Когда подрос, и ему исполнилось одиннадцать лет, отец пообещал взять его с собой «в поле», как говорили геологи. Мать была против, считая, что сын еще маловат для подобных приключений. Олежка сидел в своей спальне под дверью, и с замиранием сердца слушал, как спорят родители, сжимая в руках, словно спасительный круг, отцовский бинокль.
– Он еще маленький! – Горячилась мать. – Ты что, не понимаешь?! Ты будешь по своим горам лазить, а он что, в палатке комаров кормить?! Да, и потом, ведь сам знаешь, тайга, возможно всякое!
Мать горестно вздохнула, и у Олежки, кажется, перестало биться сердце. Он прекрасно знал, когда мама начинала так вздыхать, отец ей всегда уступал. Но, на сей раз, все было по-другому. Он услышал, как папа достаточно настойчиво принялся возражать.
– Оля, он мужчина, не забывай этого. Ты его всю жизнь под юбкой не продержишь. Анфиса Федоровна безусловно, достойная женщина, и просто замечательная бабушка, но мальчик растет, и ему необходимо закалять и характер, и тело. А в этот раз в экспедиции будут еще два паренька. Ты же знаешь Куликова Сергея? Так вот, он своих пацанов берет. Так что, Олегу будет не скучно. Парни у него хорошие, многое умеют, многое знают. Так что нашему сыну будет чему у них поучиться.
Мать опять вздохнула, но Олежке показалось, что уже не так горестно, и все еще попробовала возражать.
– Так Куликовским ребятам уже сколько? Младшему четырнадцать, а старший уже совсем почти взрослый мужчина, ему семнадцать. А наш-то, совсем малявка по сравнению с ними. Захотят ли возиться? Да, и няньки с них, как с тебя балерина. – Невесело усмехнулась она.
Голос отца стал мягким и чуть насмешливым.
– Оль, да они сами предложили, чтобы я Олежку с собой взял. Они за ним и присмотрят. Не волнуйся, все будет хорошо.
Они еще поговорили немного, но Олежка дальше слушать не стал. Было ясно, что в этот раз папа все-таки возьмет его с собой. Он забрался в кровать, сунул отцовский бинокль под подушку, как некую гарантию и пропуск в тот таинственный мир под названием «тайга», в который до сих пор ему ходу не было, и, свернувшись калачиком, уснул, счастливо улыбаясь во сне. А когда он проснулся, возле его кровати стояла пара новеньких кирзовых сапог маленького размера.
То лето он долго еще вспоминал и наяву, и в своих снах. Тайга приняла его не сразу. Сначала, она обрушилась на мальчишку всей своей мощью комариных и москитных туч, затяжных дождей, ночного волчьего воя. Но, рядом был отец, и Олежка, сцепив зубы терпел. Терпел так, как только умел, стараясь не показывать своих слабостей. А ночами, зарывшись в спальник в палатке, тихонько скулил, так, чтобы, не дай Бог, никто не услышал. Нестерпимо чесалось все тело, глаза превратились в две щелочки от укусов ядовитой мошки, непривычные кирзовые сапоги натирали ноги до кровавых мозолей. Отец поглядывал на него вопросительно, но он, упрямо стиснув зубы, выдавливал на своем лице улыбку. Ведь если он только пикнет, отец тут же его отправит домой, и больше никогда уже не возьмет с собой. Да еще ему страстно хотелось показать себя настоящим мужчиной, чтобы отец им мог гордиться.
С Федькой и Иваном Куликовыми он подружился сразу. Федька старший был уже почти взрослым дядькой. У него даже на подбородке вылезал пушок, который обещал в скором времени превратиться в настоящую бороду, как у его отца или дяди Сережи, отца мальчишек. Федор был не по годам рассудительным, и опекал их с Ваняткой, младшим Федькиным братом, почти, как взрослый, серьезно и ответственно. По утрам подъем вместе со всеми, легкая гимнастика, водные процедуры у ледяного ручья, до которого еще надо было добежать. Затем, Федор придумывал им какие-нибудь несложные дела на общую пользу, так сказать. Натаскать хвороста или воды, заштопать одежду, которую мальчишки, словно нарочно раздирали, лазая по деревьям и скалам. А после обеда они помогали мыть посуду. И только потом у них было «свободное время». У братьев не было мамы, она умерла, когда младшему Ваньке исполнилось четыре года, а Федору семь. О причинах ее смерти никто не говорил, да и Олежка не решался расспрашивать, жалея братьев. Как это они без мамы? Мальчик эдакого ужаса даже представить себе не мог. Но мамы не было, и это было горьким фактом и страшной очевидностью. Воспитывал их отец. С раннего детства он брал их с собой «в поле», и для них все это было уже привычным. Федька на следующий год уже пойдет в армию, а потом станет геологом, как и его отец. Ванька был характером помягче, смешливый, всегда готовый к какому-нибудь озорству, за что и получал нередко подзатыльники от старшего брата.
Иван сразу взял Олежку под свое крыло. Теперь, все проказы учиняли уже вдвоем. Правда, ничего такого страшного они не совершали. Самым большим проступком был только один, о котором они никому до конца так и не рассказали. Они собрались отправиться в пещеру, которая находилась недалеко от их лагеря, наслушавшись про нее удивительных историй от деда, который был в экспедиции разнорабочим, и его все, почему-то, называли просто «Сеня». Сеня был уже совсем старым, лет сорока пяти, и знал множество историй и баек, коими потчевал ребят по вечерам, сидя у костра. Так вот, про пещеру он рассказывал, что в ней, были спрятаны несметные сокровища бандитской шайки, которая орудовала в этих краях лет сто назад. А предводителя банды звали смешным именем Ерошка. Мальчишки смешливо фыркнули. Ну, правда, что это за имя для грозного атамана, «Ерошка»? Смех один, да и только! Федор, слушавший все это, сидя у костра и что-то мастеря из двух деревяшек, только презрительно скривился и спросил:
– Сеня, ты случайно не про Али-Бабу и сорок разбойников рассказываешь?
Сеня обижено надулся, и пробурчал в ответ на эту реплику Федьки:
– Сам ты Али-Баба! Не знаешь, так и не говори!!
Они тишком убежали из лагеря на следующий день перед самым обедом. Улизнули пока Федор помогал геологам с образцами пород, прихватив с собой по коробку спичек, и по куску хлеба. Идти до пещеры следовало километра три в гору, потом пройти по хребту еще километра два. И там были скалы. Олежку просто околдовало их тяжелое и суровое очарование. Словно, он попал в совершенно другой мир. В тот мир, о котором ему рассказывала бабушка Анфиса в своих сказаниях. Мальчик без конца вертел головой, словно ожидая, что из-за какого-нибудь камня высунется голова кладовика7, ну, или, на худой конец, просто лешего.
Пещера, запрятанная между двух больших камней, напоминающих очертаниями голову волка, была не очень глубокая, может метров десять всего. В ней пахло сыростью и диким зверем. У Олежки по коже побежали холодные мураши. Словно, из темных углов на них смотрел кто-то невидимый и ужасный. Судя по тому, как Ванька переступал с ноги на ногу, испугано оглядываясь, ему тоже было не по себе и хотелось побыстрее сбежать из этой темной дыры, которая словно тянула их в свою ненасытную утробу. Спички сгорали быстро, и не давали достаточного света, чтобы разглядеть пещеру как следует.
Нестерпимо захотело оказаться там, где ярко светит солнце, где все просто и понятно, где комары уже не кажутся таким уж страшным бедствием. Когда они выскочили наружу, заполошно дыша и, почему-то, оглядываясь, будто, кто-то гнался за ними, и мог в любой момент схватить и утащить обратно в темноту лаза, прямо перед пещерой их поджидал «сюрприз». Медведица с двумя маленькими медвежатами.
Ванька как-то сдавленно пискнул, вроде как собираясь крикнуть, но в последний момент передумал, а Олежка, не отдавая себе отчет, почему, сделал несколько шагов вперед, прямо к медведице. Он бы не смог объяснить не то, что кому-нибудь, а даже самому себе, почему он поступил так. Было ощущение, что он встретил старых друзей. Медвежата, завидев людей, перестали баловаться, и замерли недалеко от матери. А мать – медведица, потянула носом воздух, прижала свои круглые, и как казалось Олежке, смешные ушки к крупной, словно бочка, голове, и пошла напряженной походкой прямо к мальчику, изредка издавая какие-то утробные звуки, больше похожие на кваканье огромной жабы, чем на медвежий рев. Позади Олежки раздался дрожащий от страха Ванькин голос.
