— Наши боги справедливы и милосердны. Разве может этим похвастаться существо, не ведающее ничего об этом мире?

Сэм озадаченно отошёл от старого служителя, который будто и не заметил его отсутствия. Харви стоял поодаль, кривя уголок рта в улыбке, придающей его лицу странно отсутствующее выражение.

На тропу им указал один из уборщиков внутреннего двора храма — единственный, кто обладал мало-мальски европейской наружностью и мог сносно говорить по-английски — правда, с сильным немецким акцентом. Он объяснил, что его зовут Гюнтер Хауц, и он живет здесь уже десять лет. Гюнтер был когда-то преуспевающим брокером, но в какой-то момент душе захотелось просветления, и, отдав квартиру в Мюнхене жене, он оказался на ступеньках храма у горы.

— Тропа начинается прямо у ручья, который стекает с подножия, — сказал он, кивая на калитку в храмовой ограде. — Только не советую заходить по ней далеко. Так, прогуляйтесь немного, и возвращайтесь. Всякое бывает.

— Сам-то ты веришь в то, что рассказывают? — раздраженно спросил Сэм, почуявший в Гюнтере родственную душу. Хауц, похожий на жирную пожилую мышь с проплешиной, поросшей белым пухом, хитро улыбнулся:

— Жить здесь и не верить в легенды о горе — абсурд. Верить — тоже, иначе быстро распрощаешься с рассудком. Я придерживаюсь нейтралитета и предпочитаю попросту об этом не думать. Но порой находятся дураки вроде вас, решившие испытать судьбу. Я не знаю, что происходит с ними там, наверху, но очень часто после их ухода вода в ручье становится красной от примеси чьей-то крови.

***

Солнце неторопливо скользило над горной грядой, мягко гладя Сэма ласковыми лучами по его разгорячённым щекам. Он шумно вздохнул, чувствуя, как ледяной воздух обжигает глотку, и скинул на мёрзлую землю рюкзак. Они шли уже несколько часов, и мышцы, непривычные к столь длительной нагрузке, ныли так, будто кто-то невидимый скручивал их в узлы, а глаза резало от необходимости постоянно всматриваться то под ноги, то вперёд.

— Привал!

Харви безропотно опустил свои пожитки рядом с ним и в сотый раз устремил взор к горе. Это разозлило Уайтири-старшего, и он рявкнул:

— Ты так и собираешься стоять? Не хочешь помочь мне с костром?

— Да… прости… - Харви с видимым трудом отвлёкся от сомнамбулического созерцания и обратил глаза к брату. — Что нужно делать?

Беспомощность и растерянность, мелькавшие в зрачках художника, слегка отрезвили Сэма и поубавили его раздражение. Он махнул рукой и буркнул:

— Опускай свою задницу на землю! Я сам всё сделаю. Толку от тебя…

Брат недоумённо проводил его взглядом, но пожелание выполнил и застыл, скрючившись на туго свёрнутой палатке и переведя глаза на свои пальцы. Пару раз он открыл рот, будто собираясь сказать что-то, но в последний момент передумывал. В такие моменты его лицо напоминало водную гладь, то застывающую без малейшего ветерка, то внезапно покрывающуюся рябью от скользнувшей у самой поверхности рыбы.

Впрочем, будучи не особо наблюдательным от природы, Уайтири-старший этого не заметил.

Сэм, ворча что-то невнятное под нос, рубил чахлое деревце, росшее рядом, дабы было чем разжечь костёр, когда Харви, наконец, решился.

- Сэм, — неуверенно протянул он. — Сколько мы уже прошли?

— Почти… половину… пути, — перемежая слова натужным хеканьем при ударах топора о ствол, ответил брат. — Я рассчитываю, что через два дня мы уже будем там, — Сэм поправил съехавший с макушки капюшон и ткнул пальцем в сторону вершины. — А потом — спуск, отель, горячая ванна… — он сладко зажмурился и вдруг резко оборвал сам себя:

— А почему ты спрашиваешь?

— Гора не зовет меня, Сэмми, — неожиданно выкрикнул Харви и резко взглянул на брата. Тот отшатнулся: настолько велика была горечь, ворочающаяся в этих глазах. — Половину пути! Ты говоришь, мы прошли половину пути, а мне не было ни единого знака! Но я совершенно точно знаю, что должен быть здесь, и я спрашиваю: зачем? Зачем?!

Художник с силой швырнул обломок какого-то камня, валявшегося рядом, и тот развалился от удара о землю. Сэм застыл, боясь сделать лишнее движение: настолько его напугал этот внезапный приступ тихони-брата.

— Спокойно, Харви, — выдавил он. — Всё ещё впереди. Может быть, она испытывает тебя?

Услышав это, художник опустил дрожащую руку. Ярость на его лице медленно сменилась растерянностью.

— Думаешь? — тихо спросил он. Сэм с готовностью кивнул:

— Уверен.

Харви недоверчиво покачал головой, замер и вновь уставился невидящими глазами куда-то перед собой. Его старший брат тяжело вздохнул и вернулся к прежнему занятию, временами с опаской поглядывая через плечо на родственника.

***

Одно из немногих достоинств горного похода заключалось для Сэма в том, что у него наладился сон. Раньше он беспрестанно ворочался перед тем, как провалиться в омут беспокойных сновидений — сказывался преимущественно сидячий образ жизни и постоянные стрессы на работе. Теперь же, стоило ему натянуть спальный мешок и улечься поудобнее, как на глаза будто накидывали чёрную повязку, не слетавшую до утра. Правда, пробуждение оставляло желать лучшего — тело терзала разбитость, а мышцы беспрестанно ныли. Умом Сэм понимал, что это последствия активного лазания по горе, однако настроения это не улучшало, и Уайтири перманентно пребывал в отвратительном расположении духа. Перед рассветом Харви начинал метаться во сне, толкая брата под бок, и что-то нечленораздельно подвывал. Разумеется, о крепком утреннем сне можно было забыть.

Однако третья ночь, проведённая в небольшом закутке, образованном двумя отвесными склонами горы, выдалась беспокойной.

В какой-то момент Сэм резко распахнул глаза и повернулся на спину, тяжело дыша и не совсем адекватно воспринимая реальность. Поморгав и более-менее придя в себя, он протёр глаза кулаками и, прищурившись, посмотрел на часы со светящимся циферблатом, никогда не снимаемые с запястья.

Часы показывали половину третьего ночи.

Было тихо — слышно было лишь ровное дыхание Харви, повернувшегося к брату спиной. Сэм сердито посмотрел на него, широко зевнул и улёгся обратно, пытаясь заснуть снова.

Не вышло. Сон не шёл.

Выругавшись про себя, Уайтири-старший попытался устроиться поудобнее, пеняя на жесткий мешок и некомфортность горных условий, как вдруг замер, напряжённо прислушиваясь.

Откуда-то изнутри, рождаясь под диафрагмой и нарастая с каждым ударом сердца, шло странное ощущение, какое обычно возникало у Сэма при поездках на общественном транспорте.

На него кто-то смотрел.

Осознав это, Уайтири судорожно огляделся, понимая, как глупо искать что-то в тесном «шустере», еле-еле вмещающем двоих. Однако ощущение пристального взгляда не ушло, и, спустя секунду, Сэм понял ещё кое-что.

Кто-то смотрел на них снаружи.

Мужчина вновь замер, скрючившись в неудобной позе эмбриона. На ум сразу полезли разные мысли, начиная от детских страшилок о Бугимене и заканчивая рассказами Стивена Кинга, которые Сэм любил иногда полистать, потешаясь над неправдоподобностью описываемого.

Теперь это уже не казалось таким уж неправдоподобным.

Что-то стояло там, за брезентовой стенкой, и Сэм скорее отрубил бы себе палец, чем пошёл бы проверять. Он лежал и судорожно молился, не помня себя от какого-то безотчетного иррационального страха перед тем, кто был снаружи. Звенящая тишина не успокаивала, а лишь усиливала страх — мало ли, что могло нарушить её в следующий момент…

Через некоторое время, показавшееся Сэму вечностью, его ужас неожиданно пошел на убыль. Ощущение взгляда пропало.

То, что наблюдало за ним, ушло.

***

Наутро Сэм проснулся ещё более усталым и разбитым, чем обычно. Голова трещала и раскалывалась, словно под черепной коробкой кипел, булькая, котёл. Хотелось рухнуть ничком на землю и уснуть — на час, два, десять — лишь бы избавиться от этой боли.

Харви же выглядел на зависть отдохнувшим и посвежевшим. Его глаза лихорадочно блестели, а на впалых щеках играл румянец; он вскочил при первых лучах солнца и принялся тормошить брата: