В одном из закутков Шамеаддин увидел дервиша. Одежды нищего бродяги собрали в своих лохмотьях пыль и грязь всех пройденных им дорог. Он сидел на старой циновке, подогнув ноги, и раскачивался из стороны в сторону, монотонно подвывал понятные одному ему напевы. Дервиш вскинул нечёсаную голову в остроконечном колпаке, быстро поднялся и захромал навстречу послу. Чаша, болтавшаяся на его худой шее, жалобно звякнула:

– Подай, добрый человек, на достойные дела, и зачтётся на небе то, что совершил на земле.

Знатный вельможа на нищего взглянул с брезгливостью, но сунул в чашу монету, а с медным кругляшом на дно лёг кожаный лоскут. Дервиш низко склонился, глухо забормотал слова благодарности, а Шамеаддин уже спешил прочь с базара. В тот же час кожаный лоскут с тайными письменами доставили самаркандскому купцу, отбывавшему на родину. Ещё раньше Шамеаддин отослал официальное письмо – бумагу, наполненную красивыми словесами, угодными для слуха Тохтамыша. Он знал заранее, что в первом же яме его гонцу подсыплют сонных трав, выкрадут донесение и перепишут для ордынского господина слово в слово. Пусть хан читает его письмо, радуется и успокаивается, а великий эмир получит то, что хотел сказать ему опытный ильчи с глазу на глаз.

Когда весна вступила в пору своей зрелости, Тимуру принесли донесение Шамеаддина. Он писал: «Отбросьте сомнения, мой повелитель, никогда более не наденет халат извинений ваш бывший вассал Тохтамыш. Готовьте своих воинов, ибо хан готовится к битве с вами…»

Любимый внук повелителя Мухаммад ехал в передовой тысяче своего отца. В начале весны правитель Мавераннахра эмир Тимур решился начать войну с Улусом Джучи. Об этом сообщил ордынский посол Уртак, отправленный ханом Тохтамышем с извинениями и просьбами о мире в Закавказье, где находился Тимур Гурган. Хану понадобилось несколько месяцев, чтобы смирить свою гордыню, но он опоздал. Уртак, добравшись до Дербента, узнал об огромном войске, которое скопилось там. Уртак погнал коней посольства в обратный путь и доложил повелителю об опасности. Время затишья, фальшивого перемирия, хитрых учтивостей и расшаркиваний закончилось, в дело вступали боевые барабаны и вызывающий стук щитов.

Тохтамышу доложили и об уничтожении воинами Тимура союзников Орды – кайтаков. И пока джихангир добивал преданных союзников ордынского хана, сам Тохтамыш во главе основного войска поспешил навстречу противнику. Туда же направились отряды его вассалов.

Джеляльуддину хан отдал приказ сгонять со своих мест кочевья и не оставлять на дороге противника ни одного жилища, косяка или отары. Огромное войско эмира поиздержало запасы в дороге, потому лишить врага возможности получить пищу и любую поддержку стало обязанностью солтана. Четыре года назад эта тактика сработала, не дала возможности Тимуру с лёгкостью прогуляться по землям Дешт-и-Кипчака, ожидали удачи в этом деле и сейчас.

С приходом нукеров Джеляльуддина в мирных кочевьях начиналась суета. Из юрт выбегали женщины с тюками свёрнутого войлока и стопами одеял; мужчины сгоняли скот; с дикими криками проносились по аилам табунщики; мчались лошадиные косяки. Конские копыта поднимали клубы пыли, вытаптывали молодую только недавно проглянувшую траву. Над стойбищами поднимался небывалый шум: блеяли овцы, мычали коровы, круторогие волы крутили лобастыми головами, с неохотой подставляя их под жёсткие оглобли. Лишь верблюды сохраняли прежний невозмутимый вид, привычно опускались на мозолистые колени и дожидались, когда на горбах укрепят тюки и корзины с нехитрым скарбом степняков.

Девятилетний Мухаммад с интересом разглядывал местных девушек, даже в пылу суеты кокетки не забыли украсить себя традиционными уборами – бокка. Эти круглые сооружения покрывались шёлковой тканью, а поверху украшались перьями птиц и серебряными спицами. Они колыхались на головах степных красавиц, и куда бы девушки ни спешили и что бы ни делали, великолепные уборы сопровождали каждый их шаг мелодичным звоном спиц. Сборы кочевья были недолгие. Шатры-кутарме, не разбираясь, взгромождались на телеги, и волы, лениво перебиравшие ногами, увозили жилища степняков в неизведанную даль, туда, куда им приказывал идти повелитель Сарая.

Рядом с одним из таких кочевий отряды солтана Джеляльуддина шли целый день. Мухаммаду наскучил долгий переход, и он подобрался ближе к степнякам. В одном из шатров, взгромождённом на телегу, ехала круглолицая девчонка с чёрными раскосыми глазами. На голове её, как у взрослой, колыхалась бокка. Убор был не богатым, обтянут красной бумазеей и украшен медными монетками – пулами. И спица торчала из бокки обычная, железная, но девочка в головном уборе вела себя так, словно её волосы украшала ханская шапка в соболях и дорогих каменьях. Мухаммад приладил ход коня к неторопливой поступи волов. Девчушка поначалу и голову не повернула, сидела, не отрывая взгляда от дороги. Ханскому внуку вздумалось обратить на себя внимание: он пришпорил скакуна, легко умчался вперёд и так же быстро вернулся, вынырнув из оставленного им облака пыли; уронил на землю меховой малахай и подхватил его, свесившись под самые копыта коня. Девчонка заинтересованно повела глазками, но стоило Мухаммаду взглянуть на неё, вновь безучастно смотрела на дорогу. Мальчик рассердился, насупился, он не знал, что ещё сделать, о чём заговорить. А она завела беседу первой, как только добрались до реки и остановились на ночлег.

– Хочешь помочь принести воды?

Мухаммад даже оглянулся, ему ли это сказала гордячка до того целый день не замечавшая его. Но вокруг не было никого, и девочка улыбалась ему, показывая ровный ряд белых, как жемчужины, зубов. Мухаммад загорелся ответной улыбкой, вырвал из рук девочки кожаный торсук:

– Давай помогу!

Народ скопился у реки: кто поил лошадей и скот; кто зачерпывал воду в бурдюки и котелки. Поглядев на вскипавшую от гомона и тысяч ног речную воду, дети не сговариваясь прошли дальше. Когда стих шум большого лагеря, они спустились к темневшей реке. Мухаммад зачерпнул воду, а рука девчонки легла сверху на его пальцы:

– Дай мне.

– Почему?! Я сам могу! – сказал он с вызовом.

– Ты ещё маленький, – с чувством превосходства усмехнулась девочка. – А меня уже хотят замуж выдать.

Мухаммад насупился, но блестевшие озорным огнём глаза и ямочки на смуглых, напоминавших яблочки щеках кочевницы, так и зазывали.

– Я не маленький! – крикнул со злостью. – Захочу и поцелую тебя.

Глаза её округлились, она отступила назад, но вновь дерзко улыбнулась:

– А ну, поцелуй!

Мухаммад растерялся. Сколько раз он видел, как отец и его гости на разгульных пирах ласкали невольниц, но сам перед этим действом испытывал тайный страх, который остался с раннего детства, когда в далёком Кракове фрейлины королевы Ядвиги тискали и целовали его, потешаясь над маленьким мальчиком. Но лобзания эти он помнил, и странно, в последнее время часто думал о них, стыдясь и томясь отчего-то. Юный солтан набрался смелости и шагнул к дочери степей. Он неумело стиснул её плечи, громоздкий головной убор мешал, и мальчик столкнул бокку на землю, а после, зажмурив глаза, ткнулся во что-то мягкое и влажное. Девчонка засмеялась:

– Смешной… смотри, как надо.

Она приблизилась к его испуганному лицу, со знанием дела вынула розовый язычок, быстро облизала им щёки солтана, а после принялась за его губы. Девчонка старалась, сопела, острые грудки скользили по бархатному казакину. Мухаммаду вдруг захотелось ощутить эти грудки всей кожей, и он потянул свой пояс, распахивая одежду, и уже решительно прижал девочку к себе, пытаясь повторять те же движения, что и она. Они путались, натыкались друг на друга носами, но не бросали своей забавы, пока над их головами не прогремел голос юзбаши Урака:

– Что за бесстыдство! Солтан, вас повсюду разыскивает отец!

Мухаммад покраснел и, как ошпаренный, отскочил от девчонки. Она подхватила на ходу головной убор, торсук и бросилась бежать по берегу. Сотник рассмеялся ей вслед и похлопал по плечу сердито хмурившегося воспитанника: