— По горным тропам! — улыбнулся этот веселый военный.

Я сделала вид, что поняла, хотя на самом деле не представляла, как это возможно. Вот тропа ведет вверх. Как можно подниматься по отвесным камням, где тебя подстерегают орлы? Вот как?

— Пашка все еще влюблен в Женьку, — покачал он головой. Этот Пашка, как я потом догадалась, был наверняка Щебинин.

— О покорила-то, — усмехнулся отец.

— Обычная фифа в очках, — фыркнула мама. — Все загадочную из себя строит. Что Пашку, бедного, на всяких стерв тянет?

Покорила. Видимо, Щебинин ее сильно любил, раз, как говорят, покорила. Впрочем, тогда я этого не понимала. Мы шли мимо высокого здания, выложенного из серого гранита. В садике, огороженном стрельчатой решеткой, играли дети, весело возясь с бруском дерева. Взрослые засмеялись, а я опять заканючила эскимо.

— Давайте купим ей, правда? — предложил военный, глядя на стоявшую поодаль бочку с красным сладким квасом.

— Ну давай. Из души выжмет, — притворно вздохнула мама.

Не успела я надуться, как родители купили эскимо не только мне, но и себе, а потом весело засмеялись. В воздухе пахло клейкой листвой и первыми цветами. Кое-где уже висели плакаты к Первомаю. Мама опять ругалась по поводу Женьки — мол, что ей, заразе, не хватает? Военный, смеясь, говорил, что Пашка с женщинами слишком мягок — не то, что был в боях с Миллером. Я немного устала от их разговоров, и снова представила скалы с орлами. Как все-таки подниматься на них по отвесным камням?

— Виталий, может, с нами летом в Крым? — предложил папа.

— Нет, не смогу… Не вырвусь… — покачал головой военный.

— Зря! Замечательно было бы, — перешла мама в наступление. — В Гурзуфе на юге. Или в Алуште… — в ее голосе появилась мечтательность.

— Странный у тебя выбор! — блеснули глаза военного из-под очков. — Все в Ялту, Кореиз, Евпаторию хотят… А тебя в Алушту тянет.

— Не люблю я те места. Все избито, обжито, скучно… — покачала головой мама.

— Вот она: дальневосточная кровь! — засмеялся громко наш попутчик. — Тянет к неизведанным местам.

— Да ведь ты сам такой же! — пробасил отец, да так что на нас с интересом посмотрели два веселых красноармейца, сидящих на лавке. Но, увидев нашего спутника, сразу подскочили и отдали честь. Тот с улыбкой помахал им рукой.

— Я бы лучше в Восточный Крым поехал, в Новый Свет… — покачал он головой.

— В Новый Свет? — перебила его мама. — Да ты что, Виталик? Там же горы дикие… — всплеснула она руками.

— А Виталий и рад! — отец засмеялся и достал портсигар.

— Да, рад… — Военный с улыбкой достал тоже серебряный портсигар. — Красота же: горы дикие, леса, бухты, можжевельник — остаток доледникового периода… Броди да изучай! — мечтательно прищурился он.

— Ни поесть нормально, ни умыться… — фыркнула мама.

— А что такое ледниковый период? — спросила я, глядя, как большая черная машина затормозила на площади.

— Настя! — строго прервала меня мама.

Я насупилась. Я давно заметила, что взрослые сами ведут себя хуже детей. Они запрещают детям кричать, перебивать, лезть с вопросами, а сами ведут себя точно также: и кричат, и машут руками, и громко смеются. Но наш военный не стал меня осаждать, а, наоборот, наклонился ко мне.

— Смотри. Давным-давно, тысячи лет назад, здесь кругом лежали ледники, как сейчас в Арктике.

— Даже в Москве? — удивилась я.

— Даже в Москве, — кивнул он. — И сейчас наша зима — это остаток ледникового времени. Полгода ледник — полгода тепло себе отвоевало. А на юге Крыма ледников не было: там осталась древняя природа местами.

— Нет, я в Новый Свет не желаю, — засмеялась мама. — Сами бродите, сами ищите, что до ледников было! Фу, а накурили-то замахала она руками.

— Даром что тебя «Красным Лоуренсом» зовут, — весело ответил отец.

— А кто такой Ло… — начала было я, но взрослые уже меня не слушали.

Мама говорила, что хорошо бы вытащить в Крым какого-то Пашу — пусть и с противной Женькой. Военный мечтал пройти пешком от Нового света до Керчи, посмотреть руины греческих городов. Мама опять, смеясь, говорила, что это без нее. А отец то поддакивал маме, то объяснял Виталию, что и на юге Крыма есть много интересного. «Чем тебе Балаклава плоха?» — спрашивал он. «Там все давно известно», — махал рукой наш спутник. И они смеялись с отцом…

Следующий раз я вспомнила об этом человеке года через два. Как-то в выходные наша домработница делала уборку, и нашла пачку старых фотографий. Мама начала их перебирать, и на одной карточке я сразу увидела нашего знакомого военного! Он стоял с другим, незнакомым мне человеком, у развалин какой-то церкви. Оба опирались на эфесы сабель и чему-то улыбались. На его лице также весело блестели очки.

— Мама, это ведь тот наш знакомый! Помнишь, мы от Арбата до Малой Бронной с ним гуляли? — затрещала я. — Он еще в Крым хотел, горы смотреть!

— Да, это Виталий Примаков, — кивнула мне мама. — Сейчас он назначен военным атташе в Японию.

— А что это такое… Атташе?

— Ну как бы тебе объяснить? — мама сидела в кресле, поправляя иногда свое домашнее синее платье, а я стояла за спинкой и тянула шею. — Это как посол, только военный.

— А почему его Ло… Лоуренсом зовут? — не унималась я.

— Есть такой британский офицер и путешественник, организовавший восстание у арабов, — пояснила мама. — Вот так и Примаков также. Воевал в Афганистане, взял Мазари-Шариф и Балх… — мягко улыбнулась мама, словно гордилась таким другом.

— Он такой замечательный военный? — спросила я.

— Да. И воевал под именем Рагиб-бея. Он и в Китае воевал, книжки написал…

— А у нас они есть? — не унималась я.

— Где-то была… — мама вышла из комнаты, а я смотрела на фотографию человека в очках. Ничего себе, с каким человеком мы гуляли тогда в Москве! А он еще купил мне мороженое…

— Вот, — показала мне мама книгу, — «Записки волонтера». О войне в Китае.

На обложке было нарисовано странное низкое здание с причудливой крышей. Рядом развевалось наше родное красное знамя.

— Это пагода. Китайская церковь, — пояснила мама.

Это был очень интересный человек. И там был, и там, а еще настоящий посол! Военный. Почему-то сразу возникла ассоциация с разведчиком. Я даже не догадывалась об этом! Это насколько же интересная и опасная работа — скрыто собирать информацию! Не каждый человек, думаю, может заняться этим, только тот, кто заслужил доверие, расчетливый и умный, умеющий к себе расположить.

Оказалось, Примаков не только много где воевал, спасал людские жизни, но еще и был писателем! В чем я могу принести победу в учебе, так это в сочинениях, которые девчонки нередко списывали. Я не знаю, почему, но мне даже не приходилось особо размышлять, рука сама строчила абзац за абзацем даже без подготовки! Я с восьми лет мечтала стать писателем и изводила тетради на сказки. Родители говорили, что на них не учат, и я не сразу стану известной, но я верила в себя. Стану! А тут — и разведчик, и писатель, и много где воевал. Помню книгу с причудливой крышей. Он был даже в Китае! Я прикрыла глаза. Насколько же интересная у человека жизнь!

Я была удивлена, что он находился в оппозиции к товарищу Сталину. Я и подумать не могла об этом! И Щебинин тоже! Вспомнились слова мамы: «Да и Пашка с Виталькой дальше трепа в поддержку Рудзутака не пойдут, вот увидишь! Родина и долг для них все!» — а что, если пойдут? Я не знала. Но была согласна, что Родина для них обоих — все, согласна полностью. Но как повернется жизнь дальше, я не знала.

Алексей

Весна тридцать четвертого года навсегда врезалась в мою память. Ленинград менялся на глазах. Со многих улиц сбивали брусчатку и клали асфальт, от которого шел приятный запах будущих перемен. Автомобилей становилось все больше, и они весело гудели на перекрестках. Извозчики стали исчезать — их повсеместно заменяли трамваи и автобусы. В Москве строили метро, и поговаривали, что скоро начнут строить и у нас, хотя это и намного труднее из-за широкой Невы и обилия речушек и каналов. А по радио передавали, что шел второй год пятилетки; сходили с конвейера автомобили и тракторы, домны выдавали чугун, мартены — сталь, люди показывали образцы трудовых подвигов. И потому я по утрам бежал в школу почти вприпрыжку — когда один, когда с Незнамом, вдыхая счастливый воздух начинавшейся весны.