Ночью я проснулась от тихого стука в окошко. Вскочила моментально, сдергивая с себя сон, словно скомканную простынь. На улице под дверью стоял Андрей с озабоченным лицом. Задавать ему глупых вопросов на тему «что случилось», я не стала. И так было понятно, что «случилось», иначе он бы не будил меня в такой неурочный час. Он выкинул недокуренную сигарету, когда услышал скрип открываемой двери, предварительно тщательно потушив ее о подошву кирзового сапога, и виноватым голосом проговорил:

– Мать, Кольке хуже стало. Рана опухла, вся красная, а у него, похоже, жар. Надо что-то срочно делать.

Я потерла лицо руками, отгоняя остатки сна, стараясь прийти побыстрее в норму. Потом, обратилась к Андрею:

– Так… Подними сейчас Василича, и вдвоем ко мне.

Андрей умница, тоже не стал задавать мне никаких дурацких вопросов. За столько лет работы вместе, он уже четко уяснил, что здесь, в тайге, нет ни демократии, ни плюрализма. И мои распоряжения нужно выполнять беспрекословно. Молча кивнул головой, развернулся и бегом побежал к столовой, где квартировал Василич. А я, взяла фонарь, и по приставной лестнице полезла на маленький чердак, где у меня хранились разные запасы сухих трав. Конечно, травы были прошлогодние, в этом году я запасы еще не пополняла, все было как-то недосуг, но, все же это было лучше, чем совсем ничего. А ночью искать с фонариком травы по лесу, было занятием глупым и бесполезным. Травы ночью не собирают, если хотят, чтобы они силу имели. Исключение, разве, составляет цветок папоротника, которого в реальной жизни не существует. Папоротник вообще не цветет, это я знала абсолютно точно.

Пошуршав на чердаке своими запасами, я извлекла траву лесной клубники и ягоды шиповника. С этим богатством и спустилась вниз. К этому времени, Василич, одетый в подштанники и фуфайку на голое тело, вместе с Андреем, стояли у дверей избушки. Василич зябко ежился от наползающей с реки прохлады, и переминался от волнения с ноги на ногу. Я обратилась к мастеру.

– Андрюш, надери ивовой коры. Нож есть?

Он кивнул головой, задав только один вопрос:

– Сколько?

Я на секунду задумалась.

– Хорошую горсть… – И показала в своей руке сколько по моим представлениям это должно быть.

Андрей тут же растворился в прибрежных кустах ивняка, только фонарик его мелькал, словно перепуганный гигантский светляк. Потом посмотрела на Василича.

– А ты, давай, печку раскочегарь. Испеки на плите две больших луковицы, и поставь в котелке воду для отвара. Понял?

Василич закивал головой, и понесся рысью к навесу, где у нас стояла летом печь, причитая горестно на ходу:

– Ой, беда, беда… Да, как же это… Что же теперь…

На его ворчания и стенания я уже давно перестала обращать внимание. Главное, я знала, что он исполнит в точности все, как я сказала. Уже минут через двадцать печь топилась, и на ней, разрезанный на половинки, пекся лук, рассержено шипя на горячую плиту, а в небольшой кастрюльке начинала закипать вода с ивовой корой. Я колдовала над отваром, а мужики в благоговении замерли по обе стороны от меня на почтительном расстоянии. Не оборачиваясь, проговорила:

– Перетащите Кольку вместе с матрасом в мой домик на полку. А то он сейчас там мужиков перебудит, а им утром рано на работу.

Василич попробовал мяукнуть:

– Мать, а ты как же…?

Я на несколько секунд оторвалась от кастрюльки, и по возможности мягко, ответила:

– Василич, не страдай. Я разберусь. Все, давайте живенько. Только смотрите, осторожно. – И опять уткнулась в кастрюльку, добавляя по мере закипания сухие травы. Сначала шиповник, а последними листья клубники.

Через пять минут я сняла кастрюльку с печи, и поставила остужаться на, подставленные рядом специально для этого, камни. К этому времени, Кольку уже перетащили в мой домик вместе с постельными принадлежностями. И я принялась хлопотать над ним. Рана действительно воспалилась, покраснела и была горячей. Колька с несчастным видом стонал, лежа на полке. Голова была горячей, губы потрескались, глаза горели лихорадочным огнем. Я напоила его отваром, затем привязала к ране остывшую печеную луковицу, а на лоб сделала холодный компресс из кусочков льда, который добыл из ледника расторопный Василич. Все, больше я пока ничем ему не могла помочь.

Где-то, минут через тридцать, температура начала спадать. Лицо его покрылось испариной, и он потихоньку забылся сном. У меня слегка отлегло от сердца. Но, проблему надо было решать кардинально. До города его везти в таком состоянии было проблематично. Я вышла на улицу и присела на крыльцо, пытаясь сообразить, что лучше предпринять в подобной ситуации. Звезды над головой сияли ярко и безмятежно, совершенно равнодушные к моей проблеме, как, впрочем, и ко всем остальным людским проблемам на земле.

Из темноты, словно ночной призрак, материализовался Андрей. Сел рядом со мной на крыльцо и молча протянул открытую пачку сигарет. Я отрицательно помотала головой. Он достал сигарету и прикурил, глубоко затянулся, и задал вопрос:

– Ну, как он там?

Я с тяжелым вздохом ответила:

– Температура, вроде бы, спала. Уснул…

Андрей посмотрел на меня и извиняющимся тоном проговорил:

– Мать, я, конечно, не лекарь, но, может его в больницу?

Я опять тяжело вздохнула в который раз и, с прорывающимся в голосе отчаяньем, ответила:

– Да, конечно, лучше! Только в какую больницу, Андрюш? В город? Так туда ехать шесть часов, если не больше. Он не выдержит такой дороги! Мы его от деревни везли, он вздрагивал на каждой кочке. А тут ехать всего ничего. – Я задумалась на мгновение, потом, приняв решение проговорила. – Значит так… Я сейчас уеду, а ты тут присмотри за всем. Мужики знают, что и кому делать надо. Объем работ есть у каждой бригады. А ты сегодня с ними на деляну не езжай, Колю покарауль. Василич тебе поможет, если что. Как проснется, отваром еще его напои, и пускай Василич ему чего-нибудь легкого приготовит, типа бульона. Ему сейчас силы нужны.

Я поднялась с крыльца, а Андрей с тревогой спросил:

– А ты куда?

Я усмехнулась.

– А я, Андрюш, к знахарю поехала. Есть тут один в наших краях, говорят. Может он чем поможет.

Зашла в домик, быстро переоделась, сняла со стены карабин. Подошла к Коле, он спал, разметавшись по влажной простыне, и постанывал во сне. Осторожно потрогала голову у больного. Температуры, вроде бы не было. Удовлетворенно кивнула своим мыслям, и пошла седлать Люську. Андрей остался на крыльце, и я спиной чувствовала его недоуменный, и слегка тревожный взгляд, которым он смотрел мне вслед.

Я направила Люську на лесовозную дорогу, уже хорошо накатанную и, идущую прямо от нашей поляны вглубь леса. Рассвет еще только занимался. Полоска неба над самым горизонтом на востоке серела. Но, ночь еще пока не утратила своей власти над миром, и под пологом леса царил непроглядный мрак. От реки тянуло прохладой, от которой я зябко ежилась. Конечно, можно было поехать и напрямки, через лес, но, во-первых, я еще не знала возможностей кобылки. А вдруг она от гнета прожитых лет частично утратила свое зрение, и не сможет ехать в темноте? А натыкаться в лесу на стволы деревьев через каждую минуту у меня не было особого желания. А во-вторых, дорогу к скиту я еще как следует не знала, ориентировалась только по карте, на которой твердой рукой Сан Саныча был поставлен жирный крестик. А еще, была большая доля вероятности напороться на болото, которое было отмечено на карте, а искать тропы обхода в темноте тоже было удовольствие ниже среднего.

Люська подергивала шкурой и сторожко поводила ушами, прислушиваясь к ночным шорохам. Видно, на ней давно уже никто не ездил по лесу, и кобылка отвыкла от его запахов и звуков. Но, вскоре, она успокоилась и пошла веселее. Света звезд хватало, чтобы разглядеть сероватую ленту дороги впереди, разбитую тяжелыми колесными тракторами и лесовозами. Доехав до квартального столба, я повернула по просеке направо. Здесь колеи от тракторов и машин не было, только заросшая травой земля, да не выкорчеванные пеньки. Но, Люська с задачей справилась блестяще, бодро переступая ногами, аккуратно обходя все препятствия на своем пути.