Лулу медлила с ответом несколько дней, а потом ответила на все три его письма одним. По размеру это скорее было даже не письмо, а записка.

После отстраненно-вежливого обращения к адресату – «Уважаемый Тони» – она сообщала, что очень высоко ценит его слова, но их помолвка на этом «окончательно аннулирована». После чего добавила, что «естественно, я буду благодарна за возможность оставаться друзьями».

Слова «помолвка аннулирована» кружатся в голове, как карусель. Лулу так никогда не выражалась, этот язык не ее, это больше похоже на текст, составленный ее старшим братом, нотариусом. На его любовные письма ему ответили циркуляром. В этом ему чудится рука семейства Вильморен: матери, которая всегда относилась к нему с опаской, и старших братьев – римского легиона.

И что значит «оставаться друзьями»? Жалкая подачка! Невозможно быть просто другом, если любишь всем сердцем.

Пальцы Тони, яростно сжавшие конверт, нащупывают внутри что-то твердое. Это помолвочное колечко. Выкатившись на его широкую ладонь, оно выглядит маленьким и стареньким, без блеска, будто золото превратилось в глину.

Он силится выкинуть из своих мыслей зеленые глаза, но это не что иное, как пытаться убрать рукой с поверхности воды отражение своего лица. Перед ним встают воспоминания об их путешествии в Женеву с мадам Петерманн в роли сторожевой собаки, когда они в четыре руки писали безумные письма и сочиняли неистовые стихи. И спрашивает себя, как же может любовь быть такой легкой и одновременно такой тяжелой? Для него она весит тонны.

Он выходит из офиса и не торопится вернуться в дом тетушки Ивонны, на набережную Малакэ. Спешить ему некуда, никто и нигде его не ждет. Как и в другие вечера, он предпочитает обойти стороной мост Карусель, чересчур оживленный, и перейти на другую сторону реки по мосту Искусств, носящему, пожалуй, слишком громкое имя для такого хрупкого сооружения. Стайка ребятишек, весело прыгающих на мосту, заставляет вибрировать всю конструкцию, отчего по ногам Тони пробегают легкие мурашки. Вибрация в ногах точно такая, какую ощущаешь на борту самолета, когда вибрирует вся твоя жизнь.

В эти месяцы его встречи с друзьями в когда-то облюбованных ими кафешках и ресторанчиках стали невыносимо долгими и серыми. Самого себя он видит участником шумных застолий, где спички уже отсырели. Шампанское – болотная вода. С уходом из его жизни Лулу чувство одно: спектакль окончен, огни погасли. Опустевший театр в душе.

Тогда он, всегда писавший стихи на любом клочке бумаги, в том числе на салфетках, подумал, что сможет найти убежище в поэзии. Как ни крути, но душевные страдания и несчастная любовь из века в век служили основными ингредиентами на кухне поэта.

Вернувшись из Биаррица, он засел за свой скромный письменный стол, часами пытаясь переплавить чувства в стихотворные строчки, но рука его словно омертвела, а с пера ручки потекли нефтяные лужицы. Уже несколько недель поэтические сборники кажутся ему романтическими безделушками и дешевой бижутерией. Торжище сентиментальных побрякушек ему претит.

И он принимает решение: больше никогда не писать стихов. Теперь он думает, что в том фонарщике, что обходит город с шестом в руках, присматривая за фонарями, словно за льющими свет цветками, гораздо больше поэзии, чем в сотне книжек стихов.

Начинает писать прозу. Поэзия, быть может, способна отразить мгновение, зато проза его создает.

На маленьком письменном столе у себя в комнате он сооружает ангар и заводит привычку писать второй стороной перьевой ручки.

Он ощущает потребность изменить свою жизнь и каждый день просматривает газетные объявления. Требуются электрики, акушерки, кладовщики, землеустроители, счетоводы и настройщики роялей, а пилотов там нет. Авиация не сфера профессиональной деятельности, а рискованная затея немногих отважных предпринимателей. Время от времени газеты сообщают о гибели то одного, то другого из этих безумцев, упорно лезущих в небо на каких-то жестянках с крыльями.

Однажды на глаза ему попадается объявление, что автозаводу «Заурер» требуется торговый представитель для продвижения своей продукции, грузовых автомобилей, внутри страны, в провинции. От предложения отправиться в сельскую Францию мысленно он переносится в Сен-Морис, в дом своего детства, где под вечер пахнет мокрой землей и дровяной печкой.

В тот день, когда он заявляет начальнику бухгалтерского отдела о своем увольнении по собственному желанию, месье Шаррон хватается за голову. Это же просто уму непостижимо, как же так можно – оставить теплое бухгалтерское местечко в Париже, чтобы отправиться продавать грузовики по забытым богом городишкам с оплатой в виде процента с продаж! Тони не берет на себя труд растолковывать, что, когда ты лишился всего, терять тебе больше нечего.

Тьонвиль, городок невдалеке от границы с Германией, – новое назначение Мермоза. Из Пальмиры он привозит немалый багаж: богатый опыт, дающий уверенность в себе, и сержантские нашивки. Сразу после прибытия в часть он отправляется представлять себя и свои документы. И приветствует командира эскадрильи, поднося руку к фуражке недостаточно браво, так, как это делали в Пальмире, где иерархия не имела слишком большого значения. Командир обводит его суровым взглядом с головы до пят.

У Мермоза вокруг шеи повязан желтый платок, на плечах – белый восточный плащ воинов пустыни, на ногах – военные ботинки старого, еще до Первой мировой, образца с золочеными пряжками. Ботинки – выигрыш в карты у одного лейтенанта. Из-под фуражки торчат соломенного цвета волосы. Капитан раздраженно мотает головой.

– В кого это вы вырядились?

И звучит приказ: прямиком отправиться в парикмахерскую и каптерку и прибыть для представления позже, имея внешний вид «в соответствии с уставом». Мермоз сбит с толку. Он-то думал, что в части его встретят как героя войны, пригласят в офицерский бар рассказать о приключениях и подвигах, однако истребительный авиационный полк окатывает его бюрократическим безразличием.

Среди военнослужащих его прибытие производит фурор. Некоторые приветствуют его самым обычным образом, но есть и такие, кто смотрит с любопытством. Группка из пяти-шести человек подходит с вопросами.

– А вы много дикарей убили?

– Правда, что в Сирии рядовые с офицерами на «ты»?

– А каннибалы среди бедуинов есть? Они едят попавших к ним в плен летчиков?

Мермоз не в том настроении, чтобы отвечать на идиотские вопросы пилотов, которые кажутся ему грудными младенцами с этими их еженедельными вылетами по расписанию, как на экскурсию.

– Переведитесь туда, и узнаете, как оно там, – резко отвечает он и размахивает руками, отгоняя их, словно стайку голубей. На его счету почти шестьсот часов в воздухе; да они всей эскадрильей вместе столько не налетали!

Один из летчиков остается на месте. Внешне он – с его пухлыми щеками и улыбкой во все лицо – похож на лавочника.

– Прошу прощения, сержант. Хотел поинтересоваться: как показал себя новый «Ньюпор 29» в условиях экстремальной жары?

– Вам что, заняться здесь нечем?

Ефрейтор бормочет извинение и уходит. А его безмерно раздражает этот рой наземных летчиков, ни один из которых не попадал в песчаную бурю в воздухе, ни одному из которых не случалось видеть агонию пассажира в кабине, ни у одного из которых не распухал, как вздувшийся труп утопленника, от жажды язык во рту.

Командующий эскадрильей – молодой капитан из хорошей семьи, недавний выпускник Военной академии – сообщает ему, что сегодня он примет участие в групповом тренировочном вылете, единственном полете в неделю.

– Вы, сержант Мермоз, будете ведущим. Все должны будут следовать по вашей траектории. Сделайте десять километров на север до холма и обратно, выполняя большие зигзаги. Развороты с креном, чтобы они слегка встряхнулись.

– Есть, капитан.

Улыбаясь, он направляется к «Ньюпору 28»: изящный биплан стального цвета со стройным фюзеляжем, из передней части которого прорастают два пулемета; 29-го, на котором он летал в Сирии, здесь пока что нет. Он натягивает на голову шлем, а на его лице расцветает широкая улыбка: эти летчики выходного дня кое-чему сегодня выучатся.