Странные люди эти петербуржцы-ленинградцы! В минуту волнения они не возопят нечто невообразимое, а начнут читать любимые стихи.

Не все пассажиры что-то нашептывают себе под нос, но среди самых вежливых и плохо одетых такие встречаются обязательно.

И мандельштамовский персонаж Парнок, и поэт Пяст, и обитатели квартиры 34 принадлежат этому сообществу.

Каков репертуар этих бормотаний? Конечно, без Мандельштама тут не обошлось. Тем более, что он сам описывал нечто подобное. Вот хотя бы «Ангел в светлой паутине…» или «Из табора улицы темной…»

Удивительно, когда человек, едущий рядом, читает стихи. Впрочем, к подобным вещам мы успели привыкнуть. А событие, произошедшее под самый конец 1939 года, с полным основанием может быть названо странным.

Именно тогда прах и надгробие Бозио перенесли в Некрополь мастеров искусств в Александро-Невской лавре.

Узнай об этом Мандельштам, он бы остался доволен. Когда еще воплощение метафоры становилось делом чуть ли не государственной важности?

Как когда-то Лютик, Бозио оставляла «жаркую могилу». Теперь ее окружали не чиновники и торговцы, а литераторы и артисты. Наконец-то она попала к своим.

В Александро-Невской лавре итальянская актриса - всеобщая любимица. Любой экскурсовод с удовольствием расскажет печальную повесть ее жизни, завершившейся под чужим небом.

Правда, о Лютике экскурсоводы не догадываются. Слишком глубоко запрятана эта тема среди мандельштамовских ассоциаций.

Возможно, впрочем, дело в другом.

Очень уж изменился за последние годы наш город!

Все реже теперь можно увидеть прохожего, бормочущего стихи.

Да и бывших египтян уже не встретишь, а ведь еще недавно именно они определяли уровень петербургской интеллигенции.

Куда-то все подевались: то ли перевелись совсем, то ли окончательно слились с остальными жителями.

Существует такой эффект очереди: когда люди объединяются для какой-нибудь надобности, они становятся неотличимы друг от друга.

А ведь так, бывает, хочется маломальского события!

Ну хоть бы ангел, летящий на велосипеде, промелькнул и растворился вдали…

Для того, чтобы осуществиться, все в жизни проходит «путем зерна».

Не только люди, но и мысли должны миновать несколько воплощений.

Слова и образы могут существовать начерно, томиться в книге какого-нибудь М.К. или Фитингофа-Шеля, а потом найти себя в прозе поэта.

Отнюдь не всегда Мандельштам думал так. Но сейчас ему хотелось ничего не упустить, всему воздать должное, не обойти и самого скучного этапа накопления частностей.

Помните его восторженные слова, обращенные к цитате?

«Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна».

Вместо «цитата» Осип Эмильевич мог сказать - «перпетуум-мобиле», «круговорот в природе», «энергия постоянного обновления».

Его эксперимент свидетельствовал, что вещество поэзии отнюдь не чистое. Тут обязательно присутствуют разного рода примеси. В данном случае без них тоже не обошлось.

И статья Модзалевского, и Холерное кладбище, и надгробие Бозио, и третий сон Веры Павловны - это далекие и близкие источники его образов.

Правда, существуют явления, которые так просто не объяснишь.

Это когда поэт не знает, но чутко улавливает, а потом оказывается, что все обстояло именно так.

Особенно трудно воспринимают такие вещи разные там Шилкины!

Ну как им втолковать, что поэзия связана с даром пророчеств.

Вы, конечно, не забыли о последней Лютиковой «ночи любви»?

Смерть Бозио тоже начиналась с «песни любви».

«Она приподнялась и пропела то, что нужно, писал Мандельштам, но не тем сладостным металлическим, гибким голосом, который сделал ей славу и который хвалили газеты, а грудным необработанным тембром пятнадцатилетней девочки-подростка с неправильной, неэкономной подачей звука, за которую ее так бранил профессор Каттанео».

Кажется, в последнюю минуту прошлое и настоящее актрисы освещала какая-то вспышка.

Так и Лютику открывалось единство ее судьбы.

Она ясно чувствовала, что прожила жизнь короткую, как строчка о Бозио, и ей осталось умереть.

«Прощай, Травиата, Розина, Церлина…»

Вопрос стоял примерно так.

Можно ли переиграть судьбу, но при этом остаться в поле зрения бывшего поклонника?

Лютику это удалось с легкостью: когда ее роман с Осипом завершился, на ее пути возник Евгений Мандельштам.

Впоследствии, комментируя эту ситуацию, Надежда Яковлевна писала:

«Ольге все же удалось съездить на юг, но не с Мандельштамом, а с его братом… Видно, женщины уже тогда упали в цене, если такая красотка не сразу нашла заместителя».

А в разговоре с сыном Лютика, Арсением Арсеньевичем, она рассказывала так:

- Лютик была какая-то беззащитная принцесса из волшебной сказки, потерявшаяся в этом мире… Она поехала с Евгением Эмильевичем на Кавказ, но сначала предполагалось, что поедет Осип. Перед отъездом у нас состоялось долгое, мучительное объяснение, и в конце концов Осип объявил, что он останется со мной, а Лютик уехала с Евгением.

Если бы Лютику пришлось отвечать на эти обвинения, то она бы просто пожала плечами.

Ну ничего общего нет у этих двух ее знакомых, кроме фамилии и отчества!

И она сама с каждым из них становилась другой. С первым - у нее был роман, то есть нечто необязательное, способное завершиться и так и этак, а со вторым что-то вроде попытки семейной жизни.

У Евгения Эмильевича внешность - не поэта и не музыканта, а скорее сотрудника солидного учреждения. Люди подобного склада в самой неопределенной сфере деятельности займут прочное место.

Как ни странно, этот уж очень практический человек некогда принадлежал славному сообществу тенишевцев. Как это писал его брат? «А все-таки в Тенишевском были хорошие мальчики. из того же мяса, из той же кости, что дети на портретах Серова».

Дети с портретов великого живописца - своего рода маленькое племя. У них деликатная улыбка и нежный румянец. Иногда и взрослые у Серова улыбаются так следовательно, эти люди остались детьми.

Оказывается, можно перетаптываться у доски, пользоваться шпаргалкой, отвечать невпопад, и в то же время слыть настоящим автором. Почти все ученики Тенишевского писали стихи или прозу. Заразное это заболевание не миновало буквально никого.

Евгений Мандельштам и его одноклассник Владимир Набоков участвовали в издании классного журнала «Юная мысль». Совсем еще юноши, - точь-в-точь серовские мальчики, - а уже заседали в редколлегии, осуществляли литературную политику. Естественно, сочиняли сами: Набоков - стихи, Мандельштам - заметки и очерки.

«Будущей России, - говорится в передовой статье к шестому номеру за 1916 год, - нужны общественные силы и эти силы должны дать мы, растущее поколение; мы должны войти в жизнь честными гражданами и в этом нам может и должно помочь товарищеское объединение… Объединение начертано на знаменах Объединения товарищей-тенишевцев… «Юная мысль» начинает работу объединения… Красивые слова, скажут некоторые. Да, пускай красивые слова, но за ними стоят красивые надежды».

Такие статьи выражали общее мнение и обсуждались всей редакцией. Скорее всего, не обошлось без участия Набокова и Мандельштама. В училищной среде их литературные дарования ценились выше всех.

Глядя на поздние фотографии Владимира Владимировича и Евгения Эмильевича, трудно догадаться, кем были в прежнем воплощении эти солидные господа.