Он увидел какой-то подвал с единственной горящей на потолке лампочкой, каких-то людей с пистолетом, смеющихся и бьющих привязанных к стулу людей. Мускулистые мужчины курили травку и хлопали Ливая по плечи, смеясь, когда он пытался затянуться. Через глаза Ливая он видел, как тонкие, чужие пальцы шустро собирают бомбы, подключают провода. А потом чувствовал, как чужая глотка надрывается, вопя, что он невиновен, когда полицейские прижимают его лицом к полу. Щека содрана деревом.

Увидел он и бомбу, спрятанную на дороге, по которой он поедет к казни. Мальчишка был предусмотрителен, и планов в его голове была уйма.

Он мог забрать боль. Поступить, как истинный ангел, — помочь страждущему, направить его на путь истинный. Он должен был так сделать.

Но он увидел его намерения — не отомстить, а всего лишь выбраться на волю. Исправить чужую ошибку, ведь другого выхода не было. А умирать он не хотел — о, это желание горело в нём сильнее всего, как и спасительная злость на весь мир. Это было… так по-человечески. Не смиряться. Биться в клетке, разбивая голову в кровь, но не прекращать, ведь у них не было вечности в кармане.

Не было теперь её и у Дино, и эти ощущения простого человеческого мальчика стали для него таким откровением, что он забыл, что должен сделать. Это было словно глоток свежего воздуха.

Мальчик выдернул руку и округлившимися глазами посмотрел на Дино:

— Что это, чёрт возьми, было?

Дино не понимал, что чувствует. В нём был какой-то ураган, словно мальчишка оставил на нём след. И как бы неправильно это ни было, что бы за этим ни следовало, ему это понравилось.

Сейчас он был не ангел, стоящий выше людей. Он был почти человек, который не мог осуждать другого человека за желание жить.

Прежде, чем он вновь задумался о правильности, о том, разумно ли это вообще и чем ему это обернётся, он хрипло выдавил:

— Поступай, как знаешь. Бог не будет против.

*

Дино знал, что наказание за провал в задании неизбежно. Даже не за провал. Он не знал, что это, — самодурство, глупость… Ему казалось, что по-другому он поступить не может. И если бы мог — не поступил.

Шаги до кабинета отца в ровном ритме. На лице — полная отрешённость.

Что будет?

Пусть только выговор. Пожалуйста. Он такой дурак, боже.

Не успевает он открыть дверь, как из-за неё выскакивает один из ангелов, Дориан, сын престола Израила. Лицо рассерженное, презрительное, когда он стреляет глазами в Дино. Тот лишь полу-удивлёнными, но больше равнодушными глазами провожает его стремительное удаление. Шаг его изящного (для людей все бессмертные двигались грациозно) длинного тела рассержен. А потом он вдруг оборачивается и идёт к Дино, который убирает пальцы от ручки двери. Он хочет поговорить, очевидно. Что ж, хорошо, отлично.

Он идёт и смотрит почти с ненавистью в зелёных глазах. В его большеротом лице всегда было что-то неприятное, лягушачье, — скорее, в мимике и манере высокомерно поджимать губы — как и у его отца. Фенцио ненавидел Израила. Почти всех престолов и серафимов он называл прихвостнями Шепфы без собственного мнения, умеющих лишь лизать чужие ботинки и чистить чужие пёрышки. Что интересно — так он говорить стал лишь после своего позора, лишившись своего чина. И всегда хотел, чтобы Дино ему поддакивал.

— Скажи своему папаше, что мой отец после сегодняшнего захочет с ним поговорить, — Дино уже хотел пожать плечами и согласиться, но Дориан вдруг продолжил, с остервением выколачивая слова: — А ещё — ему никогда не вернуться на Небеса тем, кем он был. Он…

«Злостный старик, обрюзгший и невыносимый». Именно это прочитал Дино в его глазах. И приподнял брови.

В лучшие времена он бы окинул его ледяным взглядом, может, ответил бы что-то заносчивому ангелу, но не сейчас. Сейчас он слишком устал и даже о том, что его ждёт, думать не мог. А надо бы. Надо бы уже включать голову и входить в нормальное русло, а не делать всё, чтобы сдохнуть раньше времени. Но всё как-то слишком быстро перевернулось с ног на голову. Он совершает дурацкие поступки. Нарушает правила. Связывается с Люцифером — пусть даже не нарушая никаких запретов (хотя Дино подозревал, что и этого делать нельзя). Мысль о том, что их взаимодействие выходит за неопределённые, но вполне реальные рамки, отдаётся каким-то приглушённым ужасом. Всё это похоже на хождение по минному полю.

Что будет делать отец, если обнаружит стигмату? Лишь эти мысли кружились в голове, и всё внутри разрывало. Отец… он же… отец. Согласится ли он сохранить это в тайне до тех пор, пока не найдётся средство, если Дино встанет перед ним на колени? Пусть отправить его в ссылку на поиски спасения, запереть где-нибудь. Отрубить ему руку. Но не сдавать Совету. Что угодно, но не это.

Он же всегда желал сыну только добра. Так он говорил, и Дино верил.

Дориан быстро ушёл. Как всегда слишком высокомерный, чтобы оставить за собой последнее слово, и слишком трусливый и нетерпимый, чтобы выслушать ответ.

Дино лишь провожает его равнодушным взглядом и наконец открывает дверь. Обычно из всех окон, преломляясь в витражах, на него льётся свет, но не сегодня. За стеклом, как и на Земле, пасмурно.

Отец сидит за столом и что-то бурчит себе под нос. Подойдя ближе, Дино разбирает:

— Мелкие щенки… совсем распустились… — и с оскорблённым выражением лица размашисто бросает какую-то тяжёлую книгу на стол. Глухой стук. Отец зол.

— Отец, ты хотел меня видеть? — безжизненно спрашивает Дино. Он смотрит отцу прямо в глаза. Впервые, кажется, на его памяти, сразу. Живот скручивает. Хочется сразу с порога начать умолять. Но не может. Он может делать это лишь глазами, стараясь что-то передать (сам не зная, что именно).

Отец, смилуйся. Отец, пожалуйста. Пожалуйста.

В глазах отца совершенно обычное хмурое выражение. Он словно не замечает.

— Что это было? На Земле? — спрашивает он, поднимаясь с места. Лицо его дёргается. Дино замирает. Высшие не привыкли молиться, но он был готов делать это прямо сейчас. Грудную клетку сдавливает. Он уже думает, как люди. Похоже, парень действительно оставил на нём какой-то след. — Ты с ума сошёл?

— Прости, просто я… пожалел парня… он не хотел никого убивать. Он невиновен.

— Пожалел? — грохочет отец, и стены чуть не сотрясаются. Дино бледнеет. — Ты что, глупый Непризнанный? Ты что, первый раз на задании?

У Дино не нашлось слов. Он должен был что-то сказать, хоть что-нибудь. И у него разрывало грудь от всех чувств, существующих в мире, но он не мог этого объяснить. Он мог лишь смотреть на отца, пока всё вокруг смазывалось.

Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста.

Отец открывал ящики стола один за другим, пока не достал плеть.

— Отец, я… я… — «Я прошу тебя, докажи, что ты всё ещё мной дорожишь. Хоть какой-то знак. Хоть что-нибудь». — Я думаю, душу парня несправедливо определили в ад. Всё это… несправедливо.

Впервые он позволял себе говорить что-то подобное. И отец прищурился, глядя на него. Дино был словно в агонии. Он не понимал, что говорит. Не понимал, что думает. Что чувствует. Словно в нём поднялся ураган, и океан внутри плещется, выходя за берега, затапливая их.

— Тебя никто не спрашивает. Снимай рубашку.

— Я обещаю, больше такого не повторится, — продолжал говорить он, задыхаясь. «Только не это».

— Что с тобой? Быстро снял рубашку. Ты знаешь, я желаю тебе только добра. И раз ты забываешь правила, я должен тебе их напомнить. Раз и навсегда.

«Ты знаешь, я желаю тебе только добра».

Задержав дыхание, Дино расстёгивает рубашку, мучительно медленно. На секунду закрывает глаза. Аккуратно кладёт рубашку на первую парту. Крылья подрагивают. А потом он поворачивается тем самым плечом к отцу.

Фенцио замирает.

— Ты… рехнулся, Шепфа побери?

Глаза отца захватывают огромную чёрную татуировку, идущую причудливыми животными — кажется, это какие-то земные боги, полулюди-полуживотные — по всему плечу, опоясывая его, до самого локтя.