— Ура! — радостно воскликнула Лена. — Остаешься в школе!

— Отлично! — подхватила я. — Я верила! Я верила!

Неужели я угадала? Неужели у меня есть единомышленники среди взрослых и Мишку оставят в школе? Жаль, что его исключат из пионеров, но ведь это временно, временно, а не навсегда! Плюс к тому же он останется с нами, в школе! Вовка помрачнел, но ничего, пусть мрачнеет дальше. Ничего у Солнцева не вышло!

Хотя Солнцев ли это? Но кому еще так понадобилось бы покровительство Волошиной? Ну не Соньке же Петренко — доброй душе и тихоне из тихонь? Я не знала. Но какая теперь разница, ведь Мишка в классе! Но все же хотелось понять, кто же этот «честный», из-за кого пришлось так оправдываться.

Я только сейчас обратила внимание, что рядом с наши директором стоял невысокий суховатый человек в сером косюме. Он казался забавным из-за короткой рыжей шевелюры и множества веснушек у носа, однако я заметила, что при одном его виде Волошина сразу напряглась. Интересно, что же это за человек такой? Ввел Волошину в такое напряжение! Мне казадось, будто она смотрит на него с почтением и подобострастием.

— Всем молчать! — неожиданно прикрикнула Волошина. Что еще ей надо?

— Хорошо, Иванов, на этот раз школа и пионерская организация проявили к тебе милость. Но учти, что ты, хоть и временно, исключаешься из пионеров! Запомни это и постарайся исправиться. Исключение Иванова, — рубила Маринка фразами, должно доказать, что мы будем беспощадны к врагам и никто не сможет уйти от ответа! Дело партии для нас выше любого имени, любого авторитета… А для партии выше всего народ и его благополучие, мы, школа, осознаём это и должны быть беспощадны к любым контрреволюционным разговорам и врагам.

Я вздохнула. Хотя я была рада, что Мишка остался с нами, нечто изменилось навсегда. Мы знали, что кто-то из нас доносит на других и надо быть осторожным с каждым сказанным словом. Вовец? А, может вовсе не Вовец. Соня Петренко? Не может быть. Хотя кто ее знает? Кто знает, что на душе у Леры, Вики, Марины… Да и у Иры тоже… Вон как она призывает быть беспощадной к врагам! А ведь кто-то, наверное, также думает обо мне…

— Марина, Ира, идёмте, — мягко улыбнулся рыжий Волошиной и Аметистовой. Интересно, что у него с ними за дела?

— Сейчас, Альберт Николаевич, — бодро отеликнулась Волошина.

— Не спешите. Я пока покурю у входа… — улыбнулся странный человек.

Мне казалось, что от него исходит странная смесь мягкости и власти. «Надо будет узнать у Иры, кто он такой», — подумала я.

Алексей

Наивные дети, мы полагали, что Мишку спасло заступничество друзей его отца в Москве. Мы ошибались. На самом деле Мишку спас следователь ОГПУ Никольский: тот самый рыжий человек, вызвавший улыбку у нашего класса. Исключение Иванова из школы не входило в его планы: Никольский решил оставить Мишку в качестве приманки. Отныне любой, защищавший Мишку, попадал на карандаш к Никольскому. Это придавало делу Екатерины Ивановой объемность, вовлекая в него все новых и новых людей. Отец Мишки в самом деле позвонил в Горком своему старому приятелю Рипольскому, а тот в ЦКК Ядову. Значит, оба они попали в поле зрения Никольского, а за ним и самого всесильного Молчанова: теперь на них появился серьезный компромат, и он мог докладывать Ягоде, что дело по Ленинградской парторганизации движется вперед. А поскольку Рипольского рекомендовал на работу в Горком сам Аметистов, в его биографии тоже появлялась неприятная заноза.

К концу мая пришло известие, что наш пионерский отряд отправляется на полтора месяца в лагерь. Было решено разбить палатки в области — где-нибудь на берегах красивого озера или реки. Ребята сразу определили, что сначала надо послать разведчиков — подобрать место для будущего лагеря. После недолгих споров, решили, что такими разведчиками будем мы с Владом. Незнам горевал, потому как очень хотел поехать со мной, но ребята были непреклонны — только мы с Владом. Мы сразу же решили, что в районе пятнадцатого июня приступим к делу, а через несколько дней дадим Ирке телеграмму, куда именно следует приезжать.

Пережидая проливные дожди в начале июня, я не мог дождаться дня, когда наконец начнется наше путешествие. Собираться начал буквально за два дня: осторожно упаковывать взятую на прокат палатку, котелок, приспособления для жарки и варки пищи на костре. Мама все пыталась дать мне побольше всякой еды, и я никак не мог объяснить ей, что еды нам надо как раз поменьше: лучше, пусть даст денег, чтобы мы закупились продуктами поближе к месту. Ситуация была тем более противная, что у меня вскочил гнойный фурункул, и мама все говорила, что с болезнью не надо ехать. Кое-как проткнул его сам цыганской иголкой, сделав вид, будто он лопнул.

Утром в день отъезда я проснулся поздно. Спешить было некуда: к Владу я мог приехать в любой момент, так что не спеша позавтракал дома. Мамы же не было, но она оставила мне записку, чтобв я не забыл проверить перед отъездом воду. Затем, прихватив рюкзак, поехал на Финляндский вокзал. Небо совсем затянуло тучами, но на душе было удивительно хорошо от начинающегося большого путешествия. Гришковы арендовали дачу под Сестрорецком, и я поскорее сел в пригородный поезд на север.

Сначала поезд шел через центр. За ними пошли заводы, а от станции Удельная начались мелкие домики. Здесь кругом росли садовые ромашки, ирисы и желтые цветы, напоминавшие подсолнухи, с претенциозным названием «рудбекия». Цветы, впрочем, были очень красивые. Глядя на мелькавший за окном пригород, я не мог понять, зачем Мишка все время «лезет в бутылку». Ну что ему, правда, стоит сказать, что осуждает деятельность матери? Ведь не просто так ее обвинили, да в чем — шпионаже! Вот сидят два веселых рыбака с удочкой — никто их в шпионаже не обвиняет, как и вот эту веселую торговку пирожками. Мать передавала какие-то наши секреты врагам, а Мишка правда в дурачка играется — делает вид, что мол ничего и не было.

Я сошел на маленькой станции и пошел по асфальтированной дороге мимо дач. Дача, где жили Гришковы, находилась в глубине леса. Пока я шел мимо домиков, в полисадниках которых росли

Я присмотрелся получше. Мачеха Влада была невысокой белокурой женщиной лет тридцати пяти, не худой, но достаточно изящной и гибкой. Короткие белые волосы рассыпались легкими кудряшками. Голубые глаза смотрели холодно и немного… то ли властно, то ли жестко, точного слова я подобрать не мог. Во всем ее облике была порывистость и четкость, хотя при этом она чем-то напоминала веселую, хотя и самоуверенную, девчонку. Во всяком случае короткое бежевое платье и красные туфли ей хорошо шли. Эх, рискну!

— Елена Андреевна! — окликнул ее я.

— Да? — резко повернулась женщина, но тотчас почему-то улыбнулась. У нее был мелодичный, хотя и жесткий голос.

— Елена Андр…

— Ты, наверное, Алексей Суховский? — уже тепло улыбнулась она.

Я кивнул. Невдалеке послышался стук дятла.

— Влад с Викой мне много рассказывали о тебе. А внешне: да, ты правда очень похож на отца! — в ее холодных глазах вдруг вспыхнула веселая искра.

— Спасибо, — улыбнулся я. — Елена Андреевна, у меня к вам дело, — сказал я.

— Что же, идем к станции. По дороге обсудим, — охотно сказала женщина.

Невдалеке виднелся песчаный косогор, заросший невысоким ельником. Песок был при этом не желтым, а каким-то совсем грязно-серым. На обрывах росли кусты полыни и еще какая-то неизвестная мне трава. Глядя на полынь, у меня что-то екнуло внутри: я вспомнил полынные поля возле станции Чаплино в то утро, когда мы последний раз ехали всей семьей на море. Женщина, однако, свернула к сосновому бору и быстро пошла вперед.

— Здесь на станцию быстрее, — сказала она, словно мы были приятелями.

— Елена Андреевна, я слышал, что Вы хорошо знали моего отца, — начал я без подготовки. Прогонит — и черт с ним, значит прогонит. Но дама только находу поправила маленькую белую сумочку,

— Это Влад, паршивец, проболтался? — нахмурилась женщина. Меня снова удивил ее голос: смесь детской капризности и жесткости.