Денег нет! Такой вывод я сделала после трёхдневных скитаний по друзьям, вернее, знакомым и по родственникам. Всё, что удалось собрать общими усилиями, даже не хватало на операцию. Аня, сестра Андрея, даже открыла сбор в интернете, но и там было не много. Но зато я продолжала искренне верить. Мне бы руки опустить, а я, как та дурочка, бегаю по людям и выпрашиваю копейки. И для чего это мне все? Ну, например, ради Разумовского я была готова на все. Конечно, слова громкие и подтверждения пока не имели, но я пыталась, даже несмотря на то, что его мама совсем от меня не в восторге. Не приглянулась ей девушка из богатой семьи, особенно, когда услышала мою фамилию. Интересно, папа и ей чем-то насолил. Зря я даже после замужества не взяла фамилию мужа, гордая тем, что я папина дочь. А оно вон как выходит иногда.

Но дело не в этом. Всё эти дни я искала клинику, которая бы смогла принять Андрея за меньшие деньги, чем требовали все остальные. Да и вообще, не все брались за этот случай, тогда, как минуты жизни его таяли на глазах. И от этого было больно, но времени паниковать у меня не оставалось. Я чувствовала, что должна его спасти. Возможно так я пыталась откупиться от своих грехов? Но что бы это ни было, а деньги были нужны.

Клиника, которую я нашла в Нюрнберге, готова была принять Андрея и прооперировать в любой момент, тогда как сумма, все равно не подходила. Сама операция по самой дешёвой цене выходила восемьдесят восемь тысяч в европейской валюте. А вот лечение с реабилитацией — ежемесячно не меньше тридцати тысяч.

Мне всегда было интересно о откуда такие суммы? Словно какой-то ребёнок сидит у них и выдумывает: а давайте-ка, пусть эта операция будет сто миллиардов триллионов долларов евро США! И это причитает девочка из состоятельной семьи. Что говорить о тех, кто сталкивается с этим постоянно, не имея средств даже на нормальную жизнь, не говоря уже о домах и автомобилях. И жаль, что моя машина была оформлена на папу, я бы её давно спихнула кому-нибудь, чтобы собрать деньги.

И эти суммы, которые называла, были не единоразовым платежом. Реабилитация может занять месяцы, а то и годы. А я ведь предупреждала. Просто никогда не слушаю свою «чуйку», страшно. Страшно, что я ничего не могу изменить, как бы мне не хотелось. От этого засунула ее чутье подальше, задвинула в самый дальний ящик, чтобы огородить совесть, чтобы она не мешалась под ногами, чтобы не спотыкаться о неё. А зря! Очень зря. Хотя вот думаю, удалось бы мне переубедить Андрея, если бы мне очень захотелось?

— Это большая сумма, — заявил папа, озвучивая очевидный факт. А то я не знала. Он был последним человеком, к кому я обратилась. Наверное, и так понятно, насколько я отчаялась, раз пришла к нему.

— Я знаю, пап, но эти деньги мне нужны.

— Для твоего Разумовского? Исключено!

— Почему?

— Потому что я изначально был против. Хочешь всю жизнь потом работать на его лекарства? Или снова будешь клянчить?

— Клянчить? — не поняла я.

— Именно. Я знаю, что все эти дни ты занимаешься тем, что просишь денег в долг у знакомых. Мне интересно, а чем ты собралась отдавать? И в банке вы просили кредит.

— Спасибо, что приняли, Алексей Алексеевич, — процедила я сквозь зубы. Я знала, что это будет бесполезно, но была готова даже слушать нравоучения, чтобы попытаться.

— Вот давай только без обид, Божена. Ты прекрасно знаешь, что я был против этого парня. И не пожелаю такого своей дочери…снова!

— Хорошо.

— Нет, не хорошо, Божена! Очень не хорошо! Ну, как ты не поймёшь…

— Пап, это ты все понять не можешь, что я выросла и мне не нужна опека.

— Даже если бы я хотел, я все равно не могу тебе помочь. Мои счета заморозили, — вдруг выдохнул отец. До этого твердое и уверенное лицо сделалось бледным, с сероватым оттенком. Во так новости! Кажется, он даже в возрасте прибавил лет пять.

— Господи, пап…что случилось?

— Не важно! Я не хочу тебя нагружать ещё и этим. Я хочу, чтобы у тебя была счастливая жизнь, чтобы ты ни в чем не нуждалась, чтобы рядом был настоящий сильный мужчина, который смог бы тебя защитить от окружающего мира.

— Ты просто не знаком с Андреем.

— Позвони Вячеславу. Возможно, он сможет помочь!

— Нет, только не ему.

— У тебя нет другого выхода, милая! На свой страх и риск, я снова полагаюсь на твой выбор, — это меня очень удивило. Как это папа так легко сдался? Хотя, в последнее время он стал слишком сентиментальным. У него на столе снова появилась фотография мамы, та самая, которая была сделана во время болезни, когда мы о ней ещё не знали. Мама стоит в нашем саду, у самой старой березы. Тень от листьев играет на ее красивом лице. Глаза ее горят, они хотят жизнь. Ее тонкая изящная фигура словно источает свет, как и улыбка. Говорят, у меня ее улыбка. Да и вообще, многие находят во мне мамины черты, что для меня является очень большим комплиментом. Я плохо ее помню, но те фотографии, которые хранятся в нашей семье, я давно изучила до каждой мелкой детали, чтобы ее образ никогда не покидал меня, чтобы не забыть ее. И возможно, глядя на портрет, папа понимает, каково это, когда теряешь человека, которого любишь больше жизни. И, похожее, он прав. У меня, действительно, сейчас нет другого выхода.

Я снова собираюсь в больницу. Пока иду до машины, успеваю набрать номер Славы, перед этим, тяжело вздохнув. Собраться с мужеством в этой ситуации было очень тяжело, ещё тяжелее начать разговор после того, как он произнес «Слушаю!». Вот так по деловому, словно чувствовал, что мне от него что-то надо.

— Слав, мне нужно с тобой поговорить, — выдаю я вместо приветствия, понимая, что в любой момент могу передумать.

— Я с удовольствием! Говори!

— Это не телефонный разговор. Тем более, что речь пойдет о деньгах.

— Понятно. Ну, после девяти вечера я свободен, так что буду тебя ждать.

Это что, мне самой к нему ехать? Нет, ехать — это не вариант. Времени не так много. Самолёт. Да, именно. В Москву у нас самолёты летают чаще, чем ходят автобусы, поэтому, если сейчас забронировать билет, то как раз к десяти я буду в Домодедово.

Порылась по сайтам, чтобы найти билет, которых критически было мало, даже на последующие рейсы. Такое ощущение, будто люди за хлебушком туда каждый день летают.

Эконом…вы серьезно? Я в жизни своей экономом не летала, даже не предполагала, что это такое. Представлялось мне, что я сижу в раздолбанном салоне, из окон, а в моем случае, из иллюминаторов сквозит. А рядом сидит бабка в цветастом халате, где вместо одной из пуговиц на массивной груди служит булавка, а в руках у неё корзина, а в корзине гусь, испуганно озиравшийся по сторонам, и не понимающий где он и зачем. Вот интересно, куда они, эти тетки, таскают бедную птицу? Или это что-то типа питомца, что живут в сумочках от Гуччи и Луис Витон, в виде маленьких постоянно писающихся, вечно трясущихся собачонок, которых и собаками назвать тяжело. А это суровые русские женщины из российской глубинки. По дороге в аэропорт заехала в больницу. Андрей находился в реанимации, и в его палату никого не пускали, даже маму. Правда, благодаря Полинке, мне удалось пару минут подержать его за руку вчера. «Я тебя вытащу любой ценой!» — дала я твердое обещание. И, наверное, сейчас я уже была готова на все. Слишком много времени прошло, нужна была операция.

— Привет! — у стеклянной стены палаты, где на кровати лежал истыканный трубками и проводами мой любимый человек, дежурила Аня.

— Привет! Пока все стабильно. Маму отправила домой, — выговорила она, потирая пальцами высокий лоб.

— Пусть отдохнёт, — согласилась я. Хоть Надежда Петровна меня недолюбливала, но ей приходилось со мной общаться. Я же в свою очередь не испытывала никакого негатива. Как я могу не любить женщину, которая родила мне Андрея?

— Ты останешься? — указала она на второй стул.

— Нет! Почему, собственно, я и заехала. Я в Москву улетаю сегодняшним рейсом. Попробую там попытать удачу.

— С отцом разговор не удался? — поинтересовалась девушка.