Старик, казалось, позабыл о своей ране, мысль о ребёнке, которого он закутал в казакин, заставляла забыть о недугах. Помог и бальзам, найденный в разорённом аиле. Теперь все беспокойства аталыка были о Мухаммаде, а ханский внук еле тащился вслед за ним, и юзбаши Урак сетовал на то, что дворцовая жизнь изнежила воспитанника. Как бы ни было тяжело их сегодняшнее положение, но оно могло пойти на пользу мальчику, которому пора стать мужчиной. На привалах Урак не щадил самолюбие знатного отпрыска, приказывал ему ломать хворост, бить птицу, добывая пропитание для них обоих. В урочище они нашли кобылицу, и она давала им молоко. Но этот напиток, казавшийся столь сладостным, старик отдавал малышке. Мухаммад делал вид, что его не касается судьба ребёнка, лишь однажды на привале он спросил воспитателя:

– Как же мы её назовем?

Слова солтана поставили старика в тупик. В запасе для дочки у него была сотня самых прекрасных и нежных слов, но не одно не стало именем.

– Назовите её Алтынчач, – небрежно молвил мальчик. – Её рыжие волосы блестят на солнце как золотые монеты.

– Красивое имя, но его носила мать девочки. Нехорошо давать имя покойной малышке, у которой вся жизнь впереди. Может, назовём Мелек? Она похожа на солнечного ангелочка.

– Скорей уж на маленького шайтана, – проворчал Мухаммад. – Она так кричит, что я совсем оглох.

– Напрасно, господин, вы так считаете. Взгляните, какая она красивая, а кожа у неё словно лепесток цветка.

Старый сотник за всю долгую жизнь не прочёл ни одной газели, а сейчас напоминал поэта, млевшего над своей музой. Мухаммад вновь взглянул на девочку и последовал приглашению аталыка коснувшись щеки ребёнка. Малышка среагировала мгновенно, ухватила его за палец, залопотала что-то, заставив солтана невольно улыбнуться.

– Её кожа и правда нежней лепестка, а сама она умеет быть ласковой, если захочет. Назовите её Назлы.

– И верно! – обрадовался Урак. – Красивое имя для девочки. Пусть зовётся Назлы – нежная, ласковая.

И старик с любовью взглянул на исхудавшее лицо мальчика.

– А вы, мой господин, станьте ей названым братом, раз уж я – ваш аталык. Прошу – не откажите в такой чести!

Мухаммад засиял, но вдруг смутился, упрятал мальчишескую улыбку. Он встал и оправил некогда нарядный камзол. За дни скитаний солтан похудел и вытянулся, одежды его обтрепались, и руки торчали из ставших короткими рукавов. Даже знаменитый пояс деда, дарованный повелителем, болтался на животе. Но, несмотря на столь неблестящий вид, царевич не забывал о своём знатном происхождении и о славных предках, к чьему роду принадлежал. С достоинством кивнув, Мухаммад промолвил:

– Пусть Назлы станет мне названой сестрой, и я буду заботиться о её судьбе, как старший брат, а, если придётся, и как строгий, но справедливый отец.

Урак довольно кивнул в ответ. Его удовлетворил новый взгляд Мухаммада, не тот затравленный взор испуганного свалившимися на него несчастьями подростка, а взгляд собранный, полный важности и достоинства, хотя и с ноткой неиссякаемой печали.

– Во дворце я даровал бы Назлы нить жемчуга, – сказал мальчик, – а пока могу ей дать только это.

На раскрытой ладони блеснула золотая пайцза[21]. Растроганный старик украдкой смахнул слезу:

– Здесь в степи, молодой господин, такой дар превыше десяти жемчужных ожерелий. Мы повесим её на нить рядом с родовым талисманом. Пусть она защищает нашу малышку от недобрых людей. А пока отправимся дальше в путь, поищем себе пристанище, где сможем остановиться надолго и подождать вашего отца.

Они вскоре достигли желанного жилья, увидели глиняные строения и две ветхие юрты, хлопающие пологом на сильном ветру. Лай собак и мычание волов показались самыми прекрасными звуками на свете. Это был мирный аил, и само осознание, что в степи, наполненной кровью и огнём пожарищ, ещё существуют мирные уголки, обрадовало их. Даже кони под ними радостно заржали, они предчувствовали скорый отдых и кормушки, полные овса. Навстречу им спешили люди. Крепко сбитый кочевник в овчинном долгополом чапане прижимал руки к груди, приветствуя странников, а пожилая женщина в цветастом кулмэке, следуя обычаю кочевников, несла чашу с пенистым кумысом.

Они поселились у степного колодца, через который в добрые времена целыми днями шли караваны. Путь разноязычных торговцев лежал в чужеземные города, простирался на многие месяцы дорог. Караванщики останавливались у колодца, наполняли аил многолюдьем, запахами диковинных специй, оживлением и весельем. Теперь колодец лишь печально поскрипывал деревянным журавлём, и на выложенной из саманного кирпича стене ржавели пустые кольца. Никто ныне не привязывал к ним лошадей, верблюдов и волов, да и жителей здесь поубавилось.

Семья хранителя колодца проживала в этих местах издавна. Почтенный Ахмед-ага упоминал три поколения тех, кто обитал у степного караван-сарая. Сейчас его жёлто-коричневое здание стояло необитаемым и полуразрушенным, скрипело на ветру перекошенными дверцами. Семейство Ахмеда было большим, кроме старухи-матери и двух жён, целый выводок чумазых детишек. Среди них ростом и яркой внешностью выделялся старший сын – Алтынай. Он был взрослей Мухаммада, и солтан сразу почувствовал соперника в дерзком подростке, глядевшем на него с вызовом и чувством превосходства. Мухаммад мог попросить аталыка объявить его громкий титул и знатное имя, велеть этим простым людей склонить головы и спины, но голос разума прозвучал раньше, чем он открыл рот. Мальчик согласно кивнул, когда старый Урак на расспросы Ахмеда-ага сообщил, что они единственные остались в живых из всего кочевья. Этими словами юзбаши словно объявил, что они принадлежат к обычному степному роду, чьё благополучие уничтожено воинами Тимура. Смотритель колодца посочувствовал их бедам и устроил в одной юрте с детьми. Он не стал выспрашивать подробностей, хотя даже одежда мальчика, пусть грязная и потрёпанная, но богатая, а особенно роскошный, дорогой пояс вызывали десятки вопросов. Уважаемый Ахмед-ага считал любопытство грехом, недостойным истинного мусульманина, и потому удовольствовался скудными объяснениями Урака.

Царевича из рода чингизидов вынудили ютиться в большой кибитке с десятком болтливых и кричащих детишек, которыми правила седая строгая старуха. Здесь он почувствовал шаткость положения странника, явившегося из неизвестности и вынужденного скрывать своё высокое звание. Ему казалось недостойным, да и несправедливым пользоваться милостями приютивших его людей, когда они могли позаботиться о себе сами. Вскоре мальчик отозвал аталыка к колодцу и протянул ему кошель:

– Это мне дал отец, уважаемый наставник. Прошу вас распорядитесь этими средствами от своего имени. Нам нужно собственное жильё.

Урак в тот же вечер отправился к Ахмеду-ага и договорился о новой юрте. У семейства были припасены шкуры и войлок, и вскоре стараниями мужчин у колодца встала третья кибитка, где и поселился наставник со своим воспитанником и маленькой дочкой. За золотые динары удалось раздобыть и кое-какие припасы. Было огромной удачей, что война обошла стороной этот тихий уголок, и семья не стала жертвой грабежа воинами Железного Хромца и степными разбойниками. До этих мест доносились лишь отдалённые слухи, пугающие своей обречённостью и порой противоречащие друг другу. Редкие путешественники, которые волею судьбы оказывались у колодца, доносили слухи о хане Тохтамыше. Одни говорили о его бегстве в булгарские земли; другие уверяли, что повелитель берёт приступом русские города; третьи слышали о завоёванных им землях Поморья.

– А в Хаджитархане ныне правит царевич Тимур-Кутлуг, – поведал им худой нескладный торговец.

В это неспокойное время он отважился вывести из города, стоящего в дельте Итиля, рыбный товар. Из Хаджитархана купец со своими возами отбыл не более десяти дней назад, и его сведениям можно было доверять.