========== Коннор ==========

Сильные, глубокие толчки внутри так приятно давят на растянутые стенки, скользят и сотрясают всё тело, неумолимо толкая к финишу. Желанная грань удовольствия насколько близко, что её можно потрогать руками, посылая новую волну приятной дрожи. Внутри всё невыносимо горит и плавится, смазка щекотно стекает по внутренней стороне бёдер и пошло хлюпает каждый раз, когда крупная головка покидает открытую дырку, чтобы с особым остервенением втолкнуться вновь. Это слишком хорошо, слишком приятно, настолько, что ни с кем другим не возникает противоречивых чувств, когда груз удовольствия тяжёлым якорем придавливает к земле, а следом отпускает, даря невесомую лёгкость.

Жар тела за спиной прожигает даже сквозь одежду, кожа будто плавится от трения, а боль от сильно впившихся в ягодицы пальцев пробивает до нутра, будоражит и ни капли не отрезвляет. Хочется ещё и ещё этих размашистых движений, этих огрубевших рук на своём теле, которые давят, сжимают, фиксируют и не дарят даже намёка на ласку. Только безумный, животный секс, подгоняемый не менее животными инстинктами, вшитыми в подкорку головного мозга. И это вынужденное подчинение сильному агрессивному альфе заставляет сжиматься сердце, когда омега внутри приближается к очередному экстазу.

— Быстрее… пожалуйста, — собственный стон жалким поскуливанием срывается с влажных губ.

— Заткнись.

Уверенный, почти спокойный голос и звонкий шлепок по ягодице, после которого на коже ненадолго остаётся алеющий след от ладони, напоминают о собственном бесправном положении. Обычно с Хэнком медленно, тягуче нежно и раздражающе долго от бесконечных изматывающих предварительных ласк. Жёсткий секс слишком сильно контрастирует с этим, лишний раз напоминая о том, что за спиной сейчас не любимый и заботливый Хэнк, а грубый неотёсанный мужлан с потрясающим, почти идеальным членом, который знает, как нужно правильно драть, чтобы после оргазма звёзды плясали перед глазами.

Этот мужлан никогда в ответ не притронется к члену, буквально истекающему смазкой, никогда не приласкает чувствительные соски, не будет аккуратно сминать губы во время поцелуя. Он вообще никогда не целует, только изредка скользит острыми клыками по спине или шее, но делает это ювелирно точно, чтобы не оставлять после себя даже малейших следов. Этот альфа знает, что партнёру на хрен не сдались ванильные нежности, он приходит только за грубым трахом.

— Гэвин, прошу, умоляю. — Член болит настолько сильно, что сейчас взорвётся. — Я так хочу кончить.

Голос тонет в злобном рыке за спиной, а следом толчок до упора по самые яйца, даже набухший узел проскальзывает внутрь, а дальше движения замирают. От этого чувства наполненности едет крыша, от невозможности достичь разрядки уже хочется выть в голос, позорно плакать, валяясь в ногах, и уговаривать сделать хоть что-то с всепоглощающим желанием.

— Я, кажется, сказал тебе заткнуться. — Агрессивный шёпот в самое ухо только усугубляет ситуацию. — Если ты чем-то недоволен, мы в любой момент можем прекратить наши встречи. Ты этого хочешь, Коннор?

— Нет. — Жалобный всхлип срывается с губ, и первая слеза бежит по щеке.

— Чего же ты хочешь, давай, расскажи мне.

Пальцы зарываются во влажные и сильно вьющиеся от пота волосы, неприятно тянут, вынуждая опереться спиной о твёрдую грудную клетку. Молния неизменной коричневой куртки неприятно впивается в кожу, напоминая о том, что Рид никогда не раздевается полностью.

— Тебя. Хочу тебя в себе, твой член, твой узел. Хочу, чтобы ты брал меня часто, грубо, глубоко, изводил меня своими движениями.

Слёзы то ли от стыда, то ли от крайней степени возбуждения бегут по щекам, солёными каплями стекая в рот.

— Разве я делаю что-то не так? — Голос звучит слишком мягко, наиграно елейно, не суля в будущем ничего хорошего.

— Всё так…

Ещё шаг, ещё слово, и наступит отчаяние. Орган внутри приятно давит на стенки и до невозможности правильно упирается в простату. Хочется двинуться, насадиться, но за своеволие есть риск остаться додрачивать в одиночестве, как уже было однажды. А сейчас это сродни маленькой смерти, ведь любимый дилдо уже давно лежит забытый в дальнем углу под ванной, подальше от глаз возлюбленного, а пальцы не принесут и малой части необходимого наслаждения.

— Тогда завали свой блядский рот и получай удовольствие, шлюшье отродье! Я и так уже потратил на тебя половину законного перерыва.

Громкие стоны почти на грани криков, которые невозможно контролировать, снова наполняют пространство, отражаясь от ободранных стен. Внутренности полыхают от частого трения, но настойчивая мысль «хочу» болезненной пульсацией бьётся в мозгу, словно запертая в клетке птица. Темп неумолимо нарастает, пульсирующий орган вколачивается чаще. Скопившееся напряжение скручивается в тугой узел, сводя живот судорогой, и наконец выплёскивается наружу, осев почти прозрачными каплями на заляпанном бачке. Тело сотрясает крупная дрожь, когда финальные движения болезненным блаженством разливаются по венам. Ноги уже готовы подкоситься, когда поясницу наконец окропляет горячая влага.

Хочется растянуться на полу и бездумно смотреть в зияющую дыру на потолке на месте, где когда-то был плафон. Теперь когда слабость в ногах достигла своего апогея, а сильные руки больше не помогают держаться на весу, фиксируя бёдра на месте, можно расслабленно стечь на пыльный кафельный пол. От усталости почти неконтролируемо хочется спать, перед глазами уже скачут яркие пятна, сплетаясь в причудливые узоры, а весь мир понемногу растворяется в зыбком мареве, но вспышка боли от хлёсткого удара по щеке отрезвляет сознание.

— Не спать. У тебя двадцать минут, чтобы привести себя в порядок и вернуться в отдел.

Невнятное желание, чтобы его чёртовы глаза смотрели с меньшим презрением, возникает внезапно и почти сразу тонет в удушающей ненависти. Не важно, как часто приходится с ним трахаться, этот альфа, как и прежде, смотрит как на дерьмо. Глупо было ждать хоть каплю помощи и понимания от человека, который видит перед собой не личность, а удачно подвернувшийся под руку спермоприёмник.

— Ненавижу тебя. — Собственный голос узнаётся с трудом.

— Взаимно, шлюха. — Этот звериный оскал и насмешка в голосе всегда остаются неизменными в своём постоянстве. — Вспоминай об этом почаще, когда в следующий раз приползёшь ко мне, а не к своему кобелю, умоляя себя выебать.

— Какой же ты мудак, Гэвин.

— Лучше быть мудаком, чем поблядухой. — Очередная усмешка и порция отвращения в глазах. — Даже слегка жаль старпёра, он и не подозревает, в какую шалаву влюбился.

— Не смей так говорить!

Слова с каждым днём режут только больнее, оставляя невидимые глазу кровавые раны. Уже стоило давно привыкнуть к такому обращению, но не получается. В груди сдавливает от омерзения и злости на себя, на этого человека, что хочется выть в потолок от собственного бессилия. Рид знает слишком много о происходящем, но хуже всего даже не это. Хуже, что он знает о своей незаменимости, ведь ни один из других любовников-альф не может довести до той точки кипения, которая требуется для удовлетворения омежьей сущности.

— Пока ты ведешь себя как блядь, я буду говорить так, как считаю нужным. Если чем-то недоволен, то, как прижмёт в следующий раз, пиздуй к своим немощным недоальфам, которые тебя только в два, а то и три хуя в состоянии удовлетворить.

Тяжёлый запах грозового неба усиливается, впиваясь в ноздри, заполняет собой всё пространство кабинки. От этого аромата в ожидании поджимаются яйца, а растраханная дырка начинает пульсировать, снова наполняясь смазкой. Он знает, как влияет этот запах на похотливую сущность внутри, но сейчас специально даже не пытается сдержать свои феромоны, в очередной раз показывая своё превосходство. От этого давления весь запал ненависти гаснет, оставляя только позорное желание скулить и подчиняться сильнейшему.

— Гэвин, хватит. — Шёпот выходит даже более жалким, чем ожидалось.