— Тебе приснилось что-то плохое? — спрашивает по истечении нескольких минут, когда дыхание младшего выравнивается и руки перестают дрожать. Он держит за ладонь, мягко целует тыльную сторону.

— Нет. Может быть. Не знаю, Чуя, прости.

— Всё в порядке, извинения не нужны, хорошо?

А парню проще извиниться, чем вообще ничего не сказать. Потревожил сон, как эгоист. Если Чуя говорит об отсутствии чего-то страшного при таких случаях – не значит его согласия с собственными словами. Давно бы свихнулся сам с собой. Сам по себе.

— Не думай, меня это не отталкивает или типо того, но это не норма, — решается сказать, явно нехотя. — Почему не хочешь поговорить с отцом?

— Он сам виноват.

Как с внутренним и психическим состоянием должен быть порядок от глубоких впечатлений в детстве? Его кто-то бил? Вдоволь унижал? Не ставил во внимание, обесценивая, как ребёнка? Нет. Тогда что не так?

Сыграли значительную роль взаимоотношения в семье. Какими они были и какими являются? Никто не позавидует. Открыто раньше никогда не жаловался на родню, да и было ли кому жаловаться? Сейчас-то да, есть Чуя, он не поймёт его, но поддержит.

— Что бы это не было – такого быть не должно, само оно никуда не денется. Не хочешь говорить с отцом – поговори со специалистами.

— С чего ты взял, что с ними я захочу говорить?

— Может хватит? — старший слегка отстраняется и берёт за щёки, прижимается лбом ко лбу. — Вместо разговоров ты продолжишь резаться? Или повесишься уже с концами? Так нельзя.

— Всё нужно просто пережить.

— Нет, нужно анализировать, изучать и искать решения, понятно?

Но, сколько бы они не начинали разговор о состоянии – ничего не меняется.

Снова остаются одни, и, как в предыдущий вечер – вся земля мокрая от продолжительного ливня. Целые сутки идёт, небо полностью застелено тёмными тучами без просветов. Настроение соответствует погоде, нет желания пить вино или целоваться. Сидят в обнимку на кровати, старший заплетает тёмные волосы, нередко делая комплименты им. Зато любовь к спокойствию никуда не исчезла и всё в порядке, наверное. Меньше всего было бы уместно угнетение, чувство недосказанности.

Потом захотелось подышать свежим воздухом.

— У нас же всё хорошо? — спрашивает, чтобы убедиться. Вздох со стороны не нравится.

— Я переживаю за тебя.

Три ночи спал спокойно, зачем так часто переживать?

Ладно, кареглазый бы поступал таким же образом.

— Не нужно, хватит.

— Как мы можем встречаться-то? Ты не воспринимаешь меня всерьёз. — голубоглазый поднимается с крыльца, на котором они сидели, и через секунду слышится скрип закрывающейся двери.

Разозлился, прекрасно.

Дождь не попадает, но в миг возникает желание выйти и намочить лицо, вдохнуть полной грудью запах мокрого асфальта, такой ужасающе приятный. Мокрая одежда – звучит хуже, Дазай полагается на более разумный выбор. Только заболеть не хватает. Куда пошёл Чуя, зачем он ушёл? Раздражительный сегодня больше, чем обычно, днём ранее прикрикнул и грустная обстановка присутствует, хоть и старается отрицать данные, очевидные явления.

Печально от недосказанности. До скрежета зубов злится на собственную персону, висело бы тело в петле – вдвое меньше проблем всем сразу. И грустно от того, что похожие на правильную суть мысли – мимолётные и быстро растворяющиеся – закрадываются заново. Он же не хочет умирать. Хочет жить вместе с Чуей, дарить улыбку, комфорт, материальные подарки. Пары в отношениях такие счастливые, а у них что ни день – то ссоры, начинающие с банального вопроса: “Что с тобой”? Будто бы знает. Будто бы желает знать.

Всё замечательно по причине человека, не понимающего простой вещи. Или подача настолько ужасная, что внушить не получается? Чего-то рыжему не достаёт. О чём он думает? Что парень знает о происходящем с ним, но не рассказывает из-за каких-то страхов? Скрывает? Не доверяет? А он не задумывался, почему? Если бы задумался – осознал отсутствие причин. Нет их.

Сложно.

Юноша долго настроен был сидеть и думать в одиночестве о всяком, рассматривать лужи, мокрые листья на кустах, слушать звуки падающих уже не интенсивно капель. Очаровательную ушам мелодию прерывают громкие шаги, и виднеется высокая фигура. Сакуноске вернулся.

Сердце умеет удивлять временами и биться в ритме, за которым невероятным образом успевает. Так он и вскакивает, берётся за ручку двери, как слышит:

— Стой.

Стоит. Тело парализовало. Только глаза бегают по серому коврику под ногами. Почему не уйдёт? Что мешает надавить ладонью, зайти в дом, согреться после холодного воздуха в самых тёплых на свете объятиях? Почему послушно поворачивается и смотрит в глаза напротив, изучающие и уставшие?

— Чего уходишь сразу?

— Ты что-то хотел?

Садится туда, где минуту назад сидел младший, и хлопает по месту рядом. Господи, нет, он же не хочет поговорить, верно?

Лучше бы убил, мать честная, лучше бы реально мозги размазались по двери, и кровь смешалась с дождём. Отвык вести беседы, особенно из-за случившегося. Ему не восемь лет, да и брату не одиннадцать, они не пообнимаются, и сказки читать никто не будет, взрослые проблемы в нынешнее время решаются радикальными методами. Но даже сейчас мужчина обязан нести хотя бы небольшую ответственность, как старший и единственный из семьи, поддерживающий раньше. Ну не делается по-другому.

Присаживается, деваться некуда. И упирается локтями в колени, подпирает щёки, отвернув голову, явно не заметно искреннее желание болтать. Сам понимать должен.

— А где Чуя?

— Зашёл недавно, замёрз.

— В одной футболке сидишь, идиот, —со вздохом снимает с себя пальто, перед этим достав пачку сигарет и зажигалку, а после кидает его на подрагивающие плечи. Жест не оценён, но темноволосый укрывается. — Будешь?

— Давай.

Запах асфальта перекрывается привычному носу запаху табака, льётся с двух сторон и клубы дыма растворяются над ними.

— Зачем ты приехал?

— Могу задать тот же вопрос, Осаму.

— Ты прекрасно знаешь ответ.

— Потому что ты думал, что я пытаюсь тебя убить?

— Знаешь, ещё немного и мне станет плевать, кто и что пытается со мной сделать, — усмехается, затягиваясь. — Заебался уже.

— Значит, что-то случилось?

Сразу думает о Чуе. Между ними случилось, да, пока невнятный мотив, но суть ясна.

— Кошмары снятся постоянно, задыхаюсь во сне.

— Оу.

Парень смеётся и закрывает глаза: интересная реакция. Не он ли обещал—

— Чуя мне сказал кое-что.

— Прости?

— Перед тем, как проснуться после очередного приступа – ты зовёшь меня.

Хочет повернуть голову и одарить возмущённым взглядом, но опять это грёбанное невладение телом. Что? Сегодня день глупых шуток или против него жестоко сговорились? Ничего не понимает.

Чуя ему сказал? То есть, он буквально слышит это настолько часто, будучи убеждённым самим собой в необходимости рассказать? Даже не Дазаю, а старшему?

— Чего?

— Ты совсем не помнишь сны?

— Нет.

Вот почему Накахару это так волнует. Поэтому идёт на путь полного заёба вопросами, лишь бы узреть связь. Но он, чёрт возьми, не понимает нынешней ситуации. Запомнил бы малую часть сновидений – нашёл некоторые разгадки, к чему-нибудь, да привели бы.

— Я скучаю по тебе.

Второе недоумение за две блядских минуты. Решение повернуться и, наконец, посмотреть в глаза обрывается провалом: чужие руки сами разворачивают к себе. От прикосновений именно таких –страшно, жалкими способами успокаивает состояние, навязывает себе ощущения благополучной безопасности.

— А где ты раньше был?

— Раньше – это когда?

— Да хотя бы пару месяцев назад – где?

— Я всегда был и буду рядом, — от слов цыкает и пытается отвернуться, но руки не убраны. — Это ты меня отталкиваешь от себя, прямо сейчас.

— Я никогда тебя не отталкивал, ты был мне нужен.

Неоспоримый факт. Конечно, Сакуноске взрослел. Настал определённый возраст и появление планов, переехал в Бостон, начал жизнь заново, а младшего оставил в прошлом, мол, выкручивайся. И нет, осуждать стоит начинать с другого момента. Куда делось их общение? Расцветающий век технологий, телефоны у каждого прохожего, рука никак не подымалась позвонить раз в неделю? Считал это за ненадобностью? Что изменилось? Они имели возможность быть точно так же близко друг к другу даже на расстоянии, не его выбором являлось резкое исчезновение.