и ушел, оставив блондина в полнейшем недоумении. Они как будто сговорились с Поттером, непостижимым образом оказавшись в одной команде – вот только цель и правила игры были Драко до сих пор неясны. И он поступил с этим так же, как и со всем прочим – отложил подальше, в ящик с этикеткой “Я подумаю об этом потом”. Когда потом?.. Он не мог бы сказать. Когда-нибудь. Когда отношения с Асторией прояснятся, и Скорпи будет в безопасности от её сумасбродства. Когда цейтнот на работе стихнет, придавленный теплым пуховым одеялом праздников. Когда его дом наконец-то покинет одна раздражающая особа, одним своим присутствием не дающая покоя ни его уму, ни сердцу.
Рождество приближалось.
Традиционно ель устанавливали только в Белой гостиной мэнора. Столовую, холл и другие помещения первого этажа украшали венками и гирляндами, да еще развешивали праздничный декор в детских комнатах. Но центром праздника всегда была она – одна-единственная ель в гостиной, под которой рождественским утром оказывалась гора подарков. Драко всегда наряжал её сам: домовики лишь приносили и расставляли вокруг коробки с украшениями, а он, вооружившись волшебной палочкой и знакомым с первого курса Вингардиум Левиоса, под восхищенным взглядом Скорпиуса развешивал их по веткам, серьезно обсуждая с мальчиком, где будет лучше смотреться каждая.
Это был их собственный ритуал, свое священнодействие. Украшению ели отводился весь вечер после ужина, и Скорпиус не ложился спать до тех пор, пока все игрушки не будут развешены, и дерево не вспыхнет десятками огоньков зачарованных свечей. Порядок всегда соблюдался неукоснительно. Сперва, по мановению волшебной палочки Драко, каждую иголочку ёлки затягивало серебристым инеем, и в воздухе разносился острый, свежий аромат хвои и мороза. Потом, подчиняясь движениям той же палочки, в воздух взмывали хрустальные и серебряные фигурки – чаще всего по одной, а иногда и небольшими группками, танцуя и кружась в воздухе. Это было простое волшебство, но оно каждый год неизменно завораживало Скорпиуса, и Драко готов был бесконечно жонглировать игрушками под его восхищенным, очарованным взглядом. Наконец верхушку ели венчала хрустальная, переливающаяся сотнями граней звезда, и в последнюю очередь занимали свои места свечи, которые в довершение всего вспыхивали зачарованными огоньками, отражавшимися в блестящих поверхностях украшений, заставляя дерево и всю комнату сиять поистине волшебным светом.
Гермиона не собиралась тем вечером покидать свою комнату, и уж тем более спускаться вниз. Помимо того, что ей пока физически были не под силу такие нагрузки, сегодня она абсолютно точно знала, что найдет в гостиной – той самой гостиной – Драко. Больше месяца прошло с её возвращения в этот дом, и ни разу за это время ей не удалось увидеть его даже мельком – за исключением того памятного утра. И за это Гермиона была благодарна – так было правильно. Спокойнее, проще. Видеть его, такого чужого, далекого, как будто не он когда-то дрожал в её руках, не его губы скользили по её коже, не его стоны звучали музыкой в её ушах – было бы невыносимо, и она не хотела видеть. Не хотела вспоминать. Всеми силами пыталась забыть.
Но Скорпиус превзошел самого себя, упрашивая, умоляя её спуститься сегодня и посмотреть на то, как они с папой украшают ель. От уговоров он перешел к приказам, внезапно вспомнив о том, что он – Малфой, а она работает на его отца, но как только увидел её нахмурившиеся брови, просто горько расплакался, оставив все уловки, бесконечно заикаясь, захлебываясь слезами повторяя “Пожалуйста”. И она сломалась. Никакая гордость, никакая её боль не стоили слез этого мальчика, и Гермиона пообещала придти.
Она спускалась по лестнице медленно и осторожно, морщась от боли, простреливающей позвоночник снизу доверху при каждом шаге. На ровной поверхности это было проще – но она все равно шла, понимая, что еще предстоит подниматься обратно, и все это совершенное ничто по сравнению с тем, что она увидит сейчас в гостиной. Отец и сын, наряжающие елку к Рождеству. Есть ли в мире что-то более лубочное, более слащавое, чем эта картина, когда семья радостно готовится к празднику, освещая все вокруг истинным счастьем?.. Счастьем, которое – она знала точно – померкнет и стушуется, стоит ей только ступить за порог комнаты. Гермиона почти наяву видела, как погаснет радость в серебряных глазах Драко, как оживление и беззаботность в одно мгновение схлынут с его лица, оставляя лишь надменную равнодушную маску – то, что отныне предназначалось ей. Она знала, что это будет больно, больнее, чем Круциатус Беллатрикс, больнее, чем пощечина Нотта на балу, больнее, чем его последние слова после бала. Это будет нестерпимо – но она стерпит, потому что Скорпи это нужно. Отчего-то нужно разделить свое детское счастье в том числе и с ней, и если это будет стоить нескольких минут брезгливого недовольства Малфоя и еще одного осколка сердца для неё – что ж, товар стоил каждого запрошенного за него галлеона.
Гермионе казалось, что чем подробнее она представит реакцию Малфоя, чем лучше подготовится к ней, тем меньше она её ранит. И так погрузилась в свои мысли, что не заметила, как спустилась с последней ступеньки и, слегка прихрамывая от боли в спине, направилась в гостиную.
Она совершенно позабыла об одном. О том, что, собственно, и привело её сюда.
И первым, что бросилось ей в глаза, был вовсе не Малфой, изваянием застывший с поднятой палочкой. Не Скорпиус, с радостным возгласом бросившийся ей навстречу. А ель, та самая ель, её самый страшный кошмар – на этот раз наяву. Белая, покрытая инеем до самой маленькой иголочки. Увешанная серебряными и хрустальными украшениями. Не хватало свечей – пятидесяти восьми свечей, если считать с той стороны, что обращена к софе. Все запертые и давно запылившиеся воспоминания о том, самом первом сне, в одно мгновение ожили, воплотившись в реальность, и обрушились на неё лавиной, сметая все на своем пути. Перед глазами все поплыло, Гермиона попыталась удержаться на ногах, схватившись за стоящую рядом мраморную колонну с вазой на ней, но та покачнулась, и, перед тем, как перед глазами окончательно сомкнулась тьма, девушка отчетливо услышала звук разбивающегося фарфора.
