— А что, по-твоему нет шпионов? — спросил я. — Или ты думаешь, что шпионы какие-то особые, в смокингах и темных очках? Так они такие только в комедиях.

— Ага, как с Чаплиным! — в вечно грустных глазах Влада мелькнула веселая искра. — Помнишь, как лихо пять шпионов в темных очках танцевали в Бостоне на Атлантик-авеню?

— Еще бы! — рассмеялся я, тоже вспомнив эту забавную сцену. — Только поверь, такое бывает только в кино. А в жизни они — самые обычные люди.

— Семья у него, правда, сомнительная… Слушай, как же достал Викусик! — вдруг прорвало Влада.

— Да от нее взвоешь, — пожал я плечами. — Как ты только ее выдерживаешь?

— Она мать против меня настраивает, — вздохнул Влад. — А сама счастлива. Впрочем, неважно.

— Ладно, пошли к аэродрому, самолеты посмотрим, — постарался я отвлечь Влада.

Мы быстро собрались и выскочили из дома. Дул прохладный осенний ветер, напомнавший, что приближается первый снег. В душе я был ужасно рад, что у меня нет такой противной сестры.

Зато в последний день каникул меня ожидал сюрприз. Мы с Владом пошли к Летнему саду — посмотреть на знаменитый Михайловский замок. По дороге я охотно рассказал Владу, что здесь был убит император Павел за то, что поссорился с англичанами. Когда-то мама мне рассказывала эту историю, и я охотно пересказывал ее. Ковер из листьев шуршал под ногами. Неожиданно на рассказе о победе Нельсона под Копенгагеном Влад прервал меня и засунул руку за пазуху.

— Слушай… У меня к тебе дело есть.

— Какое? — спросил я.

— Видишь ли, моя мать знала твоего отца, — отозвался Влад, глядя на верхушки деревьев. Ноябрьский туман был настолько густым, что кое-где твое скрывал их кроны.

Я вздрогнул. Честно говоря, я не ожидал, что Влад заведет разговор об отце. Силуэт замка вырисовался впереди, словно темная таинственная фигура

— Моего отца?

— Да… Она, кстати, горевала даже тогда. Встревоженной ходила месяца три…

— И? — спросил я, хотя чувствовал, что сейчас надо быть осторожным. Под ногами был клубок листьев, и я осторожно подвинул его ботинком.

— Он написал моей матери письмо.

— Да ну? — мне казалось, что я сплю. Мой отец? Письмо матери Влада? Это было настолько невероятно, что я не мог поверить в реальность происходящего.

— Взгляни, — Влад протянул мне старый лист бумаги, исписанный крупными черными буквами. Да, правда: отец всегда предпочитал писать черными, а не синими, чернилами. И его крупные размашисты почерк не спутаешь ни с чем. Я жадно взял лист и поднес к глазам:

Дорогая Елена!

Пишу Вам потому, что доверяю, как мало кому. Мне совестно беспокоить Вас, но другого выбора у меня нет. Уезжая в эту командировку, я не уверен, чем она закончится. Таинственное самоубийство Скромковского настраивает меня на нехорошие мысли. Потому и прошу Вас о помощи.

В зеленой папке, которую я Вам оставляю, хранятся все подготовительные бумаги и, главное, копия текста от 8 августа. Да, того самого, который мы так и не смогли утвердить. Оригинальный вариант уничтожил Скромковский по заданию сами знаете кого. Копия пусть будет у Вас. Передайте ее только Паше в собственные руки и никому другому. Остальные бумаги — только ему или известным Вам людям из НКИД — Серову или Звездинскому. То, что они за ними придут, я не сомневаюсь.

То, что мы сейчас подпишем в Берлине, может стать самым серьезным провалом. Серов в отчаянье, но другого выбора пока нет. Главное, прошу Вас, ни в чем не доверяйте Вере — это очень опасный человек, ведущий свою не понятную мне до конца игру. Если судьба сведет Вас, можете напомнить ей про дело Суварина — ее роль там была не самая лицеприятная.

Уверен, что Вы сохраните бумаги!

С коммунистическим приветом!

ВС.

— А… Где ты его взял? — спросил я, все еще не веря в реальность письма. Но руку отца было трудного с чем-то спутать.

Влад покосился на аккуратно подметенную к зиме аллею. На фоне низкого серого неба она в самом деле создавала предчувствие скорого снега.

— Мать вчера уборку делала, а ее телефон отвлек. Я в комнату зашел, смотрю лежит зеленая папка с надписью «От Суховского». Я сразу о тебе подумал. Быстро открыл, порылся, и нашел сразу письмо.

— Вот спасибо! — вздохнул я.

— Хотел больше глянуть, да не успел: мать заканчивала разговор с подругой. Я сцапал письмо и исчез. Мать в секретер бумаги положила, на ключ не заперла… Видимо, перечитывать будет… Только бы не сегодня!

В глазах Влада мелькнул такой страх и испуг, что я сам невольно вздрогнул.

— А если…

— За серьезные провинности мать розги замачивает в соли и сечет… — вздохнул он. — Как кожу снимают.

Я посмотрел на Влада со смесью растерянности и жалости. Вот оно что, значит… Теперь я прекрасно понимал, почему в школе он был отрешен от всех — словно погружён в себя.

— Надо скорее его подложить… — сказал я.

— Надо! Только…

— Погоди… У тебя карандаш есть? — быстро сказал я.

— Да… — Влад порылся в кармане пальто. Лиливое пальто было явно старым — не чета моему, темно-серому с иголочки.

Я порылся в карманах. Черт, ни терадки, ни листа бумаги… Так, есть салфетка. Сойдет, дома перепишу. Я потягнул Влада к маленькой скамейке напротив.

— Ну французы, ну находчивый же народ! — покачал он головой. — Как мушкетеры!

— Ага… — с гордостью пробормотал я. — Слушай, а мать тебе что-то про отца говорила? — спросил я, беря карандаш.

— Да как-будто нет… — пробормотал Влад. — хотя… Помню только, что когда он погиб, долго горевала. Даже побледнела. А потом про тебя расспрашивала.

— Что? — я как раз водил карандашом про загадочного Серова.

— Да так… Я сказал, что ты шахматы любишь… Мать задумалась, покачала головой и сказала с лёгкой улыбкой: «Он».

— Хм… Отец их обожал…

— Мать что-то такое говорил… Типа… Может, хоть Леша решит ту задачу, как поставить мат пешкой и конем. Странно, кстати, что она тебя всегда «Лешей», а не «Алексеем» зовет. И еще… Не знаю, впрочем, интересно тебе будет или нет…

— Да, давай, давай, говори… — подбодрил я.

— Помнишь, ты весной про план англичанина и настрой Германии рассказывал?

— МакДональда? — переспросил я, быстро водя карандашом.

— Собственной персоной. Вика была потрясена: «Вот как он это помнит все, как?» — всё удивлялась.

— Скажи, что просто, — рука немного устала от карандаша.

— Непременно. А мать засмеялась. «Про Берлинский договор не упоминал?» — спросила. Вика: «Говорил, что Гитлер боится рабочих и предлагает его продлить». «Наивные вы», — фыркнула мать.

— Почему это мы наивные? — спросил я с лёгкой обидой. Мимо нас прошел старичок в сером плаще и старомодной фетровой шляпе. Мне показалось, что он пристально посмотрел на нас: должно быть, я говорил громко.

— Да кто же мать разберет-то? — вздохнул Влад. — Вот она молчит, а, кажется, знает что-то, чего не знает никто. А что за договор, кстати?

— Да наш с Германией двадцать шестого года, — кивнул я. — Только наши Гитлера послали с его продлением куда подальше. Нечего лить на нас помои и думать, что мы договор ему продлим.

Я почувствовал как выпадает карандаш. Письмо было помечено двадцать шестым годом. И отец пишет про поездку в Берлин… И мать Влада, выходит, знала про все это больше меня и моей мамы? Да почему? Кто она такая, в конце концов, эта Елена Андреевна? Сходить бы к ней, как к отцу Насти, да нельзя. Письмо мы ведь нелегально достали.

— Влад… — я закончил переписывать письмо. — Мне нужно встретиться с твоей мамой!

Миронов смотрел на меня с изумлением. Затем неуверенно взял у меня письмо отца.

— Да встретиться можно… — робко проговорил он. — Только тогда ты меня выдашь…

— Вообще-то да… — вздохнул я. — А если… Если… Придумать что-то другое?

— Другое? — недоумевал Влад, ловя грудью влажный осенний воздух.

— Ну… Я как-то случайно узнал, что твоя мать знала моего отца…

— Не годится… Враз просечет… — вздохнул Влад. — И тогда мне не жить.