Пока я знакомился с бумагами в храм пришли Василий Иванович, Ерофей Кузьмич, Петр Сергеевич и Фома Васильевич и встали рядом с иеромонахом. Когда я закончил чтение, отец Филарет молча показал мне на Евангелие и крест лежащие на аналое напротив алтаря. Я поцеловал Евангелие и крест, затем взял протянутое перо и подписал своё обязательство.

— На все воля Божья, сын мой.

Иеромонах аккуратно свернул бумаги и убрал в шкатулку.

— Здесь также уже подписанные листы присяги и обязательства староверцев. Когда вы, светлейший князь, составите и примете то, что называется конституцией, то её текст тоже должен быть здесь.

После этого отец Филарет благословил нас и молча удалился в алтарь.

Закончив все дела на заводе, я наконец-то ехал в Усинск в нашем вардо, ожидавшем меня на заводе все это время. Со мной в вардо ехал Ерофей, на козлах мои камердинеры, рядом верхами несколько гвардейцев.

Когда мы вышли из храма то несколько минут была какая-то натянутость, но затем все вернулось на круги своя. Единственное, что я сделал на заводе, это зашел к Лаврентию и он радостный и сияющий вручил мне микроскоп. Задерживаться я у него не стал, просто не было такой возможности.

Снега выпало уже преизрядно, температура пока держалась в районе минус пяти-десяти градусов, ветра не было и было вполне комфортно. Ерофей рассказал, как возникла идея с присягой.

— Вечером когда вы ушли, внезапно разыгралась страшная буря. Казалось, что ветер разнесет сейчас все кругом. А вой стоял, всё внутри холодело, — от воспоминаний капитана аж передернуло. — Я на завод приехал следом за тобой. Бурю мы с Петром Сергеевичем пережидали на заводе. В тот вечер вообще все пришли на завод. — Ерофей покачал головой, воспоминания о том вечере видно продолжали беспокоить его душу.

— Как только буря стала стихать, глядим, а к нам заходит отец Филарет. Вид у него был просто жуть. Как он в такую бурю добрался до завода, мне непостижимо. И с ходу, прямо нам в лоб, выкладывает про присягу, обязательства, обещание, про все одним словом.

Ерофей немного помолчал, а затем продолжил:

— Страху нагнал, просто жуть. Вот так, Григорий Иванович всё и получилось. Нас по большому счету и не спрашивали. Надо и все. Как народ к отцу Филарету относиться ты знаешь, поэтому все взяли под козырек, а староверцам деваться было не куда или помирай, или … Да тут еще и ты чудо сотворил.

Какое-то время мы ехали молча, потом Ерофей медленно и протяжно стал рассуждать вслух:

— Дети у вас белобрысенькие будут. Ты светлейший князь, женка твоя светлейшая княгиня, детки соответственно будут светленькими князьком или княгинькей, до светлейших им пока далеко. А светленькие значит белобрысенькие.

Я засмеялся и ткнул Ерофея в бок, он выпятил нижнюю губу, косо посмотрел на меня и демонстративно отодвинулся. Мы дружно засмеялись.

В Усинск мы вернулись вечером. Сказать, что нас заждались жены, значить ничего не сказать. Не знаю, как там встретили Ерофея, а меня Машенька готова была просто растерзать, задушить, замучить своими ласками. Причем она это все начала делать на практике. Я даже в какой-то момент стал опасаться, что ждет меня смертушка от любовных ласок жены. Но мне удалось выжить и даже победить в этой любовной битве.

Под утро супруга наконец-то капитулировала и начала расспрашивать, что да как было. Несмотря на бессонную ночь, чувствовал я себя великолепно и с удовольствием удовлетворил её любопытство. После утреннего чая я еще до полудня побездельничал, а затем мы приступили к нашей тяжелой работе, рулить и руководить.

Машенька несколько раз порывалась доложить о нашей медицинской обстановке, но я «жестко» и решительно пресекал эти попытки, осыпая её поцелуями. Я твердо решил начать с совместного доклада Машеньки и Евдокии.

Медицинская обстановка была прекрасной: легкие травмы, спорадические случаи респираторных инфекций, даже прибывшие староверцы резко прекратили болеть. В госпитале ни одного пациента. Тишь да благодать. А на закуску потрясающая новость, наши женщины просто пачками стали беременеть, дня не проходило, каждый день Машенька кого-нибудь ставила на учет. Наша работа не пропала даром, почти все обращения были в ранних сроках. Практически вся диагностика была по пульсу и ни одной ошибки. Машенька с гордостью сообщила, что у нее на учете стоит тридцать две женщины.

Дальше рутинные вопросы: Ульяна Михайлова наконец-то уехала в Железногорск; Мерген забрасывал удочку не возьмем ли кого-нибудь из его сородичей на обучение; Яков подогнал много всякого инструментария: шприцы, иглы, термометры и много всяческих склянок; в мое отсутствие Машенька усиленно занималась с нашими докторами и они три раза повторили весь законспектированный мною материал.

Госпиталь был пуст, но меня это не радовало. Я знал, что наше спокойствие мнимое и скоро нас ждет очередное испытание. И нам необходимо готовиться, но вот как?

Я видел только одно средство которое нам гарантировано поможет — антибиотики.

Я поставил на стол микроскоп Лаврентия. Приготовив препарат для исследования, я положил его на предметный столик и настроил микроскоп.

— Смотрите!

Через несколько минут охов и ахов, Машенька сказала мне, показав на предметные стекла изготовленные Яковом:

— А я то думала, зачем они нужны. Только что нам дает этот микроскоп?

— Поймешь чуть позже, а сейчас мне нужны лабораторные чашки и куриный бульон. Через несколько дней понадобиться плесневелый хлеб, — если у меня получилось с опарышами, то почему не попробовать получить пенициллин.

Евдокия принесла куриный бульон и я налил его в три лабораторные чашки.

— Поставьте их в тепло и наблюдайте. Когда бульон забродит, продолжим, — Евдокия взяла чашки и поставила их в шкафу ординаторской. — Думаю, продолжить можно будет дней через пять. Евдокия, где Осип и Анфиса?

Евдокия засмеялась:

—Спят, ваша светлость, я пыталась разбудить, но не смогла.

— Пусть спят. Если сегодня проснуться, то вечером продолжим учебу.

Вскоре пришел Леонтий и мы пошли с ним инспектировать Усинск. Ни каких неожиданностей в Усинске не оказалось, пока все было так, как я и предполагал. Но зима только началась, еще ни разу не было даже минуса десяти. Кондрат со своими мужиками усердно готовили юрты к зиме, главное было утеплять их. Каждый день с завода привозили несколько печек типа буржуек и их устанавливали в юртах вместо каменных очагов. Еще не меньше тридцати печек необходимо было установить в юртах.

Лукерья с Агрипиной после появления староверцев провели ревизию наших запасов и когда я появился, поспешили доложить о результатах. Несмотря на резко увеличившееся количество едоков они рассчитывали что нам хватит запасов провианта до лета. Но все равно надо было приступать к осуществлению нашего плана торговой поездки Леонтия.

— Наш товар готов, ваша светлость, — Леонтий показал мне высушенный ревень. — теперь все зависит как скоро станет Енисей. Только у меня вот какой план. Лонгин сказал, что после вас осталась хорошая дорога да самого Каракерима?

Я кивнул, подтверждая слова Лонгина.

— А если нам не ждать когда встанет Енисей и пойти до этой речушки и там подождать? — Леонтий вопросительно посмотрел на меня. — Мы сможем на этом сэкономить пару недель как минимум.

— А может даже и больше, —согласился я. — Надо подумать. Давай собирай торговую партию. Енисей надежно встанет через месяц, а ты будешь уже вон где. По-хорошему надо дойти до Красноярска.

Степан Гордеевич порадовал меня. Он сумел быстро разобраться с моими предложениями и продемонстрировал мне первую партию изготовленных карандашей. Это были настоящие карандаши, а не их бледное подобие восемнадцатого века. Если бы могли производить их в достаточном количестве, чем не товар. Но увы! Мы уже могли произвести очень многое, но только в лучшем случае для себя.

Но самое главное Степан разработал линию по производству бумаги из опилок. Мы с ним много раз обсуждали, как нам наладить производство бумаги из опилок и однажды я нарисовал ему схему дефибрёра где балансы древесины, короткие брёвна после окорки, загружаются в шахту дефибрёра и цепями прижимаются к вращающемуся камню. В зону прижима подаётся вода. Древесная масса отводится из ванны снизу. А если эту массу обработать едким натром, то получится бело-сероватой масса –– целлюлоза. Целлюлоза же, в отличие от древесной массы, позволяла производить более прочную бумагу.