— Это не ересь, Сэмми, — тихо пробормотал он. — Эта гора находится в Гималаях, и на неё ещё никто не восходил. Легенды гласят, что любого, кто отважится ступить на её склон, ждет гибель или, в лучшем случае, сумасшествие: в тумане, что окутывает её, обитают боги, и встреча с ними…
— Харви, Харви, — нетерпеливо прервал его брат, постучав ручкой по столешнице. — Перестань молоть всякий вздор. В подобные байки верят лишь круглые идиоты. Лучше скажи прямо: чего тебе от меня надо?
Художник глубоко вздохнул, прикрыл глаза и выпалил:
— Денег. Одолжи мне немного, Сэм. Мне не хватает на перелёт до Гималаев всего ничего.
Рука Сэма, занесённая было над чеком, замерла в воздухе при слове „Гималаи“. Мужчина медленно опустил „паркер“, опёрся об стол и, вперив подозрительный взгляд в брата, подозрительно спросил:
- Что, чёрт тебя дери, ты задумал?
Тот испуганно отстранился, но взгляда не отвёл.
— Я должен полететь туда, — умоляющим голосом протянул он. — Я чувствую, что это перевернёт всю мою жизнь! Поверь мне, Сэмми! Она является мне во сне…
Услышав это, Сэм упал в кресло, безнадёжно глядя на брата, а тот, будто вдохновившись его изумлением, затараторил, как пулемётная очередь…
…Полтора года назад Харальду Уайтири, безнадёжно страдающему от творческого кризиса, приснился странный сон. Он не походил на редкие сюрреалистические видения, обычно проносящиеся перед ним после косяка, так как ничего особенного в себе не содержал. Во сне была гора. Она нависала над лежащим ничком Харальдом, словно ступня сказочного великана, утопая в жемчужно-белом тумане. Таким же туманом было затянуто всё вокруг, и, казалось, в том призрачном мире не существует ничего, кроме Харви и горы.
Однако, вопреки ожиданиям, художник не ощутил ни страха, ни трепета — лишь благоговение и смутный восторг, толчками зарождающийся внутри с каждым ударом сердца.
Проснувшись, он почувствовал себя бодрым, как никогда прежде, и, забыв о скудном завтраке, ринулся к холсту, на котором тосковала давно начатая картина.
— Я ощутил небывалый прилив вдохновения! — шумно втягивая кофе, рассказывал Харальд. Тёмные капельки усеяли его щетину, как неаккуратное ожерелье. Оцепеневшему Сэму показалось, что брат даже не различает вкуса. — Целую неделю после этого сновидения я не отходил от картины, и то, что у меня получилось, превзошло все ожидания! Мало того, её очень скоро удалось выгодно продать, а Трейси, мой агент, намекнула, что, пиши я подобные картины всегда, вполне мог бы рассчитывать на персональную выставку.
Он запрокинул голову, подставляя глотку под последние капли, а Сэм неодобрительно покачал головой. Персональная выставка? О чем только думала эта климактерическая дура Трейси Калхоун? Неужели мазня его брата-маргинала и впрямь настолько ей понравилась?
— Эта гора стала сниться мне постоянно, — продолжал Харви, перейдя на благоговейный шёпот и доверительно наклонившись вперёд. - И, что самое удивительное, Сэмми, каждый раз после её появления во сне ко мне приходит вдохновение. Я могу сутками не спать, не есть — передо мной лишь картина…
Сэм отметил тёмные круги под глазами брата и осторожно спросил, теряясь во всём этом словесном потоке, всё больше и больше смахивающем на шизофренический бред:
— А зачем тебе в Гималаи?
Харви запнулся посреди высокопарной оды горе и своему творчеству, обиженно взглянул на брата и произнес таким тоном, которым озвучивают то, что не нуждается в объяснениях:
— Она позвала меня, Сэмми.
Уайтири-старший вцепился в подлокотники кресла, дабы не упасть.
- Кто? — хрипло спросил он. В уме замелькали номера телефонов: от скорой помощи до психиатрической лечебницы.
— Гора, — просто ответил его брат, слегка улыбаясь и глядя будто бы сквозь родственника. В этот момент он особенно походил на умалишенного. — Мне нужно к ней, Сэмми. Я чувствую, что после того, как я поднимусь на её вершину, мне откроется нечто такое… что вдохновение, посещающее меня сейчас, покажется жалкой тенью. Я смогу наконец-то написать те картины, что прославят меня на весь мир. Трейси организует мне выставку, и…
Он не договорил. Глаза его, подёрнувшиеся мутной плёнкой, мечтательно блуждали по комнате, не фокусируясь ни на чём конкретном. Сэм застыл за своим столом, поражённо глядя на брата.
Харви свихнулся? Увидев какой-то дурацкий сон? Всё возможно, как натура творческая, он всегда страдал излишней впечатлительностью. И вот, пожалуйста, эта самая впечатлительность заставляет его отправляться чуть ли не на край света, дабы карабкаться на какую-то чёртову гору. Это Харви-то, который никогда в жизни не связывался не то, что с альпинизмом — с любым видом спорта; Харви, который гарантированно свернёт себе шею на первом же подъёме…
Сэм запустил пятерню в начинающие редеть волосы и глубоко задумался. Его младший брат безмятежно сидел напротив, светло улыбаясь и глядя в пустоту.
Наконец, Уайтири-старший отодвинул чековую книжку, взял телефонную трубку и принялся набирать номер. Щёлканье клавиш вывело художника из забытья, и он недоумённо спросил:
— Кому ты звонишь, Сэм?
— Когда-то я брал уроки альпинизма, — мрачно ответил его брат. — У меня был хороший тренер. Надеюсь, он ещё практикует эти занятия и согласится подучить нас с тобой.
- Нас?
— Вот именно. Я лечу с тобой в эти Гималаи, чёртов ты ублюдок. И не смей мне возражать!
***
Сэм криво усмехнулся, вспомнив своё любимое кожаное кресло в офисе, стены которого, казалось, успели опротиветь ему на долгие годы вперёд. Теперь его окружали лишь бескрайние заснеженные просторы, кристально-чистый воздух, глоток которого обжигал непривыкшие лёгкие, и пронзительный птичий крик, срывающийся с небесной высоты.
Харви, плетущийся сзади, едва слышно простонал и пробормотал что-то про слишком крутой подъём и неудобные ботинки. Сэм даже не обернулся. Знал же, на что подписывался, вот пусть теперь расхлёбывает! Гора его позвала, мать твою!
У самого Уайтири-старшего пресловутая гора не вызвала никаких благоговейных чувств. Стоит себе и стоит, цепляется вершиной за облака. У подножия — небольшой храм, где обитают несколько наголо обритых монахов с непроницаемыми лицами. Кутаясь в красно-оранжевые балахоны, они неподвижно сидят на специальном подмосте у храма, и их узкие глаза тускло вспыхивают при появлении чужеземцев.
***
Узнав о том, что братья собираются взобраться на гору, монахи заметно оживились. Непроницаемо-презрительное отношение смыло с их лиц волной неподдельного ужаса в мгновение ока, когда они наперебой принялись отговаривать Уайтири от этой идеи. Монахи плохо изъяснялись на английском, путая и коверкая слова, но их эмоции говорили сами за себя.
Старый монах, чьи глаза были уже неразличимы из-за тяжёлых набрякших век, долго молчал, пристально глядя на Сэма и Харви, когда те обратились к нему с вопросом о наличии пешеходной тропы, ведущей в гору. Молчал до тех пор, пока Сэм раздражённо не предположил, что он, верно, оглох, и следует спросить кого-то другого.
— Вы не вернётесь, — просто ответил старик. Его выцветший голос походил на шелест осенних листьев, которые поддели ногой. — Какой смысл искать тропу тем, кому нет по ней обратной дороги?
Сэм порядком струхнул — не от самой фразы, а от того, с каким безразличием она была сказана. Старик не утверждал, он был настолько уверен в этом, что даже не счёл нужным настаивать на том, что казалось ему само собой разумеющимся.
— А вы откуда знаете? — раздражённо поинтересовался бизнесмен, стараясь не выдать голосом своих невесёлых мыслей. Монах даже не взглянул в его сторону.
— Никто не возвращается, — кратко ответил он. — Боги забирают всех. Уводят в туман.
— И вы этим богам молитесь? — сгоряча брякнул Уайтири: ему хотелось развернуться, прыгнуть в самолет до Штатов и улететь отсюда, чтобы никогда больше не видеть этого сморщенного лица, похожего на мордочку черепахи.
Монах медленно покачал головой:
