Сэм взвыл и уронил голову в его холодную белизну.

Похоже, он и впрямь свихнулся.

***

— Завтра с утра будем на вершине, — деловито сказал Харви, открывая банку с мясными консервами.

Сэм молчал, угрюмо разворачивая „шустер“. То, что творилось с ним в последние дни, не вызывало никакого оптимизма, и он лишь поражался слепоте и глухоте брата, будто закрывшегося от внешнего мира в своём коконе.

Или всё это мерещится лишь ему?

Уайтири потёр лоб шершавой рукавицей. Сморщился. Мысль о том, чтобы задержаться здесь ещё на какое-то время, вызывала озноб: кто знает, что ждёт их там, на вершине?

Сегодня на этом самом выступе кто-то точно был. Пусть не осталось следов, но Сэм был в этом твёрдо убежден. Что-то заставило его уйти, но где гарантия, что он не вернётся?

Уже не в первый раз за всё время их совместно путешествия Уайтири пожалел, что не захватил с собой фляжку с виски.

Он присел на корточки и посмотрел на брата, поглощающего консервы с прямо-таки волчьим аппетитом. Метаморфоза, случившаяся сегодня с мечтательным, мягкотелым Харви настораживала Сэма, и он всё больше и больше укреплялся в мысли о том, что нужно…

— Повернуть назад!

Сам того не желая, Уайтири-старший высказал пришедшую ему на ум мысль вслух. Харви оторвался от еды и с недоумением посмотрел на родственника. Выражение его лица Сэму не очень понравилось, но на сердце легла странная лёгкость, и он поспешил развить свою идею:

— В самом деле, Харви. Пойдем обратно! Ну её к черту, эту гору… вернёмся к себе, я приглашу тебя на ужин, и Мэгги сварит нам потрясающий глинтвейн с корицей и кардамоном…

При этих словах рот Сэма наполнился слюной, и он шумно сглотнул её. Воспоминания о доме затопили его внутренности теплом, и кошмары отступили туда, где им и положено быть — во тьму горных расщелин и в холод снегов.

Харви медленно отставил жестянку и неторопливо поднялся. Теперь его лицо не выражало ничего, словно маска, но Сэм невольно съёжился перед братом.

— Я не знаю, что тебе постоянно мерещится здесь, Сэмми, — размеренно заговорил художник. Его голос был монотонный, лишенный каких-либо модуляций, и Уайтири испугался ещё больше. — Вы с отцом… да вся наша семья не верила в меня. Никогда. Вы не слушали, что я говорил, не хотели понять то, чем я занимаюсь… „Брось эти глупости, Харви!“ — вдруг визгливо вскрикнул он, явно подражая кому-то. — „Стань как все! Не позорь нас!“ И вот теперь, когда я попал туда, где мне хорошо, где я нужен, где я почти нашёл то, что искал всю жизнь, ты неожиданно заявляешь, что хочешь обратно! То, что важно для меня, ни черта не стоит для тебя!

— Харви… — прошептал Сэм, обескураженный этой яростной вспышкой, но художник прервал его, ткнул пальцем в сторону края площадки:

— Если тебе так этого хочется — убирайся! Я не просил тебя нянчиться со мной! Я и один выживу здесь!

И, ожесточённо пнув банку из-под консервов, тут же отозвавшуюся жалобным звоном, он полез в „шустер“.

Сэм с хрипом выдохнул и прикрыл дрожащей рукой глаза.

***

Ветер со свистом носился вокруг палатки, сминая её брезентовые бока, когда Сэм вновь проснулся посреди ночи, покрытый испариной. На сей раз ощущения взгляда не было, но внутри будто поселилась гнетущая пустота. Повернувшись на бок, Уайтири-старший понял, откуда она взялась.

Харви рядом не было. Его место было ещё чуть теплым.

— Сукин сын, ты решил всё-таки отправиться дальше в одиночку?! — осознал Сэм и принялся лихорадочно одеваться. Судя по завываниям ветра, снаружи бушует самая настоящая метель, и его брат вряд ли ушёл далеко…

…Харви вообще никуда не ушёл.

Он стоял напротив палатки, безучастно опустив руки и безразлично глядя на то, как его брат, ругаясь, выбирается наружу. Фонарик Сэма осветил горящие нездоровым румянцем впалые щеки Харви, безумноватые глаза и не застёгнутую куртку, мечущуюся вокруг его худого тела.

Холода и пляшущих в воздухе комьев снега художник словно не замечал.

— Что ты делаешь, придурок?! — закричал Сэм, пытаясь справиться с капюшоном, налетающим на глаза. — Вернись в палатку, замёрзнешь ведь насмерть!

Харви сомнамбулически покачал головой и вытянул вперёд руки, будто желая оттолкнуть брата.

«Возвращайся домой, Сэм,» — вдруг прозвучал в ушах последнего его голос. — “Я должен идти. Гора ждёт меня”.

Сэм открыл было рот, но сильнейший порыв ветра внезапно свалил его с ног, хорошенько приложив затылком обо что-то твёрдое.

Фонарик вывалился из его руки и, мигнув, стал потухать. Теряя сознание, Сэм увидел, как его неровный гаснущий свет осветил тщедушную фигуру брата, грустно смотрящего на него.

И две массивные тени, застывшие рядом с ним.

***

Три недели спустя.

Сэм налил ароматный кофе в свою любимую керамическую кружку с надписью „Лучшему на свете мужу“, с наслаждением вдохнул восхитительный запах и уставился в кухонное окно.

С того момента, как он вернулся из Гималаев, прошло достаточно много времени, и Уайтири уже сам с трудом мог сказать, что же происходило с ним там, на горе? Было ли это неким помешательством, вызванным россказнями монахов, или же с ним впрямь творилась какая-то чертовщина?

…Его нашли у подножия горы, на берегу того самого горного ручья, у которого брала начало гора. На его бесчувственное тело наткнулась горстка очередных туристов, прибывших за незабываемыми впечатлениями; они же и вызвали бригаду спасателей из ближайшего городка. Благодаря документам, вечно таскаемым во внутреннем кармане, личность Сэма была быстро установлена, и его без особых проблем доставили в Штаты, где он провел две недели в Массачусетском госпитале, не различая дня и ночи от сильнейшей горячки и бреда. Ничего серьезного обследование не выявило, лишь небольшой ушиб головы и лёгкое обморожение.

Как он оказался внизу, Сэм не имел ни малейшего понятия. Последнее, что он помнил — голос Харви и его странные слова о горе. Все, что было после, скрывалось за чернильной завесой мрака.

«Вы, по всей видимости, пережили сильнейший стресс,» — сказал Джек Уайтман, семейный психотерапевт, — «вот мозг и „стирает“ информацию, касающуюся его, чтобы не травмировать Вас».

Сэм кивнул и сделал вид, что поверил.

Он продолжал лечение дома под мягким контролем жены. Лицо Мэгги было уставшим, а под глазами залегли глубокие тени от пережитого, но она держалась молодцом, глядя на мужа с нежностью и легонько гладя его по руке.

О судьбе Харви никто не знал. Никто больше не поднимался в гору, а все попытки Сэма организовать спасательную экспедицию разбивались о жёсткий отказ и настойчивые советы забыть об этом деле, как о совершенно безнадёжном. Харви не был никому нужен: многочисленных родственников Уайтири абсолютно не беспокоила судьба этого маргинального члена их семейства, и ни одно страховое агентство не выразило интереса к его персоне: по всей видимости, о страховке Харви и не думал.

Постепенно Сэм свыкся с мыслью, что брат остался где-то там, на горе, в окружении снега, таинственных теней и ветра, воющего над вершиной…

…С крыльца донёсся лёгкий стук, будто что-то упало, и Сэм, отставив чашку, направился к двери, недоумевая: был разгар дня, время разноса газет давно прошло.

На ступеньках лежал, слегка сползая вниз, цилиндрический сверток, бережно обёрнутый коричневой бумагой и перетянутый бечёвкой. Нахмурившись, Сэм поднял его, разорвал бумагу и развернул то, что оказалось скрученным в трубку холстом.

В голове зашумело, и Уайтири невольно отступил в дом, прижав руку к горлу.

В сознании ясно отозвался голос младшего брата:

„Синее небо. Лиловая гора. Солнце и луна, встречающиеся в небе“.

1 — „шустер“ — альпинистская палатка с плоской крышей; устанавливается на ледорубах.

2 — традиционный народный праздник в США и Канаде, отмечаемый ежегодно 2 февраля. Считается, что в этот день нужно наблюдать за сурком, вылезающим из своей норы. По его поведению можно судить о близости наступления весны. Согласно поверью, если день пасмурный, сурок не видит своей тени и спокойно покидает нору — значит, зима скоро закончится и весна будет ранняя. Если же день солнечный, сурок видит свою тень и, пугаясь её, прячется обратно в нору — будет ещё шесть недель зимы.