— Ну правда ведь! — возразил я, и вдруг почувствовал неловкость, — я понял, что тоже вёл себя как мудак. Теперь не стану — ни сейчас, ни когда тебе гипс снимут.

Снейп на моё неожиданное обещание только глаза закатил, а потом даже пошутил:

— Блэк, не делай непродуманных ошибок. Если Дамблдор решит, что его сумасшедший план сработал, он будет такое проделывать каждую неделю.

Я прыснул, представив себе, как Дамблдор методично делит всех студентов на пары, а потом подбрасывает галеон, чтобы понять, кто из них будет счастливым обладателем магическо-устойчивого перелома. Это было совершенно абсурдно, а я даже не мог понять, правда ли Снейп в это верил или нет.

***

Конечно, после этого случая мы со Снейпом не стали вдруг лучшими друзьями, да и оба не очень-то не хотели, честно говоря. Мы по-прежнему мало говорили, хотя вынужденно проводили вместе большую часть дня. Я вообще вёл себя как обычно, хотя меня то и дело сковывала какая-то непонятная неловкость, да приходилось то и дело прикусывать язык, сдерживать ставшие уже привычными оскорбления. Снейп едва заметно расслабился, как будто ему стало легче от моего обещания оставить его наконец в покое. Но нога его заживала мучительно медленно, а боль, судя по то и дело сжимающимся до бела кулакам и желвакам на шее, так и не проходила.

Я старался не лезть в его дела, так же как он не лез в мои.

Было бы замечательно, если бы остальная школа исповедовала ту же философию, но в Хогвартсе этого ожидать не приходилось. Питер по вечерам неохотно делился со мной подслушанными разговорами. Я только следил за тем, чтобы в сплетнях не поднималось даже имя Ремуса, а на остальное мне было наплевать (хотя некоторые влюблённые в меня пятикурсницы обвиняли Снейпа в таком, что краснел даже я. Хорошо, наверное, что Снейпу никто об этом не рассказывал).

— Ещё три недели, — прошипел себе под нос Снейп, прилагая адские усилия для каждой ступеньки лестницы. А лестниц по дороге в библиотеку было много.

— Тебе гипс снимут? — обрадовался я.

— Каникулы начнутся. Но я думаю, Дамблдор сжалится над тобой, если сможешь убедить его в том, что всё понял и искренне раскаиваешься.

Да я ведь не поэтому спрашивал! Но объяснять Снейпу, что я попытался проявить участие, было совершенно бесполезно.

Почти ежедневные посиделки в библиотеке стали привычным делом. Страшно сказать, за эти полторы недели мои оценки даже успели улучшиться — в моё оправдание могу сказать, что времени на розыгрыши категорически не хватало. Да и желание устраивать шутки пусть не пропало, но сильно уменьшилось. Джеймс вон тоже ходил по пятам за своей Эванс, а Ремус, кажется, впервые в жизни наслаждался спокойствием, ведь ему больше не приходилось то и дело вытаскивать нас из неприятностей властью префекта. Питер тоже не жаловался: как всегда, он рад был просто проводить время в общей спальне по вечерам.

Я уже написал добрую половину собственного эссе Макгонагл, когда случайно заглянул в пергамент Снейпа. Мои губы сами собой растянулись в улыбке:

— У тебя тут ошибка, — небрежно сказал я.

Он поднял глаза и долго молча смотрел на меня, а потом отрезал:

— Нет здесь никакой ошибки.

Я закатил глаза так, что мог бы увидеть собственный череп. Вот невыносимый баран! Болезненная неуверенность в себе неведомым образом переплеталось в нём с ослиным упрямством. Мне стоило махнуть рукой и заниматься своими делами, но не один Снейп обладал упрямством парнокопытного.

— Макгонагл раз десять повторила об этом на занятии, если она увидит, что ты называешь простую двухэтапную трансфигурацию сложной, она тебе сразу ноль влепит. Но ты делай, конечно, как хочешь.

Снейп со сложными чувствами смотрел на свой пергамент, наверное, догадываясь о том, что я был прав. Я решил закрепить успех:

— И этапы преображения у тебя тоже описаны не правильно. Их можно увидеть, если чуть замедлить действие заклинания, — подсказал я.

Снейп с раздражением отодвинул пергамент и недовольно закусил губу. Вот ведь упёртый, почти как я: скорее тролля получит, но не признается, что чего-то не понимает.

Я понял, что вежливой просьбы помочь я не дождусь, со вздохом достал из кармана платок и чётко произнёс нужную модификацию заклинания. Превращение длилось секунд двадцать: вначале ткань затрепетала, наращивая материю до нужных размеров; потом платок начал гнуться, складываться, меняя форму; потом по уже узнаваемой фигурке лебедя пробежала белая волна, меняя поверхностную структуру материала; и наконец, хотя снаружи этого видно не было, внутри трансфигурированного предмета была создано грубое подобие мускулатуры и система для циркуляции магии, заменяющей кровь. Маленький, в мою ладонь лебедь изящно поплыл по воздуху от моей стороны стола к Снейпу. Тот смотрел на него молча и сосредоточено.

Я всегда любил трансфигурацию, и удавалась она мне всегда отлично, даже лучше, чем остальные предметы. Обычно-то я, конечно, редко кому что объяснял — разве что Питеру изредка, но он предпочитал просить Ремуса. А тут меня вдруг настигло вдохновение, и я надиктовал Снейпу половину позавчерашней лекции, активно жестикулируя, добавляя от себя шутки и всякие малоизвестные факты, которые мы с Джеймсом вычитали, пока готовились стать анимагами.

Через несколько секунд Снейп отошёл от шока и даже начал делать заметки. Он не спрашивал, что это на меня нашло, да мне и самому не хотелось думать, с чего это я вдруг стал добреньким. Вскоре я даже начал получать своеобразное удовольствие — теперь понимаю, почему Снейп и Эванс уже шестой год оставались такими невыносимыми всезнайками.

— Поэтому модификаторы превращений не работают со сложными трансфигурациями. Там тоже можно вывести формулу, но это довольно заморочно, — я набросал ему костяк формулы на листке и остановился, чтобы отдышаться.

Снейп поднял бумажку на свет, повозил по ней носом, кажется, только лизнуть не успел, а потом поднял на меня неверящий взгляд:

— Блэк… Откуда ты всё это знаешь? Это же чистая тригонометрия, а ты даже на Арифмантику не ходишь!

Джеймс бы со смеху умер, если бы увидел, с какой гордостью я тут же принялся задирать нос:

— Ну не одному же тебе быть гением, я тоже кое в чём разбираюсь.

Снейп вдруг снова зарделся, как красна девица, и я сначала не понял, с чего бы это он. Неужели потому, что я назвал его гением? Я хотел было вдоволь поддразнить его об этом, в этот самый момент услышал за спиной знакомые мерзкие голоса. Я обернулся: так и есть, к нашему столу вальяжно подходила неразлучная парочка самых мерзких слизеринцев в школе, Мальсибер и Эйвери. Когда я повернулся обратно, Снейп уже смотрел на свои колени, пытаясь скрыть неуместный румянец.

— Блэк, сходи прогуляйся пока, — махнул рукой Мальсибер.

Я тут же огрызнулся:

— А больше ничего не хочешь? Тебе надо, ты и иди.

Тот смерил меня долгим, презрительным взглядом, но решил не влезать в перепалку в библиотеке и продолжил, будто меня больше не существовало:

— Слушай, Снейп, мне Слагги поставил незачёт за последнее эссе и сказал переписать. Ты ведь поможешь? — по его тону было понятно, что отрицательного ответа не предполагалось.

Снейп пробормотал что-то едва различимое. Мне показалось, что он стесняется моего присутствия, но точно я не знал — может, он всегда себя с ними так ведёт.

Мальсибер благосклонно кивнул и уже собрался уходить, а его приятель задержался ещё не надолго, навис прямо над отодвинувшимся подальше Снейпом:

— Ты в родной гостиной хоть иногда появляйся, Северус, — его голос звучал мягче, чем у Мальсибера, но в нём безошибочно различалась та же расчётливая холодность, — а то ты всё с Блэком да с Блэком, а мы, между прочим, о важных вещах говорим. Сегодня хоть придёшь?

— Приду, — буркнул Снейп и поспешил сделать вид, что снова погрузился в свой пергамент.

Я с трудом дождался, пока два урода исчезнут из библиотеки. Во мне закипал такой привычный гнев. Пару минут назад мы говорили со Снейпом ещё как нормальные люди, а сейчас мне хотелось, как раньше, посильнее задеть его. Мне было противно от его слабохарактерности — и этот трус ещё в чём-то упрекал Ремуса! Почти сразу я не выдержал и спросил: