========== Часть 1 ==========

Тускловато-золотистый луч солнца, робко просочившийся сквозь толщу дымчатых облаков, неуверенно скользнул по пологому боку „шустера“ (1) и, отразившись в металлическом креплении, исчез. Солнечный диск убийственно правильной формы начал медленное восхождение над горой, знаменуя наступление нового дня.

Палатка вздрогнула и пошевелилась, исторгая из своих недр человека, с кряхтением и руганью выбирающегося наружу.

Это был коренастый мужчина с красным обветренным лицом, заросшим недельной щетиной. Тёмно-коричневая брезентовая куртка делала его похожим на медведя, а сощуренные светлые глаза, безэмоционально взиравшие на мир, лишь усиливали это сходство, придавая его лицу выражение брезгливой отстранённости.

С хрустом размяв шею и потуже затянув пояс куртки, мужчина поёжился и, задрав голову, взглянул на вершину горы, маячившую прямо над небольшим плато, над которым они спали. В его глазах мелькнула ненависть.

Сплюнув, он пробормотал что-то сквозь зубы и с каким-то злорадным удовлетворением отвесил палатке пинок. Та вновь колыхнулась, и изнутри послышался обречённый стон.

— Подъём, Харви, — раздражённо бросил мужчина. — Я не хочу снова тратить полдня на сборы. Чем быстрее ты поднимешь свою задницу, тем быстрее мы доберёмся до этой проклятой вершины.

— Как ты можешь так говорить, Сэм… — с укором в голосе тихо отозвался тот, кого назвали Харви. — Неужели тебе самому не интересно узнать, что творится там, наверху? Все эти поверья и легенды не могут быть основаны на пустом месте.

Его напарник вновь выругался и занес ногу для следующего пинка, однако в последний момент передумал. Опустив ступню на снег, он повернулся к палатке спиной и принялся разводить костёр, глухо ответив:

— Ты же знаешь, Харви, я не верю во все эти сказки. Монахи сколько угодно могут петь свои песенки о богах, застрявших где-то на этой горе, но меня не обмануть — я же знаю, что это лишь приманка для таких дурней, как ты.

Палатка шевельнулась в последний раз, и из неё выбрался ещё один мужчина на вид помладше первого, с редкими светлыми бровями и жидкой бородкой, обрамляющей тонкие губы и безвольный подбородок. Глаза его, однако, горели каким-то фанатичным огнём, и, когда он поднимал их к вершине, в глубине водянисто-голубой радужки вспыхивало неподдельное восхищение первооткрывателя.

— Зачем же ты тогда идешь со мной, Сэм? — мягко спросил он, одёргивая на себе точно такую же куртку, что и у товарища, только без пояса.

Последний нахмурился.

— Потому что отец велел мне не спускать глаз с младшего брата. Уже десять лет назад старик чуял, что наш художник способен на любую глупость.

***

Если бы две недели назад кто-то сказал Сэму Уайтири, что день сурка (2) он встретит, дрожа от пронизывающего холода в палатке, установленной близ горной расщелины, он бы расхохотался шутнику в лицо и послал бы его ко всем чертям. Он был слишком консервативен и тяжёл на подъём, чтобы хоть на минуту вообразить себе подобное приключение.

Сэмюэль Т. Уайтири, заработавший к сорока двум годам небольшое пивное пузо и привычку видеть во всем только отрицательную сторону, возглавлял небольшую строительную компанию, имел двух годовалых дочек-близняшек и безропотную жену Мэгги, считавшую себя обязанной мужу до конца своих дней за то, что тот подарил ей детей. Мэгги очень любила ребятишек, и то, что они с Сэмом на протяжении восьми лет не могли завести своих, рассматривала исключительно как вину со своей стороны… а потому, забеременев тогда, когда, казалось, любая надежда была утрачена, она возвела супруга чуть ли не в ранг бога и была готова исполнять любые его прихоти.

К чести Сэма надо отметить, что, будучи суровым и угрюмым на работе и в общении с друзьями (прозвище „Шатун“ закрепилось за ним ещё со студенческой скамьи), семью свою он трепетно любил и не мыслил существования без робкого голоса Мэгги и воркования близняшек Джуди и Салли.

Его жизнь текла размеренно: работа — дом — работа с редкими перерывами на вылазку в пивной бар или на бейсбольный матч. Сэм по натуре был домоседом и не любил шумных компаний; спокойнее всего ему делалось при мысли о том, что старость так и наступит — тихо, плавно и незаметно, без лишних встрясок.

Однако всё кардинально переменилось, когда в жизнь Сэма вихрем ворвался младший брат.

Харвальд был чёрной овцой в добропорядочном семействе Уайтири и раздражающей соринкой в глазу Сэма. Низкорослый, щуплый, он нисколько не походил на дородных родственников, и вёл абсолютно неприемлемую для их системы ценностей жизнь.

Вместо того, чтобы обзавестись семьей, собственным бизнесом или, на худой конец, заделаться менеджером по продажам чего-нибудь, Харви предпочел зыбкую стезю вольного художника. Он возомнил себя донельзя талантливым абстракционистом, едва ли не воплощением Кандинского, и зарабатывал на жизнь тем, что малевал на холсте пятна дурных цветов. Денег за такое, понятное дело, платили мало, и Харвальд влачил жалкое существование, периодически меняя съёмные квартиры, разнящиеся лишь количеством тараканов и клопов, и питаясь всякой дрянью из дешевых забегаловок.

Раз в год он появлялся на пороге старшего брата, грязный, заросший, с сальными волосами и впалыми щеками, больше похожий на бездомного бродягу, чем на члена хорошей семьи. Мэгги, жалея его, кормила от души, отправляла в ванную и укладывала спать, а Сэм каждый раз пытался направить брата на путь истинный, в сотый раз объясняя ему, что его „мазня“ не доведёт до добра. Харви кивал, лихорадочно запихивая в себя еду, но к уговорам и посулам брата оставался глух. После визитов родственника Сэм неизбежно мрачнел и откупоривал бутылку пива, невзирая на умоляющие глаза жены. Харви раздражал его своей безалаберностью и абсолютным пренебрежением к собственной персоне.

Джек Уайтман, семейный психотерапевт, как-то раз тактично предположил, что в глубине души Сэм попросту завидует вольной жизни Харвальда. Уайтири-старший не на шутку разозлился, и дело едва не дошло до рукоприкладства, но наедине с собой Сэм был вынужден признать, что Джек был не так уж и неправ…

…И вот, две недели тому назад Харви вновь появился в его жизни.

Всё началось со звонка коммутатора. Эдна, молоденькая секретарша Сэма, запинающимся от удивления голосом доложила о визите младшего Уайтири, и не успел Сэм повесить трубку, как тот собственной персоной нарисовался на пороге его кабинета.

— Привет, Сэм, — заявил он, без приглашения проходя внутрь и падая в одно из кожаных кресел, предназначенных для гостей. — Я к тебе по срочному и очень важному делу.

Старший брат медленно опустил трубку, велел секретарше принести два кофе и раздражённо уставился на родственника. Харви выглядел будто бледнее обычного, его колотило, словно в ознобе, а куртка, которую он, видимо, так и не постирал с их предыдущей встречи, лоснилась от грязи. Грязными были и длинные редкие пряди художника, неопрятными сосульками топорщившиеся возле его лица.

Оглядев брата с ног до головы, Сэм мысленно возблагодарил небеса, что на сегодня у него не назначено никаких встреч — что могут подумать партнёры, обнаружив эдакое чучело в его кабинете! — и сухо спросил:

— Что за дело, Харви?

Вместо ответа мужчина извлек из-за пазухи стопку каких-то печатных листов и подал брату дрожащей рукой. Брезгливо скривившись, Уайтири-старший взял их, пролистнул. Глаза скользнули по статьям, набранным убористым шрифтом; „Тайны и загадки горы“, „Пропавшие экспедиции“, „У подножия найден труп агента КГБ, пропавшего тридцать лет назад!“

— Что это за ересь? — мрачно спросил Сэм, кладя распечатки на край стола — подальше от своих бумаг и любимой синей чашки с семейной фотографией, подаренной женой. Его сердце глухо отозвалось лишь на аббревиатуру „КГБ“, вызывающую нервную дрожь у любого американца среднего возраста.

Глаза Харви наполнились таким укором, что Сэму показалось, что он как минимум оскорбил женщину мечты брата.