К полудню, когда припасы уложили в сумы и совсем было собрались выступать, зоркий мальчонка заметил на дальних склонах бредущих к айлью людей. По мере приближения Вася, остро желавший уже не рацию, а бинокль, сосчитал идущих — четверо, и даже разглядел, что идут они плохо. Одного почти несут, другой опирается на самодельный костыль…

Вид Катари и Пумасинку был страшен — синяки, заплывшие глаза, рваная одежда, так что дед решительно заткнул Васю с вопросами и занялся врачеванием. Через полчаса обработанный первым Катари, баюкая перевязанную ногу, поддакивал Римаку, излагавшему печальную историю их похода. Все оказалось хуже, чем арест полицией — будущие партизаны случайно напоролись на кустарную лабораторию, куда свозили листья коки. И ничего лучше не придумали, как послать двоих добыть припасов, где их и прихватили вооруженные охранники. Вломили для устрашения, заперли в сарае и вознамерились попросту обратить в батраков, причем бесплатных. Но оба кечуа отказались наотрез и держались твердо после чего их избили до потери сознания, отняли почти все вещи и бросили без еды и воды в глухом распадке.

— По счастью… ох… — болезненно морщась рассказывал Катари, — Искай и Римак все видели и вытащили нас. Как смогли, подлечили и пошли понемногу.

— Где лаборатория показать сможете? — Вася не был намерен спускать такие выходки кому бы то ни было.

Тем более наличие чужих вооруженных людей в потенциальной партизанской республике не предусматривалось.

— Да, касик, — Римак уверенно кивнул, — Искай запомнил приметы…

— Сколько охранников?

— Было трое, потом на джипе приехало еще несколько.

— Били вшестером, — оскалился Катари ртом, в котором стало меньше на два зуба.

— Нарисовать место сможете?

— Да, это заброшенная финка Уэльва, там…

— Ладно, потом. Отдыхайте. Вы молодцы, что дошли, а с этими мы посчитаемся.

Ни о каком выходе прямо сейчас речи не было — Пумасинку был плох и дед запретил его дергать как минимум три дня. Прикинув свои планы, Вася назначил боевой выход через неделю — раньше общинные мастерицы не успеют пошить и наткать одежду взамен порванной в клочья. Для быстроты касик потребовал не красить шерсть для пончо и чульо, а ткать прямо так, из черной и коричневой, с редкими вкраплениями белой, но заказ чуть не сорвал Контиго — он решительно восстал против нарушения традиции и требовал все делать общинными цветами и узорами. Аргументы “сейчас нужна незаметная одежда, а не яркие одеяния, видные за километр” на деда не действовали, в конце концов Вася рыкнул и приказал делать “как я сказал”.

Дед, как ни странно, смолчал.

Оставив Иская и Катари соображать, как подобраться к лаборатории и готовить выход, Вася не без приключений вытряс из Римака денег и отправился в Кочабамбу на пикапе. К его удивлению, машина переносила тяготы и лишения горной жизни очень даже неплохо — сделали ее крепко, железа не пожалели. Ну капало из шланга, но Вася туго перевязал тряпкой, до города хватит, а там посмотрим.

Лысый доктор Дуке улыбнулся Васе, отчего рубец на лице страшно сморщился и тут же послал соседских мальчишек за автомехаником Ньико и еще одним человеком, чтобы они пришли к вечеру, после окончания приема.

— Что за человек, доктор?

— Аргентинец, бежал от переворота, ему нужно спрятаться. Я думаю, он будет тебе полезен.

— Хорошо, посмотрим. А есть ли в Кочабамбе магазин, где можно купить хороший транзисторный приемник?

— Радиоприемник, Тупак? Не радиопередатчик?

— С передатчиком нам еще рано. А слушать, что происходит в мире и в стране, необходимо.

— Надо спросить у Ньико. Ты пока обожди здесь, у меня пациенты. Вот тебе газеты и кофейник, я знаю, ты любишь. Если что, новую порцию сварить сумеешь?

— Конечно.

Первую чашку Вася выпил почти залпом — уж больно соскучился по кофе, в горах это большая редкость, все больше чай из листьев той же коки или из муньи, горной мяты. Вторую пил уже с чувством, с толком, с расстановкой, просматривая газеты. Де-факто столичные “Эль Диарио” и “Ла Разон” из Ла-Паса, де-юре столичную “Коррео дель Сур” из Сукре и, разумеется, местную “Опиньон” из Кочабамбы.

Дурманящие запахи кофе и типографской краски привели Васю в расслабленное состояние — ровно до того момента, когда на третьей полосе “Эль Диарио” он увидел заголовок “Инкские сокровища в Европе?”. Статья сопровождалась фотографией двух хрычей в костюмах и галстуках, демонстрирующих толпящимся вокруг них репортерам коробочку с брошкой. Второе фото показывало брошку более крупно и Вася узнал “золотой самолетик”.

Он отставил чашку в сторону и вчитался.

…грандиозной новостью для историко-антикварного сообщества Франции стало появление на парижском аукционе “Кристис” изумительного творения инкского периода, привезенного, по слухам, из Боливии…

…продано за двести семьдесят пять тысяч франков… покупатель остался неизвестным…

…как древнее сокровище могло попасть на аукцион вместо национального музея?

Другие газеты про самолетик молчали — может, новость просто до них не добралась. Но все это выглядело слишком лихо — похоже, Исабель нашла ювелира, а тот довольно шустро организовал выход на аукцион в Европе. Надо бы поговорить с ювелиром, а то пока падре Луис найдет дорожку, а тут уже готовая.

Прочие новости были, в основном, посвящены чемпионату мира по футболу, где боливийцам в первую очередь преподносили успехи близкородственных стран — Чили, Аргентины, Уругвая и Мексики. Про бразильцев, за которых играли Пеле и Гарринча, писали меньше, а СССР удостоился лишь упоминания об участии.

Глухо писали о перевороте, то бишь “революции” в Аргентине, о бомбардировках Ханоя, еще в “Ла Разон” нашлась нудная статья профессора-юриста, которую Вася прочел только из-за выхваченного глазом словосочетания “Дело Миранды”. Так и оказалось — Верховный Суд США предписал полиции зачитывать права задержанным. А еще в официальных сообщениях мелькали президентские выборы и “кандидат Баррьентес”.

Уже в сумерках тихо пришел незнакомец, назвавший себя Хуаном, а следом к дому подъехал Ньико на своем автомобильчике и привез еще одного человека, Габриэля. Доктор что-то сердито выговаривал автомеханику в углу, пока двое новеньких знакомились с касиком, но потом смилостивился и собрал всех за столом.

— Друзья, мы собрались сегодня, чтобы начать новую страницу в революционном движении Боливии! — несколько пафосно начал доктор Игнасио, а Габриэль при этих словах отчетливо сморщился.

Но худо-бедно разобрались кто есть кто.

Хуан после “революции” был вынужден срочно уехать из Аргентины — за свои двадцать девять лет он успел насолить правым так, что они потребовали его голову уже у правительства Боливии. И в случае задержки с выдачей грозили расправится самостоятельно. Неудивительно, учитывая послужной список Хуана из десятка громких акций, о которых он сдержанно рассказал. В голове у него, конечно, традиционная для латиноамериканцев каша из воззрений Боливара, Мао и Троцкого. Но парень, по всему, упертый и хорошо владеющий оружием.

Габриэль, больше помалкивал, но по некоторым репликам Вася решил, что имеет дело с коммунистом. Во всяком случае, его участие в Партизанском корпусе Народной армии Испании и потом диверсии против нацистских торговых кораблей в портах Латинской Америки наводили на такие же мысли. Ровесник доктора, парагваец, на родине заочно приговоренный к смерти, тоже опасался за свою безопасность при военном режиме в Боливии. Он и жил-то фактически на нелегальном положении последние два года, а тут выпала возможность перебраться подальше от властей.

Доктора можно было считать кем-то вроде анархо-синдикалиста, автомеханик представлял левонациональный фланг сторонников свергнутого президента Пас Эстенсоро — в общем, весь левый спектр Боливии в наличии. Идею о создании партизанской республики или, как они предпочли ее наименовать, “Зоны Освобождения”, сразу не отвергли, но полезли в такие дебри аргументации и теории, что Вася был вынужден поставить вопрос ребром: