Оин крякнул и опустил глаза.

– Гномов часто считают суровым народом, скрытным, угрюмым. Люди говорят, что наугримы долго помнят обиды. Молот мне на ногу, это правда. Но и добро мы помним долго. Ты спас меня на корабле. Не дал мне погибнуть в бездонной пучине, хотя в этом для тебя не было никакой выгоды, а я был неучтив с тобой. Я пойду с тобой, Матиуш сын Стевариуса. Иначе и быть не может.

Прошедшая ночь была совершенно сумасшедшей. А ведь была надежда, что потеряв свою артиллерию, орки хоть на время угомонятся, и у городского гарнизона наконец будет передышка. По крайней мере, Франц сильно на это надеялся…

Минувшим вечером за стеной со стороны Любцерштрассе дозорные заметили передвижение осадных орудий. Было очевидно, что узкоухие тащат свои катапульты на господствующую высоту: тот косогор, который сам собой выскочил в окрестностях Пархима, пока Франц с Анной Нойманн партизанили в лехордских лесах. На этом же холме, который отчего-то горожане прозвали «гора Кози», в битве с единорогами находилась ставка Стевариуса Сонетра. Так что место оказалось хорошо пристреленным. Врагу дали время подтянуть свои механизмы к вершине холма. Орков и гоблинов там собралась целая стая: были видны освещенные вечерним солнцем натянутые канаты, слышны крики, рёв каких-то животных. Затем, пока ещё было светло, пархимцы открыли южные ворота и выпустили оба «тигра». Переделанные из бульдозеров танки сделали только по несколько выстрелов. Этого оказалось достаточно. Взрывы смешали с землёй хитроумные механизмы орков. Хорошо им досталось: бревна, обрывки тросов, какие-то непонятные ошметки летели в воздух. Разбегались орки оттуда во все стороны. Кто мог, конечно. Звери их, ящеры, носились в панике по округе. Один ― с дохлым всадником в седле, подбежал совсем близко к крепостной стене. Его уложили точным выстрелом.

Поэтому-то и была надежда, что узкоухие снизят обороты. Будут зализывать раны. Но они не успокоились, прошедшей ночью орки атаковали там, где их не ждали: с озера Воккер. На его берегу стену возводить не стали. Ведь раньше думали, что вода для них надёжная преграда. Через Эльде они, по крайней мере, не лезли. И вот ведь черти, выходит, они умеют делать лодки, мастерить плоты; поняли, что в ночи для них главная опасность ― прожекторы, которые горожане перенесли с северного берега. Не такие уж они и тупые обезьяны оказались.

Атака была внезапная и страшная. Со стороны озёрной глади вдруг прилетели сотни тяжёлых стрел. Прожекторы на крепостной стене на Визенринг мгновенно погасли. Когда Франц по тревоге прискакал со своим подразделением, бой уже вовсю шел. Орки отвоевали берег и двигались между садовыми домиками, по грядкам и клумбам. Кажется, что они напирали отовсюду, и от берега, и со стороны городской больницы. В темноте слышны были звон стали, крики и верещание узкоухих. Стрелять никто не решался, можно было угодить в своих. Но впрочем, раньше это направление считалось безопасным, и размещали здесь ополченцев – у них-то и оружия огнестрельного почти ни у кого не было.

Со стороны кладбища (там стена шла к озеру от Любцерштрассе) одинокий уцелевший прожектор шарахался пятном света по берегу, высвечивая на миг ужасные головы орков и гоблинов, занесённые для удара тесаки в их руках. Наконечники копий, алебард поднимались над шлемами железным лесом. Обороняющихся было значительно меньше.

Позже Франц узнал, что орки атаковали берег и за больницей ― в общественном саду. Это была настоящая массированная атака. Поэтому караул со Шверинера и не пришел на помощь, им самим пришлось туго.

Подразделение Франца сходу врубилось в драку. Это было первое настоящее сраженье в городе, к горячке боя примешивалось паническое чувство, что если сейчас не остановить их прямо тут, на этом месте, то все пропало ― враг хлынет через отвоеванный плацдарм, непреодолимой саранчой расползется по городу, и будет поздно что-то делать. И бежать будет некуда. Ведь там за стеной Пархима все уже принадлежит им.

Франц всматривался в силуэты и рубил направо и налево, его лошадь топтала чьи-то тела. Снизу тянулись лапы, хватали его за ноги, пытались сдернуть вниз на землю. Франц пригибался к шее своего Буцефала, бил по пальцам клинком. Тыкал острием в блеклые морды. Затем загорелась больница, и пламя пожара осветило садовые участки. Картина была ужасающая: до самого озера все шевелилось, вскрикивало, взвизгивало, звенело сталью. Франц увидел, как рядом рухнула на живот лошадь кого-то из бойцов их подразделения ― из несельградевских всадников. Заверещали с удвоенной силой мелкие гоблины, прыгнули макаками на воина. Только по тому, что его клинок мелькал еще в этой свалке, можно было понять, что воин пока жив и сражается. Франц поспешил на помощь, но увяз в поединке с орком. Тот попытался сбить его с лошади рогатой железякой, насаженной на длинное древко. Франц увернулся от первого удара ― железо скользнуло по наплечнику возле самого уха, но при втором тычке крючья замысловатого оружия зацепились за ремни его доспеха. Он силился сбить копьё: ударил по древку раз, другой… но удары выходили слабые, без замаха, и клинок соскальзывал плашмя… Орк рявкнул и дернул алебарду на себя. В следующий момент Франц взлетел в воздух. Приземлился он на что-то мягкое и, кажется, шевелящееся. Рыцарь не сильно расшибся, но был оглушен и оказался беспомощным. Франц поднял руку, защищая голову стальным наручем от неминуемого удара врага, но его не последовало. Орк, булькая горлом, упал рядом. Из его шеи торчало яркое оперение арбалетной стрелы.

Франц встал на колени и тут же поднял меч. Вовремя. На него наскочил гоблин с полосой заострённого металла. Юноша неловко отбил удар и оттолкнул гоблина от себя гардой меча. Узкоухий упал на спину, заливая кровью рубаху. Острая гарда проткнула ему грудь.

Франц, вскочил с колен на ноги, завертел головой в тщетной попытке отыскать свою лошадь; в свете горящего здания больницы, блуждающего одинокого прожектора дело защитников города выглядело бесперспективным: врагов было несравнимо больше, и пархимцы отбивались от узкоухих уже на Ам Камп ― улице, ограничивающей садовые участки у озера. Всадники Франца были оттеснены на дорогу и прижаты к палисадникам домов. Те несельградцы, которые на свою беду остались в гуще схватки, были со всех сторон окружены «чертями». Отбивались с трудом.

Неизвестно, чем бы все дело закончилось, хорошо, что недалеко был фюргартовский лагерь. Эти ребята очень злые были. Прибежали, пешие. Кажется, без всякого строя. У каждого ― факел в одной руке, меч ― в другой, а у кого топор или клевец. (#1 клевец ― боевой молот с клювовидным выступом для нанесения точечного удара) Навалились, хек! Брызги крови полетели во все стороны. Перелом быстро наступил. Чертей обратно в озеро загнали. Франц с удовольствием расстрелял весь магазин, наконец-то можно было не бояться своих зацепить. Очухавшись, стали смотреть: наших совсем мало потрепали ― обошлось, а орков весь берег… ну, не весь. Но два десятка, или три ― порубленных и раненых… Недолго они были ранеными. В плен теперь никого не брали. Зачем? Прикончили их на месте…

Франц добрался домой на Даммер вег, когда небо над Драконьим хребтом посерело. Настроение было паршивое. Ему все вспоминался раненный гоблин, которого он добил на берегу своими руками. Узкоухий не мог встать, он отползал от идущего на него Франца, не сводя глаз и тонко вереща. Тварь знала, что ему осталось жить считанные секунды. Рыцарь поднимал оружие двумя руками: ручкой вверх ― клинком вниз, а вражина смотрела на него и блеяла. Меч легко пробил грудь гоблина. Францу показалось, что он услышал, как трещат его кости… Обрезая лапы об острую кромку, тварь схватилась за лезвие меча; пасть открылась в безмолвной агонии… А как он думал!? Сам приперся!

…Но было противно. Добивать ― это не то, что убивать в бою. С лошади Франц едва сполз, болело все тело; оруженосец ― олух, зазевался, нога в стремени застряла… Еще бесило, что в доме не горели окна. Хотя, казалось бы, сил ни на что уже не должно было остаться. Но ведь обидно, как же так! Он там, на берегу, со своими ребятами сражался, умирал, а его домашние спокойно лежат по коечкам… укрывшись одеялами, сопят в две дырочки.