В Восточносибирском главном управлении до половины служащих имели высшее образование, среднее – каждый третий; две трети их – дворяне, офицерские дети – каждый пятый. Совсем неплохо для глухой окраины. «И все от него в восхищении, все наперерыв стараются угодить», – писал В. А. Римский-Корсаков, брат композитора. В Иркутске началась настоящая столичная жизнь с ее оттенками придворной интриги, с погоней за поручениями в надежде захвата лучших наград. Все же немногие уживались подолгу. Либерализм оканчивался там, где дело касалось губернаторских планов или мнений, тогда он становился деспотом, утверждал иркутский исследователь В. И. Вагин, автор двухсот научных работ. Рано или поздно Муравьёв избавлялся от лиц, смевших свое «суждение иметь». О том же писал В. П. Сукачёв, иркутский городской голова: «Фаворитизм, слабость к приближенным, самолюбивое их отстаивание было больным местом Муравьёва, много вредившим ему лично». Генерал-губернатор считал, что под его руководством «всякая личность, лишь бы она пользовалась доверием и была честна, может выполнить любую обязанность». Генерал уверовал в собственную непогрешимость. При столь светлом и мощном уме, возможно, он был и прав.

Взяточникам не оставалось ничего иного, как запустить в адрес гонителя острые стрелы доносов. Им, конечно, оставалась возможность отказа от порочной практики мздоимства, но она не привлекала бесшабашную русскую натуру, вкусившую сладость халявы. Казнокрадство – вековой бич российской экономики. Даже Пётр Великий не смог уберечь казну от разорительных набегов «полудержавного властелина» князя Меншикова, набившего личную мошну до размеров, сравнимых с российским бюджетом.

В Кяхте процветал тайный вывоз золотых монет, чем было обеспокоено Министерство финансов. Значимость этого перевалочного пункта определялась тем, что вся китайская торговля велась через него и равнялась оборотам Одесского порта. Муравьёв устроил ярое преследование контрабандистов, в первый приезд даже не пустил местных купцов в дом, а на улице во всеуслышание грозил им каторгой, кандалами и прочими сюрпризами. Впрочем, убедившись в бесполезности и ненужности мер, при которых торговля упала, добился от министерства беспошлинной торговли и свободного перемещения валюты в Китай.

Поводом для доносов послужили визиты четы Муравьёвых к декабристам С. Г. Волконскому и С. П. Трубецкому. Предшественник Н. Муравьёва не проявлял желания к смягчению содержания декабристов и даже ужесточал его выше требований центра; женам декабристов не разрешалось бывать в общественных местах. Жены ссыльных стояли высоко во мнениях, но многие держались от них стороной, опасаясь ответственности от Руперта. И вдруг все перевернулось. По воспоминаниям известного врача Н. А. Белоголового, «дом Волконских оставался центром общественной жизни, все высшие чины усердно посещали его, поощряемые дружбой с Волконским главного начальника края Муравьёва».

Декабристы в Сибири – это большое и отдельное явление в общественной жизни глухого, заброшенного края. Бунтовщиков, осужденных после восстания 1825 года, в Иркутске ждали толпы сочувствующих людей. Эта черта народного сострадания вызвала живой отклик у декабриста Н. В. Басаргина: «Чем дальше мы подвигались в Сибири, тем более она выигрывала в глазах моих. Простой народ казался гораздо свободнее, смышленее, даже и образованнее наших русских крестьян… Сибирь снисходительно принимала всех без разбора».

Закованных в кандалы государственных преступников, к их удивлению, доставили к строению, которое из казенных каменных зданий выглядело более красивым. Что за почет? Здание оказалось тюремным замком, или острогом, собиравшим за своими стенами блестящее общество. Но первые впечатления мигом исчезли, едва арестанты переступили порог пристанища, столь привлекательного взорам несведущего люда. Декабрист Александр Михайлович Муравьёв, молодой корнет двадцати трех лет, надолго запомнил свое пребывание в заведении высокой архитектуры: «В дни января 1827 года нас ввели в комнату – грязную, мрачную, холодную, сырую… мы провели ночь, дрожа от холода. Мы оставались запертыми в ней несколько недель, умирая от голода». После посещения декабристов иркутским губернатором И. Б. Цейдлером содержание улучшилось. В годы сибирского изгнания декабристов и их жен поддерживал Е. А. Кузнецов, богатейший иркутский купец. В его доме по пути в Забайкалье останавливались Е. И. Трубецкая, М. Н. Волконская и Александра Муравьёва, жена Н. М. Муравьёва, декабриста, капитана Генерального штаба.

По прибытии в Сибирь Николай Николаевич был радостно встречен родичами из того списка, который зачитывался великой княгиней Еленой Павловной, когда юный паж стоял за ее креслом. Александр Николаевич Муравьёв, сосланный без лишения чинов и званий, был принят на службу и назначен в Иркутске городничим. Квартиру ему выделили у Спасской церкви, рядом с живописным городским парком. Александр Муравьёв усердно занимался благоустройством города и завел в нем московские гулянья. Его квартира стала центром культурной жизни, жена и ее сестры были прекрасными пианистками, городничий играл на скрипке и вполне прилично пел, ублажая изысканный слух гостей.

С декабристами губернатора связывала не только дружба, но и совместные обсуждения действий по колонизации сибирских земель. Встречи с передовыми людьми российского общества, за четверть века изучившими условия и нужды края и внесшими огромный вклад в его хозяйственное и культурно-просветительское развитие, были чрезвычайно полезными в делах. Это были встречи единомышленников. Екатерина Николаевна помогала декабристу М. С. Лунину в выпуске сочинений, за которые несгибаемого борца упрячут в акатуйскую тюрьму. Муравьёв тайно вывозил переписку декабристов в столицу. Воодушевленные поддержкой декабристы охотно встраивались в муравьёвские преобразования.

Сергей Григорьевич Волконский, князь из рода Рюриковичей и герой Отечественной войны, первые десять лет в Сибири провел на каторге, остальные двадцать – в селе Урик, что под Иркутском, и в самом Иркутске. Ныне в его доме размещен Музей декабристов, в котором в прекрасном состоянии сохранились музыкальные инструменты, принадлежавшие Марии Николаевне Волконской: фортепиано (Вена) и рояль (Петербург). Мария Волконская, дочь героя Отечественной войны генерала Раевского, отличалась умом, образованием и была широко известна в культурной среде Санкт-Петербурга. Она имела идеальную красоту. С ее семьей был знаком Пушкин, посвятивший музе взволнованные строки:

В «Записках княгини Волконской» читаем: «Приехав в город Иркутск, я нашла его красивым, местность живописною, реку великолепною». Долгие годы теплых отношений связывали Екатерину Николаевну Муравьёву с семьей Волконских, рядом с которыми располагался дом декабристов Трубецких.

Екатерина Ивановна Трубецкая, урожденная графиня Лаваль, дочь французского иммигранта, жила припеваючи, ни в чем не знала отказа, пока не вышла замуж за русского полковника Сергея Трубецкого, завидного жениха, знатного, богатого и умного. Счастливая супруга, возымевшая все шансы стать генеральшей, незнамо и неведомо для себя оказалась женой государственного преступника, осужденного на сибирскую каторгу. С полковником приключилось распространенное в России горе от ума, а молодая жена поняла, что кроется за расхожей французской фразой «такова жизнь».

Через день после того, как С. Трубецкой был под конвоем отправлен в Сибирь, Екатерина Ивановна, светлый человечек и веселая резвушка, отправилась за мужем в тяжелейший путь, подавая подругам пример верности, благородства и мужества. С этим подвигом она вошла героиней в поэму Некрасова «Русские женщины», хотя имела французские корни: