Я беру следующую карточку. Их снова трое. Мой отец, военный и блондинка в легкомысленной шляпке. Они стоят где-то возле ограды летнего парка. Нет, точно не Летний сад. Может, это вообще не в Ленинграде? Я присматриваюсь к фотографии и не могу не сдержать крик. Теперь уже я не могу не узнать Веру Сергеевну.

— Мальчик, у тебя все хорошо? — спросила меня проходившая женщина.

— Да, спасибо, — ответил я, сунув фотографии за пазуху.

Звонок трамвая вернул меня к жизни. Дождь утих, но небо было по прежнему серым. Осмотревшись, я побежал домой, стуча каблуками о мокрый асфальт.

Комментарий к Глава 8 Умоляю, отзывы!!!))) Мне крайне важны мнения!!!)))

====== Глава 9 ======

Алексей

Исполнение желаний часто приносит разочарование: просто потому, что достигнув долгожданной цели, ты не знаешь, что делать дальше. В тот июньский вечер я был в том же положении. Рассматривая долгожданные снимки, я понятия не имел, что делать с ними дальше. Ну не мог же я в самом деле пойти к Вере и спросить: «Вера Сергеевна, а Вы правда знали моего отца?» Я даже не мог точно сказать, кто все эти люди на фотографии и на каком они находятся мероприятии, кроме того, что вверху в его названии была римская цифра «V». И главное: я не знал, было ли это мероприятие связано со смертью отца.

Дождливый летний день клонился к вечеру. Невский заканчивал трудовые будни. По мостовой, заасфальтированной в проезжей части, но еще булыжной между трамвайными путями, катили, обгоняя старые пролетки, автомобили «ГАЗ» и «АМО». Трамваи выходили из парка с одним, а то и двумя прицепными вагонами — безнадежная попытка удовлетворить транспортные нужды большого города. Я пошел через площадь Восстания, понимая, что надо успеть домой раньше мамы. Говорить ей о том, что я самовольно сделал снимки, понятно не следовало.

Мама вернулась домой к восьми. Как обычно, она поставила у входа коричневый портфель и сразу протянула мне купленные ромовые бабы: она всегда не забывала принести их мне. Затем, усадив меня за стол, стала разогревать ужин и сразу бросила на ходу:

— Алеша, я хочу тебя предупредить, чтобы ты держался подальше от Иванова.

Когда мама говорила так жестко и бескомпромиссно, это означало, что дело серьезное. Я, уплетая бутерброд, сразу посмотрел нам нее.

— Да мы не такие уж с ним и друзья.

— Вот и прекрасно, — отрезала мама.

— Он с Майоровой дружит, — посмотрел я на наш блестящий чайник, в котором отражалась кухня. Рядом виднелся наш новенький примус.

— Вот пусть дружить кем хочет. Меня это не интересует. Главное, ты держись подальше от них.

— А что случилось? — недоумевал я.

— Кое-что случилось, — отрезала мама. — Помнишь, того секретаря райкома, защищавшего его сестру? Так вот, его вчера сняли. И написали об этой истории, — протянула она мне свернутую в четверть газету. — Мол, покрывал враждебные выходки.

— Прямо про Лариску и написали? — изумился я.

— Да, вот представь себе! У нас такие вещи зря не пишут, — отрезала мама. — Даже не вздумай увильнуть от салата: овощи очень полезны!

— А… Мммм… — замялся я. — Его родители правда такие важные люди?

— Я тебе уже говорила, — мама подложила мне котлету, — Иванов всегда был человеком Сокольникова.

— Ну и что? — пожал я плечами.

— А то, что Иванов на одном съезде выступал против Сталина! — отрезала мама. — Предлагал упразднить пост генерального секретаря. Ты, главное, не болтай об этом… — многозначительно посмотрела она на меня.

Вот оно как получается… Я-то думал, что Ивановы просто болтали что-то не то, а они против самого товарища Сталина гнули! Молодец Волошина, уважение ей: насквозь Мишку видела, раз в пионеры брать не хотела. На каком там съезде отец Мишки нес свои речи — уж не на Одиннадцатом ли, интересно? А мы еще Лариске сочувствовали, думали, что несчастная… Несчастная, как же… И не за подругу ее, выходит, сняли, а в самом делле за съезд. И Ира молодец, правильно говорила: вы откуда знаете, что там было на самом деле? Впрочем, самый повод спросить…

— А папа знал Сталина? — взял я, наконец, макароны.

— Знал, конечно, но не близко, — охотно ответила мама. — Он общался с Орджоникидзе. Они на Пятом конгрессе Комминтерна со Сталиным общались…

— Прямо с ним? — радостно спросил я. Подумать только, с самим товарищем Сталиным! Это ведь почти тоже самое, что поговорить с Владимиром Ильичом…

— Да, с ним. И Орджоникидзе подарил ему книгу «Об уроках Октября». Там, где Троцкому хорошо ответили товарищи… Мы тогда еще в Москве жили, но ты не помнишь, конечно.

— А Конгресс был важный? — продолжал я.

— Да. Там разбили группу Троцкого. Мой папа и твой дедушка тоже вступал там против Бориса Суварина.

— Это… Который троцкист был? — припомнил я какие-то детские разговоры.

— И папа доказывал, что линия Суварина — это еще не линия всей французской компартии, — мама внимательно посмотрела на белую кастрюлю.

— А можно посмотреть книгу?

— Сейчас принесу… — охотно сказала мама. — Там такая размашистый подпись Серго стоит… Увидишь…

Мама развернулась и быстро, как девочка, босиком побежала в кабинет отца. А я посмотрел на безжалостно стынущий чай и подумал о том, что начинать это трудное дело надо вовсе не с Веры. Покопаюсь-ка я лучше в бумагах отца, да почитаю о Пятом Конгрессе Коминтерна… Вдруг да найду что интересное…

Настя

Осенью тридцать третьего года наша жизнь стала меняться. Орджоникидзе с трибуны Пленума заявил, что «наступает строгое время», и его слова были напечатаны во всех газетах. Наша школа словно поспешила доказать его правоту. Школьную форму еще не ввели, но девочками рекомендовали ходить в коричневых или черных платьях ниже колен и туфлях на низких каблуках; волосы стало можно укладывать только в косу или носить в короткую стрижку. Мальчикам были категорически запрещены любые светлые рубашки, кроме белых, длинные волосы и спадающие густые челки на лбу. На комсомольских собраниях стали беспощадно влеплять выговора за ненадлежащий вид. В школьных классах помимо портретов Маркса, Энгельса и Ленина появились и портреты Сталина.

В ту осень Алексей был в ударе. В Германии начался процесс над болгарскими коммунистами во главе Георгием Димитровым, которых нацисты обвиняли в поджоге Рейхстага. Димитров превратил суд в публичный, перейдя сам к обвинениям нацистов. Каждый понелендельник Леша запоем рассказывал нам на политинформации о том, как Димитров трясет фашистское государство, словно грушу. «Вы боитесь моих вопрос, господин министр!» — бросил он в лицо Герингу. Нам временами казалось, что больше всего на свете Француз жалел, что он сейчас не в Берлине и не может защищаться вместе с болгарами. Иногда они начинали болтать с Незнамом на самостоятельной работе, и остальные охотно прислушивались, а затем и подключались, к ним.

— Теперь немецкие рабочие увидят, что можно бить и фашистов, — убежденно сказал Леша как-то на русском, когда мы писали очередное упражнение, а Вера вышла из класса. — И не такие уж они непобедимые, как сами себя рисуют.

— А вот Тельмана не уберегли… — вдруг бросила Маша. Она как раз засушила несколько желтых и красных кленовых листьев, разложив их перед уроком естествознания.

Но Алекса было не так-то просто смутить.

— Ну да, отвыкли от конспирации за тринадцать лет, бывает! — убжденно сказал он. — Но вот теперь опять приходится привыкать.

— А говорят… — Маша снова задумчиво посмотрела на свои листья, — Гитлер армию создать хочет. — За окном уже шел бесконечный осенний дождь, закрывавший отвестной стеной вид на школьные ворота и трамвайную остановку.

— Кто это ему позволит? — вскинула брови Юля. — Немцы до сих пор ограничены договорами, — насмешливо добавила она.

— Леш… Они прочные? — зеленые глаза Ирки посмотрели на него с какой-то надеждой. Я чуть не прыснула. Ира, похоже, наивно верила, что мировые тайны были у Алексея в кармане.

— Сейчас японцы куда опаснее, — пояснил Алекс. — Немцы еще только думают вооружаться. А самураи уже возле наших границ в Маньчжурии топают.