– Обычно, – надменно заявляет она, – наши остатки отдают в приют для бездомных. Разумеется, они всегда чрезвычайно нам благодарны. Но, возможно, ты действительно нуждаешься в этом больше.

– Я просто не хочу, чтобы вся эта выпечка пропала даром, – оправдываюсь я. – У меня и в мыслях не было причинять вам какие-то неприятности.

– Что ты, что ты… Никаких неприятностей. Вот, у меня есть пакет. Я сейчас вытряхну из него все свои бумаги. Тебе необходимо взять больше…

И с этими словами Джулия берет свой украшенный дизайнерскими лейблами пакет и высыпает все его содержимое на стол. А затем горстями начинает сгребать пирожные, круассаны, булочки и засовывать их в его вместительную глубину. Она опустошает все подносы на столе, наполняя пакет до краев, и вскоре содержимое начинает вываливаться через край. И когда кажется, что он вот-вот лопнет, она с улыбкой протягивает его мне:

– Вот. Это должно поддержать тебя какое-то время.

Я улыбаюсь ей в ответ, но чувствую, как краска приливает к моему лицу. Кивнув в знак благодарности, я протягиваю руку, чтобы взять пакет, и как ни в чем не бывало собираюсь уходить. Из дальнего угла зала раздается взрыв смеха, который, однако, быстро смолкает. Когда я берусь за ручку пакета, мои пальцы случайно касаются руки Джулии. Мои нервы так напряжены, что я рефлекторно отдергиваю ладонь, словно от кипятка, и отшатываюсь назад. Содержимое пакета рассыпается по всему полу.

На мгновение кажется, что время остановилось. Мы с Джулией стоим над рассыпанной горой свежей выпечки. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но из него вырывается лишь какое-то бессвязное заикание. Не оборачиваясь и не глядя себе под ноги, я убегаю прочь прямо по разбросанной по полу еде, все еще сжимая в руках салфетку с круассанами.

Только выйдя на улицу, я замечаю, что к одному из каблуков моих туфель прилепился огромный кусок булочки. Я усиленно пытаюсь оттереть его о бордюр. Но толстый слой шоколада размазался и накрепко застрял между подошвой и каблуком, не поддаваясь никакой очистке.

К тому моменту, когда я добираюсь до адвокатского бюро, часы показывают уже почти половину одиннадцатого. От автобусной остановки я бежала так, будто за мной гнался черт, каждую секунду ощущая, как кровь бешено стучит у меня в висках. Залетаю в контору и сразу же вижу Кирстен, которая стоит возле стойки регистрации в приемной. Я торопливо здороваюсь с ней и рассыпаюсь в извинениях за опоздание. Она смеется и предлагает мне отдышаться и присесть.

– Не переживай. Барбара еще не пришла. А без нее я не могу проводить тебя в ее кабинет. Ты не возражаешь подождать ее здесь? Она должна уже скоро прийти.

Фух… Значит, я паниковала напрасно. Со вздохом облегчения я направляюсь к длинному кожаному дивану в углу приемной, непостижимым образом все еще сжимая в руках заветную салфетку с пирожными. Я оглядываюсь вокруг в поисках мусорного ведра, но тщетно. Затем я снова подхожу к стойке регистрации:

– Куда можно выкинуть вот это?

– Давай мне, – отвечает Кирстен. – Я брошу это в мусорное ведро.

Она протягивает руку, и я отдаю ей салфетку, внезапно почувствовав острое нежелание расставаться с этим своеобразным трофеем. Кирстен смотрит на круассаны и булочки в салфетке.

– А что с ними не то? – спрашивает она.

– С ними все в порядке. Возможно, они немного раздавлены. Но на самом деле мне просто некуда их девать.

– Как по мне, так они выглядят очень аппетитно. Давай-ка я сейчас приготовлю кофе и попробую на вкус парочку этих милых булочек. Не хочешь ко мне присоединиться, пока будешь ждать?

После инцидента в кафе у меня сложилось такое предубеждение к утреннему кофе, что я уже готова была отказаться, подозревая, что это какая-то хитрая ловушка. Но когда я увидела искреннее и совершенно лишенное лукавства выражение лица Кирстен, внутри меня что-то неуловимым образом изменилось.

– Почему бы и нет. Я с удовольствием выпью чашечку кофе. У вас есть какие-нибудь тарелки, куда можно выложить эти булочки?

В приемной стоит кофе-машина. Кирстен делает два эспрессо и ставит их на столик перед диваном, захватив с собой еще пару блюдец для круассанов. Затем она присаживается рядом, и мы вместе наслаждаемся французской выпечкой.

Закончив наш импровизированный завтрак, я вытираю крошки с губ и прочищаю горло:

– Тебе что-нибудь известно об этом судебном процессе? Вы уже встречались с обвиняемым?

– Да, уже встречались, – отвечает Кирстен. – Он присутствовал на нескольких последних совещаниях по делу. Такой вежливый, интеллигентный человек. И проходит через такой позор! Не знаю, как у этой девушки повернулся язык предъявлять ему такие нелепые обвинения.

– У этой девушки?

– У жертвы. Так называемой жертвы. У нее, должно быть, нет ни стыда, ни совести, раз она так запросто может разрушить чью-то жизнь, – сокрушается Кирстен. Она уже доела один круассан и принялась за второй.

Прежде чем я успеваю ей что-либо ответить, распахивается дверь в приемную. Я бы никогда не поверила, что Кирстен может двигаться с такой молниеносной скоростью, допивая кофе, убирая тарелки, смахивая крошки с губ и возвращаясь на свое рабочее место с безупречной улыбкой.

Входит Барбара Карлайл. На этот раз я не пытаюсь спрятаться – я гляжу прямо на нее, чтобы как следует рассмотреть. Ростом выше среднего, довольно худощавая, она практически не изменилась за последние десять лет. Только волосы приобрели более стальной оттенок, а вертикальные складки в уголках рта стали более заметными. Я срочно пытаюсь привести себя в порядок, обнаружив на юбке крошки от круассана.

Барбара подходит и встает прямо напротив меня, слегка улыбаясь:

– Сэди, рада видеть тебя на борту. Добро пожаловать. Надеюсь, теперь ты здесь надолго и уже не бросишь адвокатуру, как тогда?

– Гм… Да… Извините за тот раз, так получилось…

– Почему бы нам не пройти в мой кабинет, и я введу тебя в курс дела.

Она поворачивается и проходит через приемную, не дожидаясь, пока я последую за ней. Я машу рукой Кирстен, бормоча по пути слова благодарности, и бегу вслед за удаляющейся Барбарой, пытаясь ее догнать.

Один лестничный пролет, другой. Мы сворачиваем в коридор, который я слишком хорошо помню по своим ранним годам в Судейской палате – в этой комнате слева я постигала азы юриспруденции со своим первым наставником, а вот там я готовилась к своему первому судебному процессу. Я быстро пробегаю мимо всех этих воспоминаний и вхожу в открытую Барбарой дверь в самом конце темного коридора.

– Вот мы и пришли, – говорит она. – Прости за беспорядок. Я пыталась одновременно вести сразу два дела. Вот теперь ты воочию можешь увидеть, почему мне срочно необходима помощь.

Я оглядываюсь по сторонам. На всех доступных поверхностях валяются разбросанные документы, папки и файлы. Пол тоже покрыт какими-то бумагами. В комнате достаточно светло. Сквозь высокое окно, выходящее на Эссекс-стрит, проникают лучи солнечного света, но весь подоконник заставлен стопками книг, покрытыми толстым слоем пыли.

Через открытое окно хорошо слышен шум уличного движения. В воздухе чувствуется сильный запах сигарет, несмотря на строгий запрет на курение в Судейской палате. Словно отвечая на мой невысказанный вопрос, Барбара пододвигает стул поближе к окну и садится, прикуривая серебристой зажигалкой тонкую сигарету. Она глубоко затягивается, а потом выставляет руку с сигаретой в открытое окно.

Я усиленно пытаюсь контролировать выражение своего лица, чтобы выглядеть совершенно невозмутимо. Но натренированный годами допроса свидетелей взгляд Барбары способен по малейшим признакам определить мое истинное отношение к происходящему.

– А кто, по-твоему, может запретить мне это делать? – спрашивает Барбара с хриплым смешком.

– Полагаю, будет излишним напоминать вам о вреде курения, – смущенно бормочу я.

– Дорогая, мне шестьдесят пять. И никотин все еще не убил меня, – иронично заявляет она, протягивая мне пачку сигарет.