Польша со своими 33 000 000 жителей – одна из крупнейших и густо заселенных стран Европы. У Польши большая и сильная армия – мы в этом уверены, так думают все. Мы не боимся «провоцировать» нашего удачливого соседа. Польша начинает мобилизацию – сначала тайно, потом все более открыто, страну просто распирают энтузиазм и национальная гордость. По радио играют военные марши, зачитываются гордые декларации и произносятся речи – ни сантиметра нашей польской земли, ни единого сантиметра. Даже евреям дозволено принимать участие в национальном подъеме.
У Польши давние кавалерийские традиции, на кавалерии построена вся оборона. На улицах появляются уланы с белой перевязью и драгуны – со светло-голубой. Даже артиллерия передвигается конной тягой, но заметна и пехота – ядро нашей армии, у пехотинцев более будничные темно-коричневые ленты на фуражках. А вот и подразделения горных егерей в широкополых шляпах с лихо загнутыми полями и в мантиях, перекинутых через плечо и удерживаемых широкими ремнями на груди. Вот моряки в своих легких голубых формах. А вот солдат моторизованных частей с их грозными черными лентами на круглых беретах почти не видно. Где-то существует и авиация, но я не знаю, как выглядит летчицкая форма, никогда не видел.
Как обычно, в мастерскую приходят заказчики. Хотя Пинкус ничего не говорит, я вижу, что он понимает – мне нелегко дается сложное искусство портного. Он даже нанимает специального учителя, еврейского закройщика из Франции, который дает мне уроки по вечерам – но дело лучше не идет.
У нас открытый дом, к нам постоянно приходят родственники и знакомые. Когда у нас живет Вайнапель, праздник продолжается несколько дней – Сара гостеприимная и щедрая хозяйка, к тому же она замечательно готовит.
Как-то утром я сижу в мастерской и прострачиваю борт пиджака толстой коричневой ниткой, чуть более темной, чем светло-коричневый гарус на пиджаке. Последнее время я замечаю, что Пинкус чаще и дольше наблюдает за мной, когда я работаю, но не говорит ни слова, как раньше. По-моему, он недоволен моей работой, но я же еще молод и у меня есть время научиться. Я вижу, как Пинкус поглядывает на меня из-за стола, на котором он гладит темно-синий пиджак, но не отвлекаюсь от работы. Веселый Сонни Бой, вновь появившийся в мастерской после долгого отсутствия, рассказывает какую-то забавную историю. Я смеюсь громче всех, пытаюсь бороться со сном, и комментирую рассказ на моем пока несовершенном, но постоянно улучшающемся идиш. Пинкус слушает, но не смеется. Вдруг он подходит ко мне, осторожно отбирает пиджак, гладит по голове и говорит: «Юрек, иди к маме». В мастерской повисает тишина.
Я вначале не понимаю, что происходит, и, до крайности огорченный, прихожу к Саре, она прибирается в спальне. Сара видит, что я близок к тому, чтобы заплакать, и, как всегда в таких случаях, кидается на защиту. Она идет к Пинкусу в мастерскую и громче, чем обычно, говорит ему: «Я должна с тобой поговорить». Пинкус не кажется удивленным, он ждал этого. Отложив утюг, он идет за Сарой в гостиную. Я сижу в дальнем углу, они наверняка знают, что я слышу их разговор.
«Зачем ты огорчил Юрека?» – упрекает его Сара, видно, что она встревожена. Пинкусу неудобно, он говорит смиренным голосом, но уверенно: «Сара, я не думаю, что из него получится портной». Сара пугается: как это может быть? «Ты знаешь, я пытался, – оправдывается Пинкус – должно быть, это у них уже не первый разговор, – но из него не выйдет хороший портной». «Кем же он тогда будет?» – спрашивает Сара с отчаянием в голосе, я никогда раньше не видел ее такой убитой. «Если он станет плохим портным, – продолжает Пинкус, – его ждет плохая жизнь, этого не хотим ни ты, ни я. Лучше пусть он огорчится один раз, чем будет огорчаться всю жизнь». Наверное, Пинкус все уже продумал, осознаю я, и меня охватывает покорность судьбе. «Кем же он станет?» – повторяет Сара. Пинкус медлит с ответом, очевидно, обдумывает формулировку, и говорит: «Ну что ж, он может стать врачом или инженером, тоже можно прожить».
У Сары опускаются плечи. Пинкус не знает, чем ее утешить, и тихонько сматывает удочки – назад, в мастерскую. Менее уверенным, чем обычно, голосом, Сара говорит мне: «Не печалься, Юречек, все как-нибудь образуется».
Я продолжаю бывать в мастерской и примерочной, Пинкус ничего против не имеет. Но мы уже знаем, что портного из меня не получится. Я чувствую себя потерянным и неуверенным. Может быть, я приложил мало стараний или начал слишком рано? Я завидую Роману, ему только девять лет, у него еще есть шанс. Может быть, он сумеет продолжить дело отца, построит мастерскую и магазин дорогой одежды, как мечтал Пинкус, когда мы говорили с ним о будущем.
Итак, Пинкус принял решение, и я чувствую, что он прав. Он вовсе не хотел кого-то огорчить, и меньше всего – меня. Для него это было очень трудным решением, это крушение его надежд еще в большей степени, чем моих.
Однажды, когда Роман уже спит, а родители ушли в гости, приходит, как всегда, Рози, чтобы расчесать меня. Я читаю книжку. Рози не говорит ни слова, она мягко и ласково водит расческой по волосам. На ней черный блестящий сатиновый халат, и я вижу – или только воображаю себе – матовую белую кожу на внутренней стороне ее полных бедер.
Она стоит совсем рядом. В какой-то момент я, будто бы случайно, касаюсь ее мягкого бедра. Рози, похоже, ничего не замечает, но поворачивается как-то так, что мои пальцы оказываются между ног. Я возбуждаюсь все больше, рука скользит вверх и внезапно натыкается на мягкий, покрытый волосами треугольник – под халатом на ней ничего нет. Мы оба молчим и делаем вид, что все происходит случайно. Она продолжает водить расческой, я смотрю в книжку, но ничего не вижу, волосы между ее мягкими, полными ногами жестки и непокорны, но там, внутри, таятся удивительные мягкие тайны. Мной движет не любопытство, а яростное, неукротимое желание, когда я трогаю эту зрелую женщину, когда рука моя достигает того загадочного, привлекательного и запретного места, о котором я мог только мечтать в разгоряченных юношеских снах. Я почти теряю сознание от желания, Рози не отталкивает меня, она делает почти неуловимые встречные движения и дышит все чаще. Вдруг она резко и, кажется, слегка раздраженно, отодвигается. Но у меня нет даже мысли, что между нами происходило что-то постыдное.
Я и сейчас, прожив долгую жизнь, испытываю возбуждение, когда пытаюсь описать то, что делали мы с Рози этим поздним вечером.
Тетя Бела разводится наконец со своим богатым Энцелем, их постоянные ссоры переросли в обоюдную молчаливую вражду. Сара говорит, что муж Белы ее поколачивает, но Пинкус в это не верит. Она вновь выходит замуж, на этот раз за бельгийского еврея – виртуозного ювелира. Через какое-то время ей надоедает Бельгия, и они переезжают в Польшу – роковое решение, оно будет стоить им обоим жизни, но влюбленный муж Белы ей не противится.
В конце лета 1939 года Сара отправляет нас с Пинкусом в отпуск. В середине августа – мне только что стукнуло четырнадцать – мы едем в Шверк, курортное местечко в южной Польше, в предгорье Карпат. На вокзале Сара говорит, чтобы я присматривал за Пинкусом, она шутит, но в словах ее есть доля правды – она ревнует своего статного мужа. Мои родители – очень красивая пара, они нежно заботятся друг о друге и по всему видно, что им очень хорошо вдвоем.
В пансионате, где мы устроились, нет ни радио, ни мастерской, так что Пинкус уделяет мне много времени. Мы гуляем, много разговариваем, на Пинкусе элегантный летний костюм, которого я раньше не видел – ничего удивительного, что одинокие дамы засматриваются на него, но он не обращает на них внимания.
Он и в самом деле красив, мой отец. Он высок ростом, у него широкие плечи, неторопливая и уверенная походка, гордо посаженная голова с львиной гривой начинающих слегка седеть волос. Глаза его спокойны и внимательны, мягкая улыбка освещает лицо. Когда он надевает рубашку без рукавов, видно, какие у него мускулистые руки, хотя он никогда не занимался спортом. Все это он получил с рождением – силу и спокойствие.
