— А правда красиво… — сказала удивленная Вика. Влад тоже закивал.
— Как называется это произведение? — Вера Сергеевна смотрела на меня с таким видом, точно желая преподать урок.
— «Ода на взятие Хотинской крепости», — спокойно ответил я. — Маршал Миних взял турецкую крепость Хотин, а Ломоносов оду написал, — пояснил я ребятам.
— А чем кончается поэма, Суховский? — также насмешливо сказала Вера Сергеевна. Длинное бежевое платье с кружевными рукавами делало ее чем-то похожей на старинного призрака.
— «Хочу прославить навсегда императрицу Анну!» — отчеканил я.
— А почему мы это не учим? — спросила Маша. — Замечательно же!
— Вызубрил, — улыбнулась натянуто Вера Сергеевна. — Но, ребята, поймите: для своего времени Ломоносов и в самом деле писал неплохо, — снисходительно сказала она. — Но только после Пушкина возник наш русский язык!
— А я вот все понимаю у Ломоносова, — сказал Влад.
— И я, — ответила Вика. — Чем это отличается от Пушкина?
— Вот и прекрасно, — закончила Вера. — Дома и напишите сочинение, почему Пушкин наше всё.
Мы вышли из класса отчаянно споря. Ленка с Машей доказывали, что Ломоносова и Пушкина даже близко нельзя поставить рядом; Вика, Влад и Женька утверждали, что я прав: Ломоносов писал ничем не хуже Пушкина. Ирка обещала рассудить спор и, легко стуча каблуками, побежала на второй этаж в библиотеку. Вскоре она вернулась оттуда с зеленым томиком произведений Ломоносова. Мы столпились вокруг Иры. Она с важным видом отрыла наугад томик и прочитала:
Взошла на горы черна тень;
Лучи от нас склонились прочь;
Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
— Правда здорово… — прошептала Аметистова.
— И по-твоему это сопоставимо с Пушкиным? — возмутилась Маша.
— А разве нет? — удивилась Вика. В кои-то веки раз они были согласны с Иркой! — По-моему, ничем не хуже.
— Что же получается… — Ирка отчаянно листала длинными пальчиками книгу. — Слава Пушкина дутая? И он не первый русский поэт?
— Ничего не дутая! — возмутилась Ленка. — Он правда писал гораздо лучше?
— А чем лучше? — удивилась Вика. — Пока не вижу!
— Стихи у обоих почти одинаковые… — вздохнула Ира. Было видно, что ей не просто порвать с мыслью, что Пушкин первый поэт, но деваться было некуда.
— А содержание разное! — кипятилась Маша.
— А в чем резное? — пожал я плечами.
— Пушкин был другом декабристов и боролся с самодержавием! — назидательно вставила подошедшая Марина Князева.
— А Ломоносов брал в университет крестьянских детей! — ответил я с запалом. — Тоже боролся с самодержавием и крепостничеством! — Женька и Вика отчаянно закивали головами в знак согласия.
— Но писал хвалебные оды царям… — смутила Марина.
— И Пушкин писал, — ответил я. — Возьи «Полтаву» хотя бы…
Ира, тем временем, снова пролистала томик и прочитала вслух:
В полях кровавых Марс страшился,
Свой меч в Петровых зря руках,
И с трепетом Нептун чудился,
Взирая на российский флаг
— Мне даже больше Пушкина нравится! — с жаром сказала Вика. В ее глазах стояло удивление: она, казалось, сама была поражена открытию.
— Гришкова — поклонник Ломоносова? — фыркнула Ленка.
— Ну вот скажи: чем хуже Пушкина? Ну чем? — напирала Вика.
— Не могу сказать что я поклонник Ломоносова, не особо читала, но мне кажется, Алекс прав, — сказала Настя. — Я Пушкина люблю, но почему именно Пушкин «наше всё»? Другие поэты не менее талантливы, тот же Ломоносов правда писал довольно качественно и даже раньше чем Пушкин! Соглашусь с Алексом — Ломоносова вполне можно поставить в один ряд с Пушкиным и другими, тоже поэт великий, ещё и гений — столько наук изучил, даже университет в честь Ломоносова создали!
— Тоже верно, — кивнула Вика.
Мы ни о чём не договорились. Вечером я сел писать сочинение, решительно не зная, что писать. Поэтому, подумав немного, написал все, как думал: что Пушкин, конечно, велик, но отнюдь не «наше все», что до него были не менее великие Ломоносов и Карамзин, а слава Пушкина… Не скажу, что она «дутая», но все-таки во многом держится на принижении поэтов прошлого.
Через день Вера Сергеевна пришла в странном настроении. Она пыталась казаться, но веселый, но, кажется, не только я чувствовал, что улыбается она натягуто. Вместо русского она провела урок литературы. За мое сочинение она поставила «четыре с большим минусом», а Вике с Владом и вовсе по тройке — за непонимание роли Пушкина. Пятерки получили только Антон, Ира и Маша, которые слово в слово воспроизвели ее слова про Пушкина. После это Вера Сергеевна начала рассказывать, что с Пушкиным «взошло Солнце русской поэзии», что Пушкин обладал удивительной способностью говорить обо всем как бы между прочим, что выдает в нем «подлинного гения». И что у Пушкина не мастерство, как у других поэтов, а волшебство во владении словами, а предшественники перед ним — как Сальери перед Моцартом. У меня на душе было чувство, что скоро я просто возненавижу Пушкина.
Ничего особенного, конечно, не произошло, хотя на душе у меня было противное чувство — всё же первая четверка по литературе. Вера Сергеевна бросала на меня странные взгляды: каким-то шестым чувством я понимал, что все это она рассказывает для меня, хотя почему понять не мог. Прозвенел звонок. Антон с шумом застегнул портфель, а Лера что-то аккуратно пометила на полях тетради. Только Вика выразила мои ощущения, громко вздохнув:
— Дурак, которому талант свалился с неба!
Маша повернулась к ней, но что именно она хотела сказать, я так и не понял. Вместо этого Вера Сергеевна подошла ко мне:
— Алексей, — сказала она с натянутой улыбкой, — мне кажется, ты должен понять, что в мире есть общепринятые истины.
Не знаю, что на меня нашло, но я почувствовал прилив крови.
— Что Пушкин — наше всё? — спросил я, не полная глаз от учебника.
— В том числе, — сладко улыбнулась Вера Сергеевна. — Поверь, филологи давно решили это!
— А я все-таки не понимаю, почему именно он! — спросил сказал я.
Вместо ответа Вера Сергеевна вздохнула.
— Значит, к сожалению, пока еще не дорос до серьезной литературы. Твой отец тоже считал, что надо сомневаться в любых истинах, — улыбнулась она. — И это, поверь, не пошло ему на пользу.
— А что именно? — спросил я, рассматривая ее красное платье.
— Думаю, ты и сам знаешь ответ, — также натянуто ласково улыбнулась Вера Сергеевна.
Я что-то пробормотал в ответ, но вышел из класса в приподнятом настроении. Теперь я четко знал, что Вера Сергеевна знала отца. «Пятый Конгресс, ну конечно…» — повторял я про себя, идя по коридору. Глядя на желтые стены, я чувствовал, что стою возле наглухо закрытого несгораемого шкафа, но не знаю, как к нему подобраться… От предчувствия, что там хранится много интересного, меня разжигало нетерпение, с которым было ужасно трудно совладать.
Наш спор про Пушкина получил неожиданное продолжение на истории. Едва Гледкин сел проверять журнал, как Юля Янова подняла руку:
— Николай Вадимович, скажите, а Пушкин был самым великим поэтом?
Раздались смешки. Ленка Туманова многозначительно переглянулась с Вовцом и Витькой. Я нетерпеливо стал дергать перо. Гледкин оторвал голову и посмотрел на нас из-под очков с легкой улыбкой:
— Пушкин был одним из самых загадочных поэтов в истории… — Несколько мгновений он словно наслаждался тишиной, который вызвали его слова. — Например, вы знаете о чем на самом деле поэма «Руслан и Людмила»?
— О Киевской Руси? — брякнул я.
— Куда больше, — улыбнулся Гледкин. — Эта поэма — сатира на первый том «Истории государства Российского» Карамзина.
— Ничего себе! — изумлённо протянула Настя. — даже не думала.
— Вот так Пушкин, — закивала Маша. — Ничего себе, сатира! Вот как оказалось!
— Карамзин, например, писал, что печенеги убили князя Святослава и отсекли ему голову у Днепровских порогов. — Все-таки голос Гледкина мне иногда напоминал Сверло. — Напомните, с кем бился доблестный Руслан?
