— Я знаю, о чём ты думаешь, Хэнк, но даже не надейся, что я откажусь от осмотра места преступления. Сегодня последний день перед целой неделей выходных, и я не намерен тратить его только на изучение отчётов. — Твоя проницательность иногда даже раздражает. — Всё будет хорошо, я справлюсь.

— Не насилуй себя лишний раз, Коннор, если станет плохо, лучше уйди в машину.

Улыбаешься и киваешь, хотя даже не планируешь слушаться. Не важно, как близко течка, не берётся в расчёт, насколько сильно обострилась чувствительность к запахам, дело всегда в приоритете. Иной раз от такой упёртости и зацикленности даже жуть берёт. И ладно, когда так ведёт себя вдохновлённый новой работой юнец, который не знает всех тягот, возникающих на пути, но спустя почти год работы в департаменте твоё умение сохранять такую концентрацию и сосредоточенность на деле даже пугает. Ты совсем себя не бережёшь, Коннор…

— Что у вас парни?

— Мужчина от тридцати до сорока семи лет, ножевое ранение в области брюшной полости, множественные посмертные повреждения животного происхождения, мёртв ориентировочно четверо суток. — Ну и голос, однако, а по виду и не скажешь, что этот малахольный щегол будет так басить. — Документов нет, денег и иных ценностей тоже, скорее всего, неудачное ограбление, райончик тут не самый мирный.

— Где тело?

Коннор, ты слишком нетерпелив, особенно учитывая, сколько труп здесь пролежал. Чудо, что за это время его местная живность до костей не обглодала.

— Первый этаж, третья дверь налево.

— Спасибо за информацию, офицер, дальше мы сами.

Шаги эхом разносятся по пустому разрушенному зданию, под ногами слишком громко хрустит всякий мусор, скопившийся за долгие десятилетия. Не завод, а свалка, умирающий памятник былому величию автомобильной промышленности Детройта. Удивительно, что такую огромную площадь за столько десятилетий ещё не урвал себе ни один жадный коммерсант, ведь такая охрененная возможность построить очередной торговый центр. Они же считают, что пары десятков уже имеющихся слишком мало.

— Знаешь, Коннор, с твоей стороны было не слишком тактично не дослушать рапорт.

— Предпочитаю не забивать голову чужими предположениями, они могут негативно повлиять на объективность моей оценки места преступления, а не концентрировать своё внимание на их болтовне сегодня не очень просто. Ты и без меня это знаешь, Хэнк.

Иной раз кажется, что ты не живой человек, а робот, слишком монотонно и безэмоционально ты умеешь говорить. Твоя концентрация на местах преступлений действительно поражает, даже учитывая текущие перемены в организме. Не все детективы даже в свои лучшие годы могут похвастать такой сосредоточенностью. А вот и нужная дверь. Могли бы оставить открытой, этот запах всё равно просачивается в огромную щель рядом с полом.

— Ты уверен, что не хочешь вернуться?

Дыхание замедлилось, рот приоткрыт, чтобы лишний раз носом не улавливать этот смрад. Не будь тут так темно, можно было бы с уверенностью сказать, что лицо побледнело. А крепко сжатые кулаки выдают с головой истинное состояние. Тебе плохо, тошно, уверен, что накатила слабость, но ты упрямо продолжаешь цепляться за финальные крупицы самоконтроля.

— Я бы сказал, что всё в порядке, но не вижу смысла врать, ведь я в любом случае не смогу скрыть от тебя правду. — Голос заметно дрожит. — На работе я в первую очередь детектив, моя сущность, бесспорно, временами мешает выполнению служебных обязанностей, но я изначально знал, на что иду, когда устраивался в полицию. Если бы меня останавливали подобные трудности, я бы не пытался столько лет добиться признания своих умений и соответствия их желаемой должности.

Всё-таки ты слишком серьёзен, и сейчас это кажется неуместно милым. Мысли об убитом отходят на второй план, когда ты так стараешься взять себя в руки и скрыть очевидную слабость. Дёрнуть на себя так легко, ведь ты не сопротивляешься, явно ничего не ожидая. Губы мягкие, податливые, а на языке до сих пор ощущается слабый привкус утреннего кофе. Напор заметно усиливается, стоит провести по спине, и трупный запах, пробивающийся из-за двери, окончательно отходит на второй план. Да и разве может быть что-то важнее, когда ты так рьяно отвечаешь на поцелуй, прижимаешься вплотную, словно хочешь слиться воедино, и так беззастенчиво трёшься пахом.

— Хэнк, ну зачем? — Почти стонешь, вмиг растеряв всё хладнокровие. — И как я должен сосредоточиться на деле, когда ты меня возбудил? Теперь ты обязан мне помочь справиться с возникшей проблемкой.

Хитрый чертёнок, знаешь ведь, что в планах не было целоваться долго и так развязно, сам же набросился. И как тут отделить работу от личного, когда красивые карие глаза смотрят с такой мольбой и желанием, а возбуждение в паху так очевидно натягивает джинсы? Неподходящее время и абсолютно неподходящее место для близости, но разве получится остановиться, когда всё уже решено. Патрульные ещё не уехали, криминалисты шастают по зданию и в любой момент могут вернуться, только вся осторожность испаряется, стоит только ощутить горячий язык, нетерпеливо скользящий по шее.

— Хэнк, пожалуйста.

Ты довольно часто прибываешь в подобном состоянии, когда жажда близости переполняет до краёв, но так редко ты достигаешь этой точки настолько быстро.

— Дальше по коридору есть ещё комната, только будь тише и имей в виду, нас не должны хватиться.

Киваешь и нетерпеливо тянешь за собой, прямо на ходу расстёгивая ремень трясущимися пальцами. Джинсы стекают по длинным, почти модельным, ногам на пыльный пол, стоит только опереться о стену, но ты не обращаешь внимания, лишь тихо стонешь, прикусив свой бессменный чёрный галстук. Быстро ласкаешь себя спереди, постоянно сбиваясь с рваного ритма, прогибаешься в пояснице, раскрываясь, и неотрывно смотришь через плечо. В глазах сумасшедшая животная похоть, и так необычно видеть её вне нашей спальни.

— Хэнк, войди, прошу тебя, я не могу больше терпеть.

Голос звучит жалобно, слабо и чертовски возбуждающе. Возможно, в другой ситуации стоило бы тебя подразнить, довести до безумия, заставить задыхаться от удовольствия, но сейчас времени на это катастрофически мало. Мышцы, растянутые с прошлого вечера, плавно расступаются, а жар тела вышибает все разумные мысли. И какой же ты, чёрт подери, мокрый, смазка каплями стекает по бёдрам, пачкая тонкие трусы. Невозможно контролировать себя в этом пламени, хочется брать быстро, отрывисто, как никогда раньше, чтобы ты кричал в голос, но ситуация не располагает к озвучке, и лишь прижав ладонь можно сдержать твои стоны. На стене остаются влажные следы от пальцев, белые капли стекают вниз по облупившейся краске, но аритмичные движения не прекращаются, ведь одного раза сейчас тебе слишком мало. Дышать становится в разы тяжелее, жар твоего возбуждения обжигает кожу, нагревает воздух вокруг, отчего избавиться от мешающейся одежды хочется ещё больше. Но у нас нет права отвлекаться на неудобства, ведь вдалеке уже слышатся чьи-то приближающиеся голоса. Несколько быстрых движений, от которых ты дрожишь, сжимаешься, кончая второй раз, и по телу после накатившего оргазма разливается приятное удовлетворение. Заставить себя выйти невыносимо сложно, но голоса звучат громче, вынуждая оперативно приводить себя в порядок.

— Идём, нужно успеть раньше них.

Одежду приходится расправлять на ходу, стараясь в спешке ничего не упустить. Получается выиграть буквально минуту, которой хватает, чтобы хотя бы бегло осмотреть труп.

— Лейтенант, детектив, не знал, что вы ещё здесь, думал, что вы уже закончили.

— Ты же знаешь Коннора, Майк, он пока всё досконально не изучит, мы не сдвинемся с места.

— Да уж, знаю. Пойдём, Фред, они тут надолго, заберём тело позже, пока можно перекусить. В квартале отсюда есть неплохая закусочная.

Жаль, уже не слышно, что за закусочная, было бы неплохо тоже перекусить. Хотя Коннор всё равно не даст съесть ничего нормального, опять заставит давиться какой-нибудь очень полезной и абсолютно отстойной херней.