— Джеймс Поттер! — догадалась Беллатриса. Также она поняла и подвох, который устроил Дамблдор в доме своего друга Элфиаса Дожа. Главная опасность заключалась как раз в кажущейся легкости при добывании этих пергаментов. Они оказались заколдованы. Стоило кому-то чужому прикоснуться к ним, как об этом сразу же узнавал дежурный, прячущийся за тайной дверью и поэтому имеющий возможность напасть неожиданно. Даже тот факт, что дело это иногда поручалось чистокровному сопляку, еще не закончившему школу, тоже был на руку Ордену Феникса. Этого хоть и юнца, но очень способного и, к тому же, специально натасканного в защите от темных искусств волшебника, могли просто не оценить по достоинству. А кроме того, чистая кровь, которая текла в нем, и принадлежность к Блэкам могли многих пожирателей навести на мысль попробовать завербовать чародея. В этом случае было бы потеряно драгоценное время. А между тем дежурного подстраховывали мракоборцы. Если волшебник через какое-то время не являлся вместе с пойманным похитителем, то к нему направлялась группа поддержки.
Ведьма быстро оценила ситуацию и поняла, что вряд ли сможет противостоять сразу четырем противникам, и двое из них — матерые мракоборцы, которые не боялись вступить в поединок с самим Темным Лордом. Она решила уходить, но не потому, что струсила, просто пергаменты, которые Волдеморт велел ей добыть, были уже у нее и надо было любой ценой доставить их Темному Лорду. Ведьма попыталась трансгрессировать, но безуспешно: очевидно на дом специально наложили чары.
Грюм и Долгопупс бросились к ней.
— Остолбеней!
— Экспеллиармус!
Похоже, оба хотели взять ее живой. Что же, тем лучше! Ведьма ловко увернулась от первого заклятия и блокировала второе. Колдунья крутилась как волчок, ставя щиты и уклоняясь от летевших в нее заклинаний с быстротой и какой-то грацией дикой кошки. Двое мракоборцев, хоть и не применяли непростительные, но на другие боевые, а порой и темные заклинания, не скупились. Одно из них, режущее проклятие Секо все-таки задело ей правую руку, и кровь из нее хлынула на черный балахон. Рука занемела, но ведьма продолжала отчаянно биться, понимая, что если ее возьмут в плен, то Азкабан — это лучший вариант, который может ждать ее. Она взяла палочку в левую руку и выпустила две Авады, предназначавшиеся Долгопупсу и Грюму, но промахнулась. Тогда ведьма решила сменить тактику и атаковать Джеймса Поттера — самого молодого, а потому наиболее уязвимого.
— Круцио! — вскричала она, и Джеймс тут же с криком упал на пол, а старшие товарищи бросились к нему, чего ведьма, собственно, и добивалась, только лишь по этой причине не используя смертельного проклятья. Ведь увидев мертвого, а не раненого товарища, мракоборцы только еще яростнее атаковали бы ее. Так она выиграла несколько очень нужных ей секунд, чтобы выскочить из комнаты и броситься к выходу из дома, на улицу и иметь возможность трансгрессировать. И ее замысел уже почти увенчался успехом, но тут до ее ушей донесся голос Сириуса.
— Остолбеней!
На сей раз заклятие угодило точно в цель, и колдунья замерла как вкопанная.
— Я выполнил свое обещание, дрянь! Тебя отправят в Азкабан!
— А я, будь уверен, когда-нибудь выполню свое, так что тебе не жить!
Тут в холле показались Грюм и Долгопупс. Глава мракоборцев поднял волшебную палочку, и комната озарилась разноцветной вспышкой от какого-то заклинания, произнесенного невербально. Тело Беллатрисы, и без того обездвиженное, налилось свинцовой тяжестью и жгучей болью. Перед глазами все помутнело и поплыло. Последнее, что запомнилось ведьме, было ощущение падения, а потом сознание покинуло ее.
========== Часть 76. Примирение ==========
Пожалей меня, пожалей! В моей судьбе, такой жестокой и нескладной, Лишь от любви твоей, по-женски безоглядной, На миг становится хоть чуточку теплей! С. Трофимов «Пожалей»Проснулась Беллатриса от ощущения, что к ее пылающему лбу приложили что-то холодное. В теле по-прежнему чувствовались слабость и тяжесть, но боль его уже не терзала. Ведьма попробовала пошевелиться и, к удивлению, ей это даже удалось. Она открыла глаза, но ничего не увидела в кромешной темноте. Однако слух уловил какое-то движение и нервно-облегченный выход, а источник прохлады со лба переместился на щеку. Тут вдруг волшебница поняла, что это человеческая ладонь, и обладателем таких холодных ладоней мог быть только один чародей на свете. Вспышка голубоватого света на кончике его волшебной палочки разрезала тьму.
— Ну, наконец-то! — послышался едва слышный шипящий шепот у самого уха Беллы. Не успела она опомниться, как руки Волдеморта оторвали ее от подушки, обняв за плечи, и секунду спустя волшебница уже полусидела у него на коленях, прижатая к худой холодной груди. Узкая кисть с длинными пальцами белым лебедем ныряла в темных волнах роскошных волос. Беллатриса же никак не могла понять, происходит ли все это во сне или же наяву. Было трудно поверить, что после всего произошедшего между ними Темный Лорд вот так просто держит ее у себя на коленях и гладит волосы. Нет, такое просто невозможно! Колдунья вспомнила последнюю яростную схватку с мракоборцами в доме Дожа после разговора с Сириусом, заклинание, угодившее в нее, - и все! Дальше — полная темнота и беспамятство до того самого момента, как она очнулась уже в этой комнате. Но как она здесь оказалась? Неужели это Темный Лорд перенес ее сюда? Но откуда он вообще взялся на месте сражения? Зачем спас ее? И почему, в конце концов, не наказывает Круциатусом за то, что все-таки попалась аврорам? Когда Волдеморт опять заговорил, то ведьма поняла, что не спит и не грезит.
— Хорошо, что тебе уже лучше! — тихо сказал колдун. Голос звучал бесстрастно, но при этом волшебник словно мимоходом коснулся ее кудрявой макушки.
— Болит что-нибудь? — спросил он.
— Нет, — пролепетала Белла пересохшими губами. — Только тяжесть и слабость во всем теле! — нехотя призналась она, понимая, что Волдеморт все равно видит ее мысли, как будто череп у нее из прозрачного стекла.
Маг молча взял волшебную палочку, поднес ее поочередно к голове, груди, рукам и ногам, беззвучно шевеля губами, видимо, творя заклинания. И почти сразу же Беллатриса ощутила, как в теле, словно налитом свинцом, снова поселилась легкость, а жар начал спадать. Темный Лорд протянул волшебнице маленькую пробирку с коричневатой жидкостью.
— Выпей это зелье. Оно окончательно тебя исцелит.
Белла покорно взяла предложенную пробирку и одним глотком осушила ее. Руки Волдеморта тем временем гладили красивую женскую спину, стягивали тонкую шелковую сорочку, в которую он переодел ведьму, когда та была без сознания. Тонкие губы припали к шее, к тому месту, где к коже приливала кровь. Через секунду они начали осыпать поцелуями каждый миллиметр лица, а оторвавшись на секунду, чтобы вдохнуть воздух, хриплым голосом шептали: «Беллатрис-с-са, Белла, Беллс-с!»
И вдруг маг отпрянул, пристально заглянул в темно-карие глаза и медленно, как будто через силу проговорил.
— Я так замерз! Согрей меня, Белла! — попросил он. Волшебница взяла с прикроватного столика волшебную палочку и, направив ее на камин, разожгла в нем огонь. Но темный маг только покачал головой, взял ладонь ведьмы в свою и поднес к груди, где стучало сердце.
— Нет! — проговорил он. — Я здесь замерз! Ты тоже холодная, но только не со мной! И только ты могла бы меня отогреть!
В голосе волшебника сейчас не было ни капли гнева, напротив, теперь в нем явственно слышались глубоко затаенная грусть, какая-то бесконечная печаль и отчаянная мольба, словно от этого зависела его жизнь. Должно быть, умирающая замерзающая Меропа также слезно молила работников приюта, чтобы те впустили ее в тепло. Беллатриса не верила своим ушам. Это уж действительно было что-то из ряда вон! Неужели он в самом деле просит?! Волдеморт, чье имя уже сейчас многие начинают бояться произносить и именуют Тот-кого-нельзя называть или Сам-знаешь-кто? Сам Темный Лорд и кого-то просит, даже умоляет? Не приказывает, не накладывает Империус и не пытает Круциатусом? Но во все это пришлось поверить, когда чародей кроме слов еще и протянул к Белле свои руки, холодные, как будто у мертвеца, и прижался к ней таким же холодным телом. И Белла откликнулась, в свою очередь крепко обняла и стала горячо целовать в бескровные губы, бледное лицо, костлявые плечи, словно и впрямь надеялась любой ценой отогреть эту раздробленную душу и оледенелое сердце, даже если сама рисковала умереть от смертного холода.
