Местом нашей встречи и на этот раз снова стала кухня – точно по старой советской классике.

Сойер на барном стуле у острова лениво попивает кофе с разогретой в микроволновке бельгийской вафлей – его любовь к ним просто маниакальна, в шкафчике я видела, наверное, их месячный запас, – а я спустилась вниз за пакетом сока, стаканом молока и печеньем. Стараясь лишний раз не попадаться ему на глаза, из комнаты почти не выхожу, поэтому затариваюсь сухим пайком.

– Это так заметно? – спрашиваю с вызовом, не оборачиваясь.

Мою кровь нередко называют голубой из-за редкости – у меня четвертая отрицательная, – но он, конечно, имеет в виду другое. Аристократическая бледность лица у меня тоже присутствует.

– Невооруженным глазом. Ты ведешь себя как наследница престола в изгнании. Опальная королева, не иначе.

– Что за мания у тебя придумывать мне разные прозвища? – все же верчу я головой в его сторону. – Тебе так не нравится мое имя?

– Я уже говорил: оно тебе не идет. Вот твое второе имя куда больше отражает твою сущность.

– И об этом ты уже тоже упоминал.

Я уже всё взяла, и готова уходить, но моему надзирателю явно пришла охота поговорить, поэтому я не спешу удаляться. Это, по меньшей мере, невежливо. Да и, честно, достало сидеть в крохотной комнатушке наверху. Я – свободолюбивое создание.

– Я помню, спасибо. И все же… – он продолжает жевать вафлю. – Второе имя. Тот, кто дал тебе его, на редкость прозорливый малый. Видимо, твое "я" пёрло из тебя еще в далеком младенчестве.

– Аха, – на издевках, основанных на моем имени, я не одну собаку съела, вряд ли Сойер сможет меня удивить, поэтому его попытки даже забавляют. – Всем известно, что младенцы лысоваты. Мне трудно было скрыть пробивающиеся на поверхность рожки.

– Так я и думал. А хвост с крючком тоже имеется? – подавшись вперед, спрашивает шепотом, будто о чем-то запретном.

– Желаешь проверить?

– Воздержусь, пожалуй.

Он отклоняется назад и возвращается к кофепитию, я же пожимаю плечами.

– Восхищена твоей сдержанностью.

– А я – твоей покладистостью.

– Это просто я еще не освоилась. То ли еще будет, – обещаю с легкой улыбкой и фальшивым выражением святой невинности во взгляде.

– Я буду готов, – обещает он в ответ на полном серьезе.

– Уверен?

– Абсолютно.

Он совершенно точно верит в то, что говорит. Это меня даже дразнит, провоцирует на то, чтобы доказать, что он не прав.

– Хм… Я постараюсь тебя удивить.

Снова улыбаюсь.

– Очень на это рассчитываю. И обещаю достойно тебе ответить.

– Что ж, попробуй, – не спорю я.

Думаю, что разговор закончен и собираюсь сваливать, когда он вдруг спрашивает вполне дружелюбно:

– Кофе будешь?

– Давай, – чуть подумав, вздыхаю.

Аромат свежемолотых зерен дразнит обонятельные рецепторы и лишает возможности ответить отказом. Оставив свой сухпаёк на столе, я присаживаюсь на стул напротив Сойера. Остров очень широкий, что позволяет сохранить приличную дистанцию между нами.

Через пару минут он ставит передо мной на стол по-американски большую чашку с на удивление крепким напитком. Это не американо, это большая – четверная, не меньше – порция эспрессо.

– Так ты откроешь мне тайну, кто наградил тебя таким противоречивым именем?

– Ты ж хвалился, что знаешь обо мне все, – разбавляю крепость молоком из своего стакана.

– Этой информацией мои источники не обладали, – признает он с сожалением, а я цокаю языком.

– Непростительно. И непрофессионально. Как они могли упустить что-то в моей славной биографии?

– Я уже пожурил их за эту неслыханную оплошность.

– Надеюсь, они вняли, – продолжаю я кривляться.

– Безусловно, – вторит он мне. – Так я заслужил откровенность?

– Вполне. Но ты будешь разочарован – никакой тайны и никакой оригинальности. Своим прекрасным именем я обязана – о, ужас! – делаю большие глаза. – Своей матери.

– Не слышу в твоем голосе любви к женщине, что подарила тебе жизнь.

А у меня складывается ощущение, что именно ради информации о моих отношениях с матерью и был затеян весь этот разговор. Уж слишком притянута за уши последняя фраза. Он долго ждал подходящего момента, чтобы как бы невзначай спросить об этом, но он так и не наступил, поэтому он воспользовался полуподходящим.

Но я не буду его обламывать. Тайну из моей нелюбви я не делаю.

– Правильно не слышишь. Ее нет, – я тянусь к вафле.

– У вас какие-то терки с бывшей миссис Вандербилт?

– А я смотрю, твои шпионы и тут схалтурили. Их уволить мало за халатное отношение к работе. Мама никогда не брала фамилию отца.

– Серьезный недогляд. Я придумаю для них наказание пострашней.

– Уж сделай милость.

– Я задал вопрос, – обрывает он мою клоунаду, и я отвечаю серьезно:

– Никаких терок. Никакой любви. Никаких отношений. Она ушла от отца и перестала для меня существовать.

– От отца или от тебя? – смотрит в упор.

Но меня это не трогает.

– Ты же интересовался. Про мою жизнь в России знаешь. Зачем этот дешевый выпад? Мамуля забрала меня с собой. И быстро пожалела об этом.

– Почему?

– Потому что гладиолус! – отвечаю на автомате по-русски.

– Чего? – не понимает он.

– Ничего. Проехали. Ты, кстати, тоже не питаешь большой любви к отцу.

– Тебе показалось, – он резко закрывается и даже встает со стула, чтобы поставить чашку в мойку, вновь оказываясь у меня за спиной.

– Ну разумеется, – говорю я, обращаясь к пустому месту перед собой. – И именно поэтому мы познакомились только сейчас, хотя я замужем за ним уже семь лет?..

– Просто не было подходящего случая.

– Уху, – бурчу, а он возвращается в поле моего зрения.

– На самом деле ужасно боялся предстать перед красавицей мачехой и испортить отцу репутацию.

– Красавицей? – выражаю максимально искреннее удивление. – Так ты все же оценил мою природную красоту?

– Ее трудно не заметить.

– Какое облегчение! Значит, не зря стараюсь.

– Не зря.

На губах блуждает усмешка. Что ж, по душам, похоже, наговорились. Ну, не больно-то и хотелось. Я залпом допиваю противный горький, несмотря на большую дозу молока, кофе, и со стуком ставлю чашку на стол.

Финита ля диалог.

На следующее утро мой смазливый – невозможно не признать – надзиратель приносит мне в комнату телефон. Звонок от Рассела.

Я говорю с мужем несколько минут. С сожалением узнаю, что пока никаких позитивных новостей нет, что они даже до сих пор не могут найти машины, из которых стреляли. Не дали пока результатов ни многочисленные обыски потенциально подозрительных адресов, состоящих на контроле у полиции, ни опрос возможных свидетелей, ни слежением через глобальную систему поиска по камерам – ни на одной из камер в ближайших штатах искомые тачки с тех пор ни разу не засветились.

Я и без объяснения мужа понимаю, что это значит. Они знают, что их ищут, и либо машины надежно спрятаны, либо максимально изменены внешне, либо вообще давно уничтожены прессом для утилизации автомобилей.

– Все машины тонированы в хлам, система распознавания лиц не смогла вытащить даже часть лица кого-нибудь из нападавших, поэтому и распознавание невозможно.

– Да, тонировку я помню. Тоже не смогла никого рассмотреть.

– А ты, кстати, мастерски водишь машину, детка. Явно не порастеряла былых навыков. Я всегда говорил, что у тебя талант к вождению. В твоих венах…

– Машинное масло? – смеюсь я.

Он действительно слишком часто это говорил.

– То есть, расследование в тупике? – спрашиваю то, что меня действительно волнует. – Значит, скорая свобода мне не светит?

– Пока нет, – Рас даже не пытается подсластить пилюлю, но, как всегда, обещает сделать все возможное и невозможное.

– Папа не звонил?

– Нет. Но если хочешь что-то передать, я сам его наберу. Проведу оператив…