Мермоз сжимает ее руку и шепчет на ушко комплимент. Она делает вид, что слегка зарделась, создавая впечатление, что он близок к победе.

Вечерняя поверка в части проводится по воскресеньям в девять. Совсем немного времени, чтобы сводить девушку в пансион «Мартиника», где за несколько сантимов консьерж выдаст ему ключ от комнаты. В те разы, когда денег у него вообще нет, консьерж записывает сумму на счет и никогда не пеняет за просрочку. А бывает и так, что времени заглянуть в «Мартинику» вообще нет или девушки пугаются его намерений и артачатся. Порой приходится довольствоваться удовлетворением через рукоблудие, со смехом убеждая партнершу, что таким образом он полностью гарантирует сохранение ее девственности. Но в тот вечер не проходит и получаса, как Мадлен переступает вместе с ним порог комнаты в «Мартинике», а минуту спустя она уже и одежду скидывает. И без тени стыдливости идет через всю комнату вытащить из сумочки пудреницу.

– Можешь не подкрашиваться, не нужно – ты и так выглядишь чудесно.

В ответ она только улыбается; наивные парни ее умиляют. Показывает металлическую коробочку – внутри вовсе не пудра и не румяна, а маленький латунный цилиндрик и какой-то белый порошок.

– Что это?

Она смотрит на него с нескрываемым сарказмом.

– Это, дорогуша, пропуск в рай.

«Женестин» катит по многолюдному бульвару Клиши. Андре, старший из братьев Вильморенов, расхваливает новый семейный автомобиль, поясняя, как разработанный Полем Женестином усилитель тормозов может полностью остановить движущееся со скоростью ста километров в час авто с тормозным путем в двадцать шесть метров. Сидящий рядом с ним Шарль Саллес кивает. На заднем сиденье, полулежа из-за артрита в бедре, расположилась Луиза; она внимательно рассматривает мельтешащую на улице толпу.

– Мне бы так хотелось сходить в «Мулен Руж»! – восклицает она, указывая на кабаре с неподвижными в эти утренние часы лопастями мельницы.

– Ты да на этом старомодной представлении с канканом, нет, даже вообразить себе не могу, – отзывается Шарль.

– O, Шарль, дорогой… да ты сам, как видно, уже вышел из моды! – Все находящиеся в салоне авто начинают улыбаться в ответ на дерзкие слова Луизы, явно задающей тон. – Там уже несколько лет канкана в помине нет! Теперь там кабаре…

– Тебе оно не понравится, Лулу…

– Это еще почему?

– Да ведь это не что иное, как публичный дом для самых неотесанных нуворишей Парижа.

– Сент-Экс, не надо произносить подобных слов в присутствии моей сестры! Барышням противопоказано! – осаживает его Андре.

– Ладно, ладно… беру назад публичный дом. Это всего лишь чайный салон, где никто не пьет чай.

И пока Шарль и Луиза громко хохочут, а ее брат скорбно качает головой, всем своим видом показывая, что тут уж ничего не поделаешь, дело пропащее, двуколка, за которой ехало их авто, внезапно тормозит. Лошадь встает на дыбы, перевозимый товар вываливается на мостовую. Андре также вынужден резко затормозить.

– Когда же уберут наконец эти таратайки из Парижа! – сердито кричит он. – Неужто кому-то до сих пор неведомо, что на дворе 1923 год?

Огромная куча дынь раскатилась по мостовой, и образовалась знатная пробка из пешеходов, в которой перемешались все: и степенные месье в шляпах и высоких ботинках, наблюдающие за происходящим, и торговцы с близлежащего продуктового рынка, что бросаются помочь собрать раскатившийся товар, и воришки, которые не упускают случая и используют всеобщее замешательство, чтобы удрать с желтым плодом под мышкой.

– Держи вора! – раздается чей-то крик.

Движение остановлено, начинают сигналить клаксоны.

– Париж просто невыносим! Затор продлится целую вечность! Сейчас развернусь, попробуем добраться через площадь.

– Подожди! – останавливает его Луиза. – Мы уже в двух шагах от «Вьенуаз»[3]. Выйдем здесь!

– Доктор сказал, что ты не должна ходить пешком.

– А кто сказал, что я пойду пешком? Разве здесь нет достаточного количества джентльменов, чтобы меня донести?

И раньше, чем ее брат успевает открыть рот, чтобы выразить протест, Луиза уже открывает дверцу машины.

– Подожди! Ну почему ты такая нетерпеливая?

– Не могу терять ни минуты! Жизнь слишком дорога, чтобы терять ее попусту, верно, Тони?

Он активно ее поддерживает.

– Если бы выставили на торги в «Кристис» минуту жизни… до каких пределов могло бы вырасти предложение?

– Я думаю – две тысячи франков! А вы что скажете?

– Гораздо больше!

– Даю две пятьсот! – провозглашает Саллес.

– Три тысячи! – И Луиза энергично выкидывает руку вверх.

Андре де Вильморен пыхтит, но не поймешь – то ли сердито, то ли забавляясь.

– Ладно, идет. Но подождите секунду, дайте хоть припарковаться у обочины.

– Поспеши, Андре, поспеши! – подгоняет его Тони. – Мы теряем тысячи франков!

В багажнике автомобиля лежит приспособление, которое уже приходилось использовать, когда Луизу вывозили за город погулять, в том числе во время обострения артрита. Это портативный паланкин, купленный семейством Вильморен у одного из импортеров восточных товаров: толстый лакированный брус черешневого дерева с куском плотной жесткой ткани, навесом, и небольшим гамаком из бамбука, что крепится к брусу. Шарль достает это чудо инженерной мысли и устанавливает его возле дверцы. Луиза опирается на руку своего суженого, чтобы устроиться в паланкине удобнее.

Тони и Андре достается честь нести Луизу, уложив черешневый брус на плечо: один идет впереди, другой – сзади, на манер носильщиков. Шарль Саллес берет на себя труд расчищать в толпе путь для всей процессии, пока они не дойдут до улицы Лепик.

– Расступись! Разойдись по сторонам, сделай милость! – энергично и властно выкрикивает он, словно актер на подмостках, разыгрывая роль глашатая. – Несем даму, даму чрезвычайной важности!

Народ подается в сторону, уступая дорогу странной процессии, во главе которой выступает Саллес, решительно тараня толпу, а за ним два молодых месье несут экзотический паланкин, в котором виднеется юная рыжеволосая дева с отсутствующим взглядом и гордо поднятым подбородком, под которым взорам всех желающих открывается лебединая шея принцессы.

Официанты, обслуживающие столики брассери «Ля-Пляс-Бланш», застывают на месте с подносами, уставленными стаканами со смородиновым морсом и чашками кофе. Носильщики в темных халатах, что возят по улицам тележки, месье в котелках и продавщицы в длинных юбках – все выстроились по сторонам, ведомые любопытством: кто же эта дама, что передвигается по городу в носилках на плечах своей свиты, как Клеопатра. Прибывший на место происшествия с дынями жандарм, целью которого было разобраться с возникшим затором, видит приближающуюся даму под балдахином и приветствует ее по-военному, будучи убежден, что это, должно быть, дочь какого-нибудь посла из далекой заморской страны. Луиза отвечает на его приветствие легким наклоном головки, и страж порядка помещается перед Саллесом, чтобы расчищать процессии путь, властно приказывая народу разойтись.

И жандарм прокладывает им путь до угла, а потом сопровождает до улицы Лепик, где на первом этаже отеля «Бо Сежур» расположена кофейня и кондитерская «Вьенуаз», распространяющая на несколько метров вокруг соблазнительный запах сливочного масла и подрумяненной муки. Носильщики осторожно опускают паланкин. Полицейский козыряет на прощание. Тони церемонно, царским жестом, как истинный джентльмен подает руку Луизе, в то время как Саллес предлагает с другой стороны свою. Все четверо, отчаянно сдерживавшие смех до этой минуты, дабы не смутить торжественности своего прибытия, входят в кондитерскую, безудержно хохоча.

Неделя длится сто дней. День – сотню часов. Младший лейтенант Пеллетье до трех раз на дню заставляет их подметать взлетно-посадочную полосу, используемую не чаще одного раза в сутки. Он заставляет их маршировать, гоняя в хвост и гриву: раз-два, раз-два, раз-два… тя-ни но-сок, тя-ни но-сок… Единственная ошибка при проходе в строю может повлечь за собой наказание – запрет на увольнение в воскресенье, и в поте лица своего новобранцы стараются не допустить этой ошибки.