Ирка не сдержала смешок. Волошина тоже рассмеялась. Юлька продолжала смотреть в пол. Все-таки обвинение в плагиате лучше, чем в пропаганде религии.

— Стыдитесь, плагиаторы! — вздохнула Волошина. — Да, Янова, не стать тебе поэтом! — язвительно заметила она.

— Я больше не буду… Простите… — шмыгнула носом Юлия.

— Не будешь что? Воровать у Лермонтова? — пристально посмотрела Вера Сергеевна. — А у Блока будешь?

— Нет… — пробурчала Янова. — И у Блока не буду…

— Ступайте, гвардия, — вздохнула Волошина.

Мы молча пошли к выходу, к вдруг я поймал колючий и чуть ехидный взгляд Веры Сергеевны.

— Политик… Как отец… — покачала она головой.

Мы вышли из учительской, словно не веря, что все благополучно закончилось. Юлька все еще всхлипывала: девчонки плачут долго, а Ира немного дрожала. Антон шел, смотря на пыльный деревянный пол, зато меня охватила жуткая ярость. Единственное, о чем я сейчас мечтал, было избиение Вовца. Вот, кстати, и он: стоит, самодовольно ухмыляясь, рядом с пустой стеной. Подойдя сзади, я без предупреждения со всего размаха ударил его кулаком в правый бок.

Солнцев взвыл, согнувшись пополам. Я знал, что нельзя оставлять противника недобитым, и резко ударил ребром ладони по его спине. Вовец стал оседать на пол. Ирка и Юля стояли, смотря на нас широко открытыми глазами. Антон тоже смотрел с изумление.

— Усвоил, тупая туша? — спросил его я.

— Ты… Ответишь… — проскулил он.

— За что? — спросил его я с притворным удивлением. — Ты напал на меня и получил сдачи. Так было дело? — обратился я к ребятам.

— Ага… — кивнула Юля. Она перестала реветь, хотя ее глаза были чуть вспухшими.

— Да, — бодро ответила Ира. — Я тоже подтверждаю, что Солнцев начал первым.

— Так нечестно… — затравленно посмотрел на нас Вовец.

— А ты думал, что твои правила не действуют в отношении тебя самого? — спросил я и снова без предупреждения ударил его кулаком в плечо.

Вовка взвыл. Я удовлетворенно кивнул. Однако Настя тотчас подбежала ко мне. Что такое? Неужели Майорова была недовольна наказанием Вовца, да еще в таком выгодном для нас варианте?

— Это заслуженно, но… беспощадно. Вовка просто пытается…привлечь внимание.

— Привлек, — протянул я в ответ. — Вот такое. — Я еще раз ударил его кулаком в живот, от чего Солнецев завыл и сел на пол. — Но не самым лучшим образом.

— Знаю, — кивнула Настя. — Но лучше без конфликтов. Вовку не оправдываю.

— Так зачем защищаешь? По заслугам и честь, — обернувшись назад, я заметил восхищенный взгляд Викусика, который, видимо, гулял по школе и заметил нас.

Вовец тем временем смерил всех быстрым взглядом и удалился. Куда, интересно, подевалась вся его смелость? Или по-настоящему ее и не было…

Начало июня выдалось дождливым. Мама все дни пропадала на работе, и я большую часть времени сидел один дома. Как назло, в начале каникул не хотелось показывать нос из дома, да и Незнам уехал в к бабушке в деревню под Псков. Глядя на низкие свинцовые тучи, я читал «Гиперболоид инженера Гарина» и слушал, как барабанят дождевые капли по оконному стеклу. Зато у меня была куча времени, чтобы поразмышлять об услышанном.

Итак, Вера сказала, что я похож на отца. Похоже, она его знала. Хотя, конечно, тоже не факт: могла о нем и в газетах прочитать. Собственно, что у меня есть? Жест, что она поправляла шляпку, как та женщина с фотографии. Она жила в Москве в те годы. И теперь она говорит, что я как отец… Маловато, но подозрительно.

Теряясь в догадках, я зашел в кабинет отца и посмотрел на стол. Он, как обычно, был накрыт темно-зеленой скатертью. Хотя стоп. У стола были два ящика, запиравшейся на ключ. Я подергал ящики. Глухо. В последние пару дней меня последовало смутное желание вскрыть их. Подумав немного, я сел в стоявшее у стены кресло и внимательно посмотрел на ящики.

Первым моим желанием было взять напильник у дворика и вскрыть ящики любым кличем, но я тотчас отбросил эту мысль. Не годится: как потом я скрою следы взлома? А уж если ключ сломается и останется торчать из ящика… Не то. Я подумал о том, что мама скорее всего хранит ключи в серванте, который стоял у нас в зале. Главная его секция тоже закрывалась на ключ, но я знал, где он лежит.

Побежав в зал, я поскорее открыл сервант. В детстве мама, помнится, прятала тут от меня редкие тогда конфеты. Мое внимание сразу привлекла зеленая ваза на второй полке. В ней лежала всякая всячина, включая… Я порылся в вазе под колодой игральных карт. Да, ключи. Одни от больших черных часов в зале. Вторые от… Стоп! Я вприпрыжку побежал в кабинет, скорее вставив их в замочную скважину.

Дзинь! Готово! Выдернул ящик, я приподнял газетную бумагу и увидел черный, тускло поблескивающий от смазки боевой браунинг. Табельное оружие? Взяв на кухне полотенце, я осторожно повертел его в руках. В таких делах лучше не оставлять отпечатков. Так… Я открыл обойму: пять патронов вместо семи. Любопытно, куда подевались еще два? Теряясь в догадках, я положил браунинг на место.

Что еще? Пачка облигаций, видимо на чёрный день. Клубок бечевки. А это что? Я взял в руки маленькую металлическую коробку, напоминавшую коробки от чая. Любопытно… Так это же фотопластины! Я поиграл коробкой в воздухе — полные. Быстро достав ее, я задвинул ящик и аккуратно закрыл его на ключ. Нижний ящик не открывался, несмотря на все мои старания. Жаль.

Посмотрев на часы, я решил, что пришла пора пообедать. Мама оставила мне макароны с мясом и подливой — как я и люблю. И еще овощи: она всегда меня заставляет их есть для здоровья. Проглатывая с удовольствием обед, я подумал, что стоит сбегать и проявить кадры. Чтобы мама не узнала, кассеты положу обратно в ящик… Попив кофе, я надел вязаный жилет, стоптанные желтые туфли и, прихватив здоровый черный зонт, помчался в ателье на площадь Восстания.

— Шесть на девять? Все пять? — спросил меня пожилой фотограф в вытертой гимнастерке — похоже, бывший военный.

— Да, — ответил я.

— Три рубля, — не задумываясь кивнул он. — Зайдите через два часа!

Отсчитав деньги, я пошел гулять на Невский. Сначала подошел к толстой тетеньке, продававшей «Нарзан» и «Абрикосовую». Лучше всего попить «Абрикосовой» — интересно, почему взрослые предпочитают пить несладкую воду? Вон высокий военный с орденом просит газированной воды без сиропа. Или вот старичок с газетой просит «Нарзан». Это как табак — взрослые почему-то предпочитают папиросы с некрасивым картинками, а не красивые «Север» с зимней тайгой и шишками.

Я с завистью смотрю на взрослых. Признаться, мне безумно хочется попробовать курить. Я вспоминаю запах табака, который был, когда к отцу приходили друзья; табачный дым в вагоне, когда мы ехали на море. Курение казалось мне частью романтической взрослой жизни, полной тайн и серьезных дел. Поэтому я с завистью смотрю на витрину табачного киоска. Мимо со звоном промчался трамвай, отделяя меня от вокзала. Взрослый бы на моем месте закурил, размышляя о таинственных снимках.

Когда я спустился в ателье, все словно переменилось. Фотограф странно смотрел на меня, словно во мне была какая-то опасность. Затем протянул мне два конверта: со снимками и использованными пластинками. Так, хорошо. Выйдя на улицу, я отошел к киоску и поскорее вскрыл его.

Здесь было пять карточек. Так, мой отец и незнакомый мне военный стоят в обнимку у какого-то киоска. Может, этот Щебинин, а, может, и нет. Снова отец с тем же военным — теперь уже у развалин какой-то старинной польской крепости. Вот какой-то конгресс или съезд: отец и еще несколько человек улыбаются в коридоре. Я присмотрел — сзади была видна Римская цифра «V». Пятый конгресс Коминтерна? Или, может, Пятнадцатый съезд? Или Четырнадцатый? Так, ладно… А вот стоп! Снова съезд или конгресс… Люди в коридорах… Я протираю сильнее глаза. Кто этот брюнет с усами и добрым взглядом, улыбается и что-то доказывает человеку в черном костюме? Неужели…

Сталин?

Эта мысль ударила меня словно током. Или, может, Орджоникидзе? Они внешне похожи. И мой отец знал их просто так, здоровался с ними?