— Слушайте, вы обе петушитесь каждые пять секунд! И в тебе и в ней есть и плохое и хорошее! Не доказано что это выдумка, хотя… Едва ли в нашем государстве произойдет такой ужас.
— Вот! — подняла Ира тонкий пальчик. — Ленка распространяет клеветнические слухи про нашу страну, ты это понимаешь?
— Наверное, это клевета, но — а что ты предлагаешь делать дальше?
Ира подошла к чёрному столу, на котором сияли граммофон и небольшое
перламутровое зеркало.
— А ты вообще знаешь, что отец Тумановой на просто так болтает за фашистами про голод? Его обвиняют по линии «Главхимпрома» в неправильном использовании денег. Ты понимаешь, что это значит!
— Значит, махинации, — я и не думала что все настолько серьезно! Неужто это правда пропаганда немцев, а отец Ленки шпион? Ну почему опять повторяется история с матерью Мишки? Или я ошибаюсь?
— А вдруг, — понизила голос Ира, когда мы вышли в длинный коридор. — отец Ленки — переодетый немецкий офицер?
— Вряд ли… — засмеялалсь я. — Ленка бы поняла, отец это или кто-то чужой, переодетый.
— А если Туманова сама им сочувствует? — спросила Ирка. Для прогулки она надела следки и белые босоножки на шпильках, и сейчас, сидя на стульчике, возилась с ремешками. Я видела такие босоножки только на витрине модного магазине.
— Серьезное обвинение. У нас нет особых доказательств, что Ленка — поклонник фашизма.
— А кто говорил, что побег, а фашистские страны норма? Кто распространяет фашисткие выдумки про голод? — не унималась Аместистова.
— Но она не говорила: побег норма. Просто думала что казнь жёстоко и не удержалась, ляпнула, не подумав. Вот и все.
— Главное, — засмеялась Ира, — чтобы отец Ленки, почувствовав провал, не сбежал в фашистскую Германию. Может, он еще и отстреливаться из пистолета начнет.
Когда мы собирались на прогулку, Ирен вертелась у зеркала и трещала, что ей скоро сошьют платье из бархата.
— Отлично! — восхитилась я.
Ира расплылась в улыбке. Какая же все-таки воображала! А ещё большая модница. Платье из бархата — прекрасно! Я представила, как Ира гордо входит в нем в класс, ловя взгляды девчонок.
Мы вышли из квартиры. Лифт подошел мгновенно, и, спустя пару минут, мы обе весело выбежали из подъезда. Из открытого окна патефон весело играл:
Tango, Pariser Tango
Ich schenke dir mein Herz beim Tango.
Die Nacht ist blau und süß der Wein,
Wir tanzen in das Glück hinein
— Какая нелепость, — сказала я. — Парижское танго на немецком языке!
— Ничего ты не понимаешь! — замахала длинными руками Ира. — Сейчас это писк моды: парижское танго по-немецки. Это же… Очень весело, согласись!
— А ведь правда, — кивнула я, задумавшись. — Очень забавно!
—”Голубая ночь и сладкое вино; Мы танцуем к счастью…» — перевела Ирка и тут же подпрыгнула и закружилась. Я хотела бы хоть раз в жизни побывать в Париже… А ты?
— Конечно! Там очень красиво. Знаменитая Эйфелева башня, город любви! — Я представила, как мы с Ирой стоим там, в Париже, у этой самой башни. На небе ни единого облачка! Тепло, светло, хорошо… А мы любуемся.
— Еще Собор Парижской Богоматери, парк Монсо, много дворцов, — мечтательно улыбнулась Ира. — Да, очень красиво!
Столица Франции… Сразу вспомнился Алекс. Какая же красивая, роскошная страна, столько достопримечательностей! Жутко захотелось попасть туда, а особенно в Париж! Так интересно… Но вдруг я когда-нибудь смогу туда поехать? Кто знает… Но почему бы и нет?
Ein Leben lang so schön wie heut’
Mit dir und mir für alle Zeit.
Продолжало весело звучать танго. Нам было веселело, и странное немецкое танго, казалось, навевало ритм Парижа. В августовском воздухе появилась предосенняя дымка, которой, казалось, пахли даже цветущие кремовые звёздочки.
— Хочешь, скажу тайну? — прошептала Ирка, — Отец Миши пишет письмо Крупской. Жене Ленина!
— Чьей жене? — я просто не могла поверить своим ушам. Это надо же, человек жене самого Ленина пишет! Ничего себе! Я даже не подозревала. Ну и ну — жена самого Ленина!
— Просит защитить, — фыркнула Ирка. — Только зря он делает это. Зря!
— Наверно и правда зря. Но забудь ты про Мишкину семью хоть на пять секунд!
Я посмотрела задумчиво на убегавшую вдаль брусчатку проспекта Суворова. Предосеннее августовское золото уже тронуло кроны лип, и мелкие листочки валялись на земле. Рядом высилась темно-зеленая пирамида ели, под которой лежала аккуратная вытянутая шишка. «Скоро осень», — подумала я.
— Погоди, ты не поняла… — сказала нетерпеливо моя подруга. — Я от родителей узнала, что в письме он что-то против партии написал. Вот так!
— Ничего себе! — Выходит, с родителями Мишки правда что-то неладно, но с другой стороны. Понять его действия было можно, он хотел чтобы его жену освободили, о чем я и сказала
— Отец Мишки как был зиновьевцем, так и остался! — посмотрела на меня Ирка. — Настя, ну ты как ребёнок маленький, правда! — нетерпеливо дёрнула она рукой.
— Знаю, — пожала я плечами.
Выходит, это правда, все это время родители и Ира были правы — с семьей Мишки действительно неладно! Я и подумать не могла! Но самого Мишку, чья семья рушится у него на глазах, было жалко, надо будет обязательно увидеться.
Зиновьевец, зиновьевец. А кто это такие, зиновьевцы-то? Нет, я слышала, что был Григорий Зиновьев и сейчас попал в опалу, но подробностей не знала. Чего именно он хотел, этот Зиновьев, за что в опале? Кажется, да — Ленин был зол, что он чуть не выдал план революции. Вопросы, вопросы, вопросы… Хотелось бы найти на них ответы…
— Как думаешь, — отвлекла меня от Ирка, рассматривая газетный киоск на повороте. — Чем сейчас Алекс занимается?
— Ну откуда я знаю!
— А давай пофантазируем!
— Ир, ну не знаю… Может с Владом или Незнамом бродят где… Может, сам пошёл куда.
— Настя, терпи! Ира же влюблена в него по уши! Тили-тили-тесто, жених и невеста! — раздался знакомый звонкий голос.
Мы с Ирой обернулись и только тут заметили Машу… на велосипеде!
После лагеря Ира казалась мне несколько неженкой. Определенно в деревне ей делать было бы нечего — Ира выдрала бы не только сорняки, но и всю капусту! Впрочем и над сорняками она работала с большим трудом.
Маша оказалась довольно ленивой, а ещё ехидной! Правда Лиса Патракеевна! И про медведя стих рассказала, когда Вика сказала что Влад был медведем в прошлой жизни, и уключиной назвала, и картошку у Женьки стащила! Ленивая, но веселая.
— Привет! — Маша с гордым видом отбросила на спину золотистую косичку.
Велосипед был хорош — яркий, в красных цветах! Ручки красные, колеса красные, все практически красное! Только седло чёрное, а одна рама — золотая! Наверняка такой велосипед стоил немало… У меня тоже был, но старый, одна педаль вообще отвалилась. А тут — яркий, новенький, богатый!
— Вот это даа, — протянула я, обхаживая вокруг транспорта Маши. — У меня просто… просто слов нет!
— Маша… ты… ты умеешь ездить на велосипеде? — пролепетала не менее изумлённая Ира.
— Да, а что? — усмехнулась Маша. — Ничего особенного — жмешь педали, вот и все. А почему ты так удивляешься? А ты умеешь?
— Я только давно пробовала… а у тебя настоящий! — Ирка смотрела как на чудо.
— А то! — гордо улыбнулась Маша. — А ты, Настя, умеешь?
— Умею! — кивнула я. — Только он у меня старый уже, педаль отвалилась.
— Ничего, не проблема! Ездить можно! Помой его да педаль купите — как новенький будет! — махнула Маша рукой.
— А у тебя совсем новый, немецкий… откуда? — пролепетала Ира.
— Нравится? — Маша сейчас напоминала кошку, которой дали молоко — такой счастливой она казалась. — Это мне Серый подарил.
— Какой такой Серый? — хлопнула длинными ресницами Ира.
— Незнам, конечно, — проговорила Маша с удивленным видом и прыснула, заметив недоверие в наших лицах. — Да брат подарил, черт возьми! Серый его звать, Сергей!
Значит, брат! Я иногда видела Машу с высоким кареглазым парнем, очень похожим на нее. Те же светлые волосы, пронзительные карие глаза и гордая улыбка, а также военная форма. Думала, какой-то родственник. Угадала практически — брат родной!
