И тут она замечает на другом конце скамейки меня.

– А это у нас кто?

– Мэм. – Я встаю и протягиваю ей руку, поскольку я южанка и, что бы ни утверждала мама, манеры у меня безупречные.

– Это Уиллоудин. – Ну вот, он опять называет меня полным именем. – Моя коллега.

– Уиллоудин. Язык можно сломать.

Я выдавливаю улыбку и собираюсь поблагодарить ее сама не знаю за что, но тут слышу голос Эл у себя за спиной:

– Можно просто Уилл.

Сглотнув, я киваю.

Мачеха Бо склоняет голову набок, словно увидела нечто совершенно очаровательное.

– А вы?..

– Это Эллен, – отвечаю я за нее. – Моя лучшая подруга. – Я делаю глубокий вдох: – Эллен, это Бо. Мы вместе работаем.

Бо приветственно машет, но Эллен касается его руки и говорит:

– Очень приятно познакомиться.

Его мачеха улыбается.

– Само очарование!

Я знаю, что Эллен любит Тима, но меня пронизывает и парализует ревность. За это лето я придумала массу причин, по которым не стоит рассказывать Эллен о нас с Бо. Однако, как ни крути, я знаю точно: для Эллен молчание – все равно что ложь (если не хуже).

– Вы, наверное, обе учитесь в Старшей школе Кловера?

Мы одновременно киваем.

– Как чудесно! Значит, в первый школьный день Бо не будет одиноко.

– Что? – выпаливаю я.

В наших с Бо отношениях многое оставляет желать лучшего, но кое-что в них идеально: за пределами работы наши миры не пересекаются. И, пока это так, мне легко верить, будто я обычная девчонка и встречаюсь с обычным парнем.

– Да, Бо и Сэмми уходят из «Святого Креста». – Она слегка хмурится. – Но все будет хорошо. Перемены всегда к лучшему, правда, мальчики?

Они молчат. Губы Бо сжаты в тонкую линию, и я понимаю: он знал и молчал все лето.

– Лорейн, – говорит он мачехе, – нам пора, у Сэма тренировка.

Потом забирает пакеты, а мачеха идет вперед, покачивая бедрами. Вот и все. Ни взгляда, ни даже пожатия плечами. Ни единого намека на то, что я получу объяснение.

Во мне закипает ярость – от щек до самых кончиков пальцев.

– Офигеть! – взвизгивает Эллен. – А он симпотней, чем ты рассказывала!

– Пойдем уже.

Я срываюсь с места и иду к парковке.

– А ты заметила, какие у него взъерошенные волосы? Так эротично! А эта его щетина?..

О, я заметила. Конечно, заметила. Но теперь это уже не важно, потому что нашим отношениям придется положить конец.

Мои мечты о романе за пределами школы рассеялись как туман. Я уже нафантазировала, как переживу школьный год: мы будем приходить на работу и оставлять реальность за порогом. Никаких вопросов, лишь мы вдвоем.

Наверняка есть причина, по которой Бо не рассказал, что меняет школу. Причина должна быть. Но даже если ее нет, с этими отношениями все равно нужно покончить: я не могу позволить им проникнуть в мою настоящую жизнь.

Я не хочу быть посмешищем. Не хочу быть той, на кого все пялятся с одной-единственной мыслью: «И что он в ней нашел?»

Все свободные вечера этого лета я проводила, уткнувшись в ноутбук в своей комнате, где полки, забитые летним чтением, нависали надо мной немым укором. Но сегодня у мамы идея фикс – вместе смотреть телевизор, пока она мастерит реквизит для танцевального номера, открывающего конкурс.

Поставив ноутбук на подушку, я сижу на диване напротив места, где раньше всегда сидела Люси. Мама подвинула свою корону, прикрытую стеклянным колпаком, с середины каминной полки, освободив место для урны с прахом Люси. Этот маленький жест напоминает мне о том, что мама – больше чем просто победительница конкурса красоты.

Она возит утюгом по вощеной бумаге, приклеивая какие-то украшения к скатерти из грубого хлопка (видимо, для официального обеда).

– Я тут видела на днях рекламу этого спецвыпуска, – говорит она и щелкает по каналам, пока не находит MTV.

Камера следует за девушкой, идущей по заснеженному микрорайону. Девушка довольно крупная, и живот у нее свисает над джинсами. Я мгновенно понимаю, что будет дальше.

Ненавижу, когда в сериалах и фильмах показывают толстых. Потому что мир готов смириться с толстой девушкой на экране только при условии, что она либо бесконечно собой недовольна, либо чья-то лучшая подружка-хохотушка. Так вот я – ни то ни другое.

Тем временем нам демонстрируют совершенно обычную человеческую жизнь: девушка гуляет, ест. За кадром раздается голос диктора:

– Шестнадцатилетняя Присцилла из Бриджпорта, штат Коннектикут, – сластена, но жизнь ее сладкой не назовешь. Присциллу с детства дразнили и высмеивали, и она решила покончить с лишним весом. Она еще не в курсе, но на MTV услышали крик ее души. – Камера наезжает на задницу Присциллы. У нее такой тип фигуры, когда попа как бы сужается книзу, отчего кажется, будто в заднице застряли трусы.

Потом кадр сменяется заставкой – фиолетовый экран с названием, стилизованным под штамп об отказе: «ПРЕОБРАЗИ МЕНЯ: НАДОЕЛО БЫТЬ ТОЛСТОЙ».

Я бросаю взгляд на маму, но она поглощена реквизитом. С одной стороны, мне хочется пойти запереться в комнате, с другой – узнать о дальнейшей судьбе Присциллы Убогой, поэтому я все-таки остаюсь. Если выяснится, что Присцилле приходится еще сложнее, то я по крайней мере уйду с чувством, что мне повезло больше бедняжки.

Нам с мамой это не в новинку: она сажала меня на бесчисленные модные диеты, когда мне еще не было и одиннадцати. Они с Люси из-за этого вечно ссорились. Я подслушивала их долгие споры, доносившиеся с первого этажа, которые то затихали, то разгорались снова (предполагалось, что я давно уже сплю).

– Она еще ребенок! – восклицала Люси.

– Я переживаю за ее здоровье, – парировала мама. – Ты ведь понимаешь, о чем я, Люс? Я не хочу, чтобы она выросла…

– Такой, как я? Говори уж прямо, Рози! Ты не хочешь, чтобы она выросла огромной, как твоя сестренка! Господи помилуй, да она видит меня каждый день; думаю, одно мое существование уже служит ей красноречивым предупреждением.

– Вспомни, как нам доставалось, когда мы были маленькими. Ты ведь не забыла?

Мама никогда не говорит о детстве, точно ее воспоминания начинаются со старших классов. Но она была большой. Как я. И стыдилась этого. Однако летом перед девятым классом она сбросила детский жирок, как змеи сбрасывают кожу. Люси в то время была уже в одиннадцатом, но ей удача не улыбнулась.

Когда я перешла в среднюю школу, мамины диеты постепенно сошли на нет. Не знаю, каким чудом, но без вмешательства Люси тут явно не обошлось.

На экране на Присциллу, пришедшую в школу, из-за угла наскакивает какая-то агрессивная крошечная женщина (как выясняется, ее личная тренерша). Несмотря на то что Присцилла сама подписалась на участие в шоу, она впадает в истерику, запирается в туалете и рыдает до икоты. Наконец тренерше удается войти, и мы видим «доброго полицейского»: она произносит прекрасную мотивирующую речь. Нет, серьезно, я сама испытываю душевный подъем – правда, не понимаю, с чего вдруг.

На маму мне смотреть не нужно, я и так знаю, что у нее глаза на мокром месте. В подобных шоу она больше всего любит моменты в духе «ЭТО ТВОЯ ЖИЗНЬ! ВОЗЬМИ СЕБЯ В РУКИ И ДАЙ СЕБЕ ПОХУДЕТЬ!».

Погрузившись в свои мысли, я вполглаза слежу за экраном, но, когда показывают утреннюю тренировку на школьной беговой дорожке, оторваться невозможно. Тренерша так загоняла девушку по стадиону, что ту начинает тошнить прямо на трибуны – и, естественно, ровно тогда, когда на стадион выходит мужская футбольная команда в полном составе.

После этого тренерша переносит занятия в местный спортзал, но Присцилла отказывается заходить в здание. Тренерша теряет самообладание и кроет ее на чем свет стоит.

– Я чувствую себя изгоем, – всхлипывает Присцилла. – Вы хоть раз бывали в таких местах, где буквально каждый квадратный сантиметр воспевает и славит все то, чем вы НЕ являетесь? Я хочу быть здоровой, но еще я хочу быть счастливой.