— То-то же, — снова это бесящее хмыканье. — Одевайся, мы и так слишком запизделись.
Встать получается только после того, как негромко хлопает дверь, знаменуя, что грёбаный говнюк детектив Гэвин Рид соизволил наконец уйти и оставить в одиночестве. И как же отвратительно мерзко на душе после общения с ним. В голове не укладывается, как настолько великолепный любовник может быть таким откровенным дерьмом в остальное время.
Гэвин Рид — сплошное противоречие. Отвратительное поведение с коллегами, но образцово-показательное на допросах и при общении со свидетелями; пестревшая матом и грубостями повседневная речь и абсолютно деловой стиль в рабочей переписке, лаконичная краткость и чёткость в вылизанных отчётах; ярко выраженная нелюбовь к навязчивым людям, открытая ненависть к омегам, но всепоглощающая забота и доброта к животным на улице. Иногда перед глазами появляется тот случайно подсмотренный момент, как Рид подкармливает грязного рыжего котёнка только что купленной сосиской, как у него на губах играет ласковая, почти нежная улыбка, когда он осторожно касается пушистого тельца поглаживающими движениями. На какой-то миг даже кажется, что он не такое говно, каким себя преподносит, а потом он заваливается участок и ведёт себя как последняя мразь, показывая каждой встречной омеге, которая по глупости решит с ним заговорить, средний палец.
Он всем своим зачерствелым сердцем ненавидит омег как вид, не упускает возможности посмеяться или показать их слабость, а омеги, которые лично знакомы с Ридом, ненавидят его в ответ. И пополнять ряды этих ненавистников приятно, но при этом и невыносимо стыдно, ведь при всей гамме негативных эмоций по отношению к неприятному альфе, только под ним хочется стонать в преддверии каждой течки и иногда во время неё. Только после его требовательных рук и каменного члена особенно приятно чувствовать мягкие, медвежьи объятья Хэнка и тонуть в его тепле.
Гэвин Рид — сплошное противоречие. Он ненавидит омег, но старательно и качественно трахает одного из них; презирает за постоянные измены, но продолжает сохранять нейтралитет, ни словом, ни жестом не намекая Хэнку на такое поведение; с нетерпением ждёт редких выходных, чтобы отоспаться от напряжённого графика, но каждый раз во время дежурства любимого лейтенанта впускает к себе среди ночи, когда другой незадачливый любовник выставляет прочь, удовлетворив собственную потребность. От этих противоречий рвёт на части, ведь не может человек, который смотрит с таким презрением и ненавистью, спокойно уступать свою кровать, уходя спать на старый твёрдый диван.
Возвращаться в отдел совсем не хочется. Нужно завязывать с сексом на работе, иначе о похождениях на сторону узнает не только детектив Рид. Гэвин даже во время секса умудряется не терять голову, контролировать свои феромоны, чтобы в кожу не въедался его запах, но ответной выдержкой похвастаться невозможно. От его одежды за версту разит чужим запахом, и просто космическое везение, что все остальные сотрудники убойного отдела — беты, а с другими отделами он почти не контактирует. Но даже беты в состоянии уловить особо сильный аромат, который Рид при всём старании не может до конца перекрыть собственным запахом.
— Ты воняешь хуже дешёвого освежителя, контролируй себя, блядь, я по часу не могу смыть с себя эту хуйню! — каждую неделю возмущается он, когда достигает очередной точки кипения. И на следующий раз разъярённые слова благополучно забываются.
Гэвин уже сидит за терминалом, что-то быстро печатает, хотя до конца обеда ещё десять минут. От одного вида расслабленной позы сводит скулы и становится тошно. Он не выглядит как человек, который большую часть обеда вдалбливался в мокрую задницу. И не удивительно, Рид хоть всю ночь может работать над любовником, даже под утро почти не выказывая усталости, получасовой перепих в кабинке для него лишь лёгкая разминка. У него даже мысли не возникает, что после секса партнёру не всегда удаётся двигаться нормально. Растраханная дырка и ноющие мышцы постоянно напоминают о колоссальной пропасти между альфами и омегами.
Но стоит перевести взгляд от ненавистной спины и посмотреть в тёплый океан в глазах такого родного лейтенанта, как непосильный груз усталости тает, испаряется, оставляя после себя лишь лёгкий дискомфорт в анусе. Хочется целовать Хэнка, отдаваться его нежным ласкам, чувствовать, как подрагивают от волнения его руки, когда он скользит ими вдоль позвоночника, опускаясь к джинсам. Хочется растворяться в этой удушающей заботе и трепетной мягкости, сгореть в ней полностью, чтобы потом снова воскреснуть, скача уже на другом члене.
Это зависимость. Глубоко сидящая жажда альфы вытесняет всякий стыд за очередную измену. Да и разве может быть стыдно, когда чужая собственническая грубость ставит на место, когда внутри все пылает от мысли, что в домашнем кресле Хэнк терпеливо ждёт возвращения из магазина, не подозревая, что в этот момент его любимый делает горловой случайному прохожему с сильным мускусным ароматом. Разве может быть стыдно за действия, которые приносят ни с чем несравнимое удовольствие и необходимую остроту в размеренную и слишком спокойную совместную жизнь?
— Ты не ходил на обед, — в голосе Хэнка звучит волнение. Он всегда волнуется о самочувствии близких людей гораздо больше, чем о своём собственном. — Это из-за грядущей течки, снова нет аппетита, да? Подавители в очередной раз не сработали?
— Всё в порядке, мой лейтенант, мне уже лучше.
Прости, Хэнк, подавители не сработали, потому что в этот раз я их просто не пил. Я помню, что твои два дежурства, в которые ты точно не вернешься домой, выпадают на самый тяжёлый период течки, и в этот раз я наконец проведу их не с жалкой резиновой пародией на член. Целых три месяца я ждал этой возможности, несколько недель уговаривал этого говнюка прийти, терпя постоянные унижения, ведь под альфой этот период вынести проще, чем с вибратором или под тобой. И я очень надеюсь, что ты никогда не узнаешь, кто будет брать меня в нашей с тобой постели.
— Сделаю вид, что поверил тебе. У нас новое дело, Коннор, труп пролежал неделю, а ты сейчас слишком чувствителен к запахам. Скажешь, если станет совсем плохо.
Хэнк мягко и почти незаметно касается руки. Он редко позволяет себе даже столь незначительные вольности на работе, предпочитая не выходить за рамки служебных отношений. И сейчас эта поддержка особенным теплом отзывается в сердце.
— Фу, мерзость какая, милуйтесь в другом месте! — Конечно же, детектив Рид это заметил. У него вообще особый талант замечать то, что не предназначено для чужих глаз, будь то тщательно скрытая улика на месте преступления или нежность любимого человека.
— Завались, Гэвин, твоё мнение на этот счёт я спрошу в последнюю очередь. Если тебе не дают даже продажные шлюхи, это не повод сучиться на окружающих.
Смех детектива на заявление Хэнка звучит неподобающе громко, привлекая лишнее внимание к перепалке. Даже капитан Фаулер в своём аквариуме на мгновение отрывается от бумаг, чтобы неодобрительно качнуть головой.
— Поверь, Андерсон, ты бы знатно охуел, если бы узнал, кого я поёбываю, когда становится скучно.
— Оставь подробности при себе, предпочту не засорять себе мозги твоими приключениями с собственной рукой. Дерьмового тебе дня, козёл.
Взгляд Гэвина прожигает насквозь, проходит сквозь кожу, мышцы, кости, вцепляясь острыми когтями сразу в душу. Ему не нужно смотреть вслед уходящему Хэнку, на которого этот взгляд не произведёт никакого впечатления, ведь куда приятнее доставлять дискомфорт тем, кто отреагирует. И в ответ остаётся только умоляюще смотреть, чтобы он не продолжал, чтобы молчал, как делает уже на протяжении долгого времени.
Тошно, слишком тошно. Это вредное, самодовольное существо не стоит и грамма внимания в свой адрес, но игнорировать его присутствие попросту невозможно, особенно когда он начинает злиться, иной раз неконтролируемо выпуская на свободу свой аромат. Хочется забыть про его существование, хочется избавиться от разрушающей ненависти и этого ненормального влечения. И чем больше хочется раздвинуть перед ним ноги, тем сильнее желание, чтобы Гэвин Рид исчез навсегда. Уж лучше бы он сам нашёл себе пару: бету, омегу или даже альфу — это не важно. Тогда бы он сам прекратил эти нездоровые встречи, этот неправильный, но чертовски приятный секс, потому что самостоятельно отказаться от этого удовольствия невозможно.
