В первых числах июня она вошла к Джиллиане, застав ее за кипячением масла и приготовлением снадобий к ожидаемому вскоре разрешению Агнес от бремени, и сказала без всяких предисловий:

– Я возвращаюсь в Эмсбери, дитя мое. Джиллиана понимала разумность решения сестры Марии, хотя очень огорчилась.

– Я буду скучать без вас, тетя Мария, – сказала она. – Надеюсь, мы еще увидимся.

– Прости меня за то, что привезла с собой Питера Энгера, – ответила на ее прочувствованные слова Мария.

– Вы не могли знать, каким он станет... Мария покачала головой.

– Не имела права не разглядеть. Хотя бы с помощью Господа, но он отказал мне, и человек погиб. И чуть было не погибла ты... Прошу тебя, Джиллиана, после сражения... – Обе знали, что оно уже неминуемо. – После сражения сообщи мне в Эмсбери о себе и о Джоне.

Она говорила обычным ровным тоном, но Джиллиана ощущала скрытую тревогу и неуверенность Марии, что подобное сообщение если и будет написано, то сможет ли дойти до нее.

Джиллиане хотелось плакать, но она пересилила себя, улыбнулась и проговорила слова, значение которых сестра Мария вначале не уяснила.

– Как глупо с моей стороны... так поздно понять... – Она замолчала, потупившись.

Мария уже хотела спросить, о чем она хочет сказать, пряча виноватую улыбку, но Джиллиана закончила фразу:

– ...что я так любила и люблю вас, тетя Мария.

«Что ж, – подумала монахиня, – лучше поздно, чем никогда. Благодарение Богу, который открыл любовь в такой сложной, запутавшейся в себе самой душе».

Она привлекла племянницу в объятия и тихо спросила:

– А своего мужа? Любишь ты его, дитя мое?

Джиллиана ответила не сразу, но, когда монахиня положила руку ей на голову, словно желая благословить, кивнула и прошептала, тоже с виноватым видом:

– Да... – И повторила: – Да, очень.

Мария отняла руку от темных блестящих волос Джиллианы и крепко поцеловала ее в раскрасневшуюся щеку.

– Пускай Господь хранит вашу семью от всех возможных бед, – сказала она, осеняя ее крестом.

Джону Карлейлю со своим отрядом предстояло выступ пить в сторону Баннокберна утром восьмого июня. А седьмого вечером у его сестры начались родовые схватки.

Огорченная Джиллиана, которая уже готовилась отправиться в поход вместе с мужем, сказала взволнованному Джейми:

– Конечно, я приду к вам, как же иначе? Буду держать ее за руку, говорить утешительные слова. И возьму целебные травы и все, что нужно.

Разговор у них происходил во дворе замка, после чего Джейми сломя голову помчался к себе домой, не заметив Карлейля, стоявшего там и наблюдавшего в свете факелов за приготовлениями к предстоящему маршу. Тот уже догадался, что волнения связаны с его сестрой.

Слова Джиллианы подтвердили его догадку.

– У Агнес подошло время, – сказала она, приблизившись и кладя руку ему на рукав. – Я останусь с ней и прибуду к вам позднее.

Он молча кивнул и, когда она пошла к дому, чтобы собрать необходимое для Агнес, вознес молитву Богу, чтобы у сестры все окончилось благополучно, а Джиллиана чтобы не присоединялась к войску. А если присоединится, то когда главная битва будет уже позади. Он молился, чтобы жена оставалась в стороне от всего, что сеет смерть, и чтобы, если он не вернется с поля битвы, у нее было утешение – зародившийся плод, из которого возникнет чудо – их ребенок. О чуде, которого он так желал, он возносил сейчас молитву.

Когда Джиллиана вновь вышла во двор с корзинкой в руке и направилась к воротам, он напутствовал ее словами:

– Скажи Агнес, я надеюсь, у нее все будет хорошо... И у нас с тобой тоже.

Она подбежала к нему, бросилась на грудь, чуть не вывалив на землю содержимое корзинки. Ей почудилось вдруг на одно мгновение, что они с ним больше не увидятся. Никогда... Страшная мысль исчезла так же быстро, как появилась, и Джиллиана пошла дальше, так И не сказав Джону, что любит его и чувствует себя виноватой в том, что любовь не пришла к ней раньше.

Вскоре она уже включилась в хлопоты вокруг роженицы: отирала ей лоб, готовила питье, всячески успокаивала, потому что Агнес очень боялась, боли становились все сильнее.

– Кричи громче, не стесняйся, – посоветовала Джиллиана.

Ее золовка через силу улыбнулась.

– Разве ты кричала, когда тебе прижигали рану, полученную под Канроссом? А твоя боль была наверняка посильнее моей.

Джиллиана ничего не ответила: она ведь еще не испытывала родовых болей и не могла сравнить. А также не знала, предстоит ли ей испытать их.

Она сказала о другом:

– Пожалуйста, кричи, если будет по-настоящему больно. Кричи как можно громче. Это не изменит моего хорошего отношения к тебе, Агги.

Примерно такие же слова Джиллиана слышала, когда Агнес говорила при ней Лотти Мак и другим роженицам в селении. Но все они рожали не в первый раз, а самой Агнес предстоит сейчас узнать, как бывает впервые. И дай ей Бог выйти здоровой из тяжкого испытания!.. «И мне тоже, коли приведется», – добавила про себя Джиллиана.

Ее мысли прервал новый, более громкий стон золовки, она сразу подала ей специально приготовленное питье – настойку окопника, которую, как и прочие травяные настойки, не слишком одобрял отец Ансельм.

Шли минуты, часы. Никто в доме не спал. Схватки у Агнес учащались, боли усиливались. В перерывах между приступами она просила Джиллиану рассказывать ей о чем-нибудь – о чем угодно или петь, и та беспрекословно выполняла ее просьбы, хотя видела, что бедная Агнес даже не слушает ее, а больше прислушивается к тому чудесному, но такому мучительному, что происходит в ней.

Забрезжил рассвет, отряд Карлейля уже покинул окрестности Гленкирка, а схватки продолжались, и казалось, им не будет конца. Все чаще приходилось Джиллиане подносить Агнес микстуру, от которой должна утихать боль, но она все меньше помогала, да и сил от нее не прибавлялось, а они были нужны, как никогда. Бессилие, слабость могут способствовать трагическому исходу. Так говорила сама Агнес.

Временами Джиллиане начинало казаться, что Агнес просто не сможет разродиться: даже когда схватки оказывались наиболее продолжительными и сильными, ребенок все равно не хотел появляться на свет. Что же делать?..

В голове у нее билась ужасающая мысль: Агнес предстоит разделить кошмарную судьбу первой жены Джона.

«Нет, я не позволю!» – поклялась она себе и обратилась к золовке, стараясь ясно и раздельно произносить каждое слово:

– Агнес, дорогая, послушай меня! – Она дождалась, пока глаза страдалицы посмотрели прямо в ее глаза. – Я думаю... я хочу помочь тебе произвести ребенка на свет. Понимаешь?

– Ох, да, – выдохнула Агнес. – Нелегкая для тебя работа.

Джиллиана удивлялась доброте и снисходительности Агнес, если она даже в такие критические мгновения думает больше о других, нежели о себе.

– Помоги мне, Агнес! – взмолилась она. – Скажи, что я должна сделать. Ты ведь знаешь: делала сама не один раз.

Тяжело и прерывисто дыша, Агнес заговорила:

– Что я могу сказать?.. Коснись его... моего ребенка. Постарайся помочь выбраться... Натри руки теплым маслом... Если нащупаешь головку, попытайся чуть-чуть повернуть... Если выходит не головой, то все... Я потеряю его.

«А мы потеряем тебя», – закончила за нее Джиллиана, чувствуя, как холод пробежал у нее по спине.

За свою недолгую жизнь она редко пасовала перед трудностями, но сейчас страшилась – страшилась своего неумения и того, что может причинить еще большую боль и без того исстрадавшейся женщине. И тем не менее...

Натерев руки нагретым маслом, она согнула в коленях ноги Агнес, раздвинула их; а затем со страхом скользнула пальцами, и они ощутили нечто и начали это ощупывать.

И все время она не переставала говорить, что именно делает и ощущает.

– По-моему, – говорила она стараясь, чтобы голос звучал твердо и уверенно, – по-моему, ребенок лежит не так, как надо. Сейчас попробую повернуть головой вперед... Только ты терпи, ладно?..