Первый год в учебной части оказался самым тяжелым. Олег редко приходил домой, ужинал и засыпал мертвецким сном. Должность начфиза выжимала из недавнего курсанта все соки, на жену сил не оставалось. Но те десять лет службы для обоих были самыми светлыми и спокойными. Незаметно подрос Егорка, пошел в школу. И для жены с дипломом фармацевта нашлась работа при медсанчасти. Постепенно жизненная кривая выровнялась, сгладилась, и регулярно поскрипывали жесткие пружины на металлической кровати, когда Олег являлся домой, но с рождением второго ребенка Кравцовы решили не спешить.

Одним осенним вечером, когда мужья ушли на дежурство, офицерские жены собрались за чаем с портвейном. Ира в компании оказалась самой молодой и неохотно поддерживала душевные излияния, которыми чересчур откровенно делились женщины постарше. Все разговоры сводились к одному и тому же, от чего Ирина непроизвольно краснела и ерзала на стуле. Со временем она обвыклась и к повсеместному блядству относилась достаточно спокойно, но в первый раз у нее проявился неподдельный интерес узнать всю подноготную жизнь армейской службы.

Жена командира батальона, эффектная брюнетка с осиной талией, на новенькую посматривала с интересом, всеми силами старалась не выдать затаенную зависть, но Ирине она не нравилась. Что-то в ней отталкивало, не поддавалось описанию и к душевному разговору не располагало. На протяжении чаепития соседка все расспрашивала о супружеской жизни лейтенанта Кравцова, а после невнятных ответов смущенной лейтенантши брезгливо скривилась и под конец неожиданно выдала:

– Ну что ты из себя святошу-то корчишь. Всему гарнизону известно какой Кравцов жеребец. Наши мужики в общей бане моются, такое мочалкой не прикроешь.

– И что теперь? – Ирина побледнела.

– Да ничего, – хохотнула командирская жена. – Везучая ты, дура! Такой мужик редко попадается…

Но Ира никак не могла считать везением то, что зачастую доставляло болезненные ощущения, а еще постоянную тревогу нежеланной беременности. И тут же на кухне научили ее мастерству разведения в точных пропорциях квасцов и премудрости спринцевания кружкой Эсмарха, что висела в общей душевой на отдельном крючке подальше от детских рук. Еще без всяких церемоний, используя в качестве наглядных средств огурец с помидорами, офицерские жены демонстративно объяснили, как мужнин недостаток превратить в орудие наслаждения. Со временем Ира научилась пользоваться советами на практике, и постепенно супружеская жизнь преобразилась, заиграла новыми красками, приобрела значимость и наполнилась смыслом. И прижавшись друг к другу разгоряченными телами, черными прибалтийскими ночами Кравцовы мечтали о скором повышении и золотых погонах, подсчитывали выслуженные года, а иногда планировали, что посадят на грядках будущей дачи.

– Не станешь ты, Ирка, городской, – подшучивал Олег. – Так и будет сидеть в тебе деревня до конца жизни.

Она не обижалась, притворяться не умела. Раз вросла корнями в суглинистый чернозем, к чему отпираться.

После развала страны наступила затяжная неопределенность. Через время российские войска из Прибалтики вывели. Все ожидали нового назначения. Когда заговорили о Чечне, Ирина вдруг испугалась, взъерепенилась и после долгого полуночного разговора, в котором он так и не смог одержать победу, вместе с сыном вернулась домой в деревню, к чернозему и парниковым тепличкам с огурцами, как они и мечтали на узкой полуторке, но только в гордом одиночестве. Потекли годы полувдовьей жизни – вроде замужем, а мужа рядом нет.

Свои редкие отпуска Олег мог пересчитать по пальцам, а письма писать не любил, только отсылал раз в месяц телеграмму: жив-здоров, и то хорошо. Каждый раз сваливался, как снег на голову, без предупреждения и примерных дат. Выхватывал из цепких рук кассира заветный билет на первый проходящий, на плацкартную жесткую полку, и счастливый, с дурацкой улыбкой до ушей, со скудными гостинцами времен развала огромной страны вваливался в холодные сенцы со словами: «Ну что, не ждали?».

И хоть страсть его с каждым приездом не угасала, а чувствовала Ира – передержала ее судьба, перекисла она, молодая да недолюбленная, дрожжевым тестом, но в родительском доме вольностей себе не позволяла, на чужих мужиков не заглядывалась. Мать мудрым выстраданным сердцем угадала настроение дочери и как-то не к разговору, когда за окном сыпал пушистый снег, доверительно изрекла:

– Эх, Ирка, смирись с бабьей долей. Хрен на хрен менять, только время терять. Опять-таки сын у вас…

Она смерилась и терпела.

Возможность переехать на последнее место службы представилась как раз в неспокойное время кавказского конфликта, но жена приняла известие насторожено. Олегу весь отпуск пришлось уговаривать ее воссоединить семью, разменивая самый главный козырь – сына. Егор, вытянувшись в одно лето в кособокую сажень и повзрослев незаметно материнскому глазу, после восьмого класса заскучал по отцу привокзальной дворнягой. Ира примечала, как сын каждый вечер прислушивался к телевизору, если передавали новости из мест боевых действий, как ждал редких телеграмм и в любую погоду после уроков бежал на почту, а возвращался расстроенный с пустыми руками. Такая мужская солидарность не предвещала ничего хорошего. Все замечания, просьбы, уговоры проносились мимо ушей, разбивались о стену подросткового упрямства. С каждым днем мать все больше теряла в глазах сына безупречный авторитет и никак не могла смириться с половым созреванием ребенка, которому отдала пятнадцать лет жизни, и теперь в благодарность получала хамовитую грубость. Повседневная фраза «обедать будешь?» часто зависала в тишине без ответа. Сын требовал отца, настаивал на мужском подражании, и противостояние только усложняло такой простой семейный конфликт: замена материнского воспитания, как изжившего себя фактора, на отцовское – более приемлемое для ребенка мужского пола.

В тот последний раз неожиданному появлению мужа она даже обрадовалась, но вечером за ужином прозвучало «Буйнакск», и настроение испортилось. Олег ничего не скрывал, глупо улыбался и в будущем обещал безопасное существование. Его не смущало даже то, что школьная десятилетка подходила к концу, до аттестата оставалось каких-то два класса. Зато Егор сиял от счастья, ни на шаг не отходил от отца, и скрепя сердце Ирина согласилась покинуть насиженное место, но в Дагестане продержалась ровно год.

Как-то раз на общей кухне жена замполита с перекошенным от ужаса лицом сообщила о подрыве блокпоста, и она не выдержала, сорвалась. Семейное счастье дало трещину, глубокую с невидимыми на первый взгляд извилинами, но Олег заметил, как у Ирины временами подергивался подбородок.

По совету Толика в ближайший отпуск он перевез семью в Краснодар. Так было спокойнее всем. Теперь жену и сына видел лишь на фотографии, вырывался на пару дней в краткосрочный отпуск и один раз в году все вместе отдыхали на море, до которого добирались два часа на маршрутном такси. Собственной машиной он так и не обзавелся, зато сын после поступления в институт прошел обучение в автошколе и успешно сдал экзамены на права. Ирина как-то легко и без особых проволочек вписалась в ритм незнакомого города, устроилась продавцом в аптечную сеть, расцвела, похорошела.

В редкие приезды он замечал за женой удивительные метаморфозы. Ира по всем параметрам до красавицы не дотягивала, выходило что-то среднее между интеллигентной провинциалкой и деревенским фельдшером. В пору бабьего лета угловые формы округлились, черты лица стали миловиднее, и вечно перетянутый на голове хвостик чудесным образом перевоплотился в мягкие локоны, которые усердно завивались по утрам плойкой. В спальне на комоде появились разноцветные флаконы духов, завелась пухлая косметичка и яркая линейка губной помады. В шкафу висела светло-коричневая норковая шуба и пара комплектов кружевного белья. Тогда он подумал, что смена гарнизонного жилья на собственную квартиру пошла жене на пользу.

– Почему глазки не накрасила? – спросил однажды перед выходом в театр.