Наконец, немного придя в себя, Уильям, чуть шатаясь, побрел по комнатам и увидел Гвинна, поднимавшегося по лестнице. За ним шла Истинная – прекрасная в своей порочности Катрин де Монклер, бежавшая от Французской революции аристократка, мечтавшая вернуть себе власть и собрать раскиданный по всей Европе клан под своей рукой. Все считали, что после гибели главы Дома, ее отца, и падения графа Тулузского, ее брата, у нее были все шансы. Лишь эрл считал иначе, а потому Катрин пока сидела в Лондоне, а не на своей земле в окружении слуг и Вечных. Сейчас Катрин вела за собой молодого человека. Уильям даже сквозь шум опия в голове вспомнил, что это юный поэт, который не так давно читал свои стихи в гостиной. Его звали не то Брайтон, не то Байрон.

Уильям осторожно проследовал наверх и присел на ступеньку, притворяясь пьяным. Впрочем, не совсем притворяясь. Катрин, не закрывая двери, скинула с себя одежду.

– Вы, как всегда, восхитительны, Катрин, – проговорил откуда-то из угла комнаты Гвинн. – Но давайте оставим это зрелище лишь нам.

Она что-то тихо ответила по-французски, и Гвинн прикрыл дверь. Однако не до конца. Уильям видел, как Гвинн целует Катрин.

– Ты готов, юноша? – проворковала с милым акцентом Истинная.

– Да, моя госпожа. Я умру? – трагическим голосом спросил невидимый Уильяму поэт.

Гвинн и Катрин весело рассмеялись.

– Если только чуть-чуть, – ответила она. – Маленькая смерть, так мы это называем. Восхитительный экстаз любви.

Гвинн снял с юноши камзол. Сзади к нему же подошла Катрин, развязала галстук, потом сняла с него рубашку. Тот стоял истуканом. Уильям незаметно для себя отключился и пришел в себя, лишь услышав, как стонет Катрин.

– Идите же уже ко мне, Гвинн. Мальчик еще неопытен, я хочу вас.

– Где ваша протеже? – спросил теперь невидимый для Уильяма Гвинн.

– Мне ревновать? – Катрин прекратила стонать.

– Что вы! Ваши умения и фантазия давно покорили меня.

Уильям поднял голову и решил, что уже в состоянии спуститься вниз, однако по лестнице поднималась молодая компаньонка Катрин, французская аристократка, которую она инициировала, чтобы та сопровождала ее в изгнании. Уильям лег на ступени, будто в забытьи, и, когда дверь за ней закрылась, наконец, переступая через тела, выбрался из дома.

Уильям вдохнул чистого, показавшегося таким свежим воздуха и быстро пошел по направлению к поместью. Он написал несколько писем, включая шифровку эрлу Годвину, со стыдом описывая то, что видел этой ночью, не скрывая и того, в чем участвовал, и лег спать.

Когда основная часть гостей разъехалась, совсем не светские вечера Гвинна были перенесены в поместье. Катрин вела себя как хозяйка дома, и Уильям понял, что их с Гвинном связывает куда больше, чем секс.

В пылу развлечений Уильям совсем забыл об Эгиле и, когда понял, что не видит его, спросил Гвинна. Тот лишь отмахнулся:

– Все это не в его вкусе.

Уильяму стало неловко, ведь он так думал и о себе, всем своим вечным сердцем презирая разврат и со стыдом вспоминая Эмили и ее склонности. Однако вдруг легкость жизни в поместье покорила и увлекла его. Его соблазняли, и он соблазнялся, получая удовольствие, которого давно не испытывал. Последний раз секс интересовал его, когда еще была жива его Эмили, потом он горевал и не желал никого и вдруг сейчас вошел во вкус, осознав, что вечность дает куда больше наслаждения, чем он позволял себе, все еще сдерживаемый человеческой моралью. Иногда он почти забывал, для чего его послали к Гвинну, удивляясь свободе, что появилась в нем в присутствии этого Истинного. «Может быть, я зря примкнул к клану», – думал он, глядя на очередную красотку в постели, попивая вино с кровью и вспоминая спартанские условия жизни солдата в поместье эрла.

Впрочем, дело было не только в сексе, в котором он до того себе отказывал, теперь сам не понимая зачем. Да, вольность нравов процветала в поместье, но кроме того, тут велись интеллектуальные беседы, жаркие споры о правах и правилах, тут отсутствовала присущая Вечным постоянно довлеющая над ними кастовость. Это было пространство свободы. Свободы во всем. В дерзких речах, во время которых Истинные выслушивали не только Вечных, но даже людей. В отношениях, ибо не только секс, но и любовь царствовала в поместье. Между теми, кому нельзя было любить друг друга за пределами этого дома, потому что это осуждалось и наказывалось. Приезжали известные литераторы, философы и музыканты, и далеко не все они знали, куда едут, но их прибытие неизменно снова возрождало дискуссии и жаркие интеллектуальные споры о будущем и о том, каким оно должно быть.

Уильям чаще слушал, редко встревая в разговоры, понимая, как мало он разбирается в происходящем в мире, послушный приказам сюзерена и выполняющий их без рефлексий и сомнений.

Гвинн как хозяин дома поощрял такие беседы, но чаще всего не вмешивался, наблюдая из своего кресла за гостями или вовсе лениво поглядывая в окно. Легкая улыбка касалась его губ, иногда тень мелькала на лице, и только. И лишь однажды он вдруг неожиданно включился в беседу, когда речь зашла о правах Истинных и их превосходстве над всеми.

– Разве это правильно? – спросил Гвинн.

– Тебе ли как Истинному, потомку крови Древних, спрашивать о том, – усмехнулся граф Тулузский.

– Я спрашиваю об этом у тебя как у Истинного, который сейчас не может вернуться на свою землю и кого другие Истинные довели до того, что он должен был бежать, бросив свой клан на растерзание. К чему привела ваша слепота по отношению к происходящему? Вы себя сами заперли в башне из слоновой кости, снисходительно и презрительно поглядывая на якобы вас не касающееся. Вы считали себя венцом творения, вы считали себя непогрешимыми, самыми сильными и могущественными, и в результате это привело к тому, что люди взбунтовались! Не Вечные – нет, они не могли, связанные кровью, но люди!

– Не твой ли отец тому виной?

– Не буду отрицать, – усмехнулся Гвинн. – Но довольно трудно уговорить людей на революцию, если они прекрасно живут. Зачем крестьянину поднимать вилы против власти, если его живот полон, его дети здоровы, а жена весела, если они все ни в чем не нуждаются? Аристократия, за которой стояли вы, не хотела замечать проблем. Собственно, копируя вас. Вы вознеслись над миром, и это стало причиной вашего падения. Вы не были первыми и не будете последними, ибо Истинные не делают выводов из случившегося, забронзовев в памятниках самим себе.

– И что бы ты хотел изменить? Уравнять всех в правах? – расхохотался граф. – Как же это возможно?

– Посмотри вокруг, Луи. Ты тут уже пару месяцев. В окружении людей и Вечных. В моем гостеприимном доме между вами стерты границы, и вы прекрасно сосуществуете, слушая друг друга и иногда даже слыша. Это ли не ответ на твой вопрос.

– Мой дорогой, это же избранное общество, – обмахнувшись веером, проговорила Катрин. – Сама наша кровь создает преграды. Мы – потомки Древних, мы во главе пирамиды, мы создаем Вечных, а Вечные создают своих Вечных, и все они связаны с нами.

– Потому что сразу после трансформации мы отбираем свободу у наших Вечных. Мы можем быть им друзьями, мы можем их поддерживать как детей своих или партнеров, а не ставить сразу на колени как рабов, ломая их волю и подчиняя себе. Они могли бы сами решать, как им жить, оставаться в клане или создавать свой.

– О! Ну эдак мы дойдем до того, что заговорим о равенстве и братстве. – Граф Тулузский усмехнулся. – А я уж, извольте меня простить, несколько сыт этим всем, как и революционной голытьбой, что это породила. Я хочу лишь того, чтобы мой клан вернулся домой, чтобы мы снова заняли наше положение, чтобы все вернулось на круги своя.

– И ты думаешь, что можно вступить в ту же воду? Вернуть все, как было, не сделав выводов и не поработав над ошибками? – усмехнулся Гвинн.