Джон подошел к ней, рывком поднял с постели, впился ей в губы яростным поцелуем, после чего подвел к двери, которую распахнул ногой.

– В следующий раз приходи, когда захочешь меня, а не чего-то от меня в уплату за постель!

Он вытолкнул ее из комнаты и с шумом захлопнул дверь.

Агнес у себя в спальне услышала грохот закрываемой двери и поняла, что в доме опять неблагополучно.

Джиллиана вернулась в супружескую спальню, где была теперь одна – надолго ли, быть может, навсегда? – задумчиво разделась и вытянулась на постели. Как ни странно, обиды она не чувствовала: ведь он был прав – она пыталась обхитрить его, и очень неумело.

Чувствовала она другое: ей остро не хватало его присутствия – тепла его крупного тела, прикосновений, что не помешало ей, впрочем, вскоре уснуть: слишком нелегким и бурным оказался прошедший день.

Всю последующую неделю, вплоть до того дня, когда в Гленкирк от Роберта Брюса пришел вызов, Джиллиана чувствовала себя несчастной, брошенной, отвергнутой. По-прежнему она и Джон спали в разных комнатах и даже не разговаривали друг с другом при встрече. Такое положение вещей было более приемлемо для живущих в доме, чем их словесные стычки или наигранная вежливость прежних дней.

Лишь одно событие, и немаловажное, нарушило унылое существование Джиллианы: у Лотти Мак, одной из жительниц селения, начались родовые схватки; Агнес и Джиллиане пришлось исполнять обязанности повивальных бабок, в первую очередь поднаторевшей в подобных делах Агнес. Впрочем, Лотти, которая уже дважды рожала, и сама обладала достаточным опытом.

Когда роженица почувствовала первые боли, обе помощницы сразу подняли ее с постели, поставили на ноги и, поддерживая с обеих сторон, принялись водить по небольшой комнате дома. При ходьбе роженице полагалось все время говорить, чтобы отвлекаться от болей. Лотти говорила не умолкая – она вообще не слыла молчаливой, и Агнес изо всех сил поддерживала разговор. Говорили обо всем – об овцах, о домашних птицах, о детях; Лотти считала, что леди Джиллиане пора уже обзавестись собственными детьми, а та, принимая посильное участие в разговоре, что-то бормотала в ответ. Однако слова сейчас особого значения не имели, они играли исключительно лечебную роль.

Так прошло около шести часов, и тогда Агнес попросила Джиллиану принести флакон несоленого жидкого масла, которое они захватили из дома и оставили на столе в первой комнате, а сама стала усаживать Лотти на специальный стул, на котором та уже два раза сидела.

Джиллиана выбежала из душной комнаты, где пахло потом, травами, притираниями, и мигом вернулась с флаконом, лишь на минуту задержавшись, чтобы ответить на вопрос семилетней светловолосой девочки, стоявшей у двери вместе с мальчонкой лет четырех.

– Наша мама заболеет или умрет? – спросила девочка.

– Конечно, нет, – твердо ответила Джиллиана, испытывая внезапный прилив нежности к ребенку.

Агнес велела Джиллиане натирать принесенным маслом огромный живот Лотти, и Джиллиана старательно и осторожно стала водить руками по животу, нежно массируя его. Уже через час Лотти Мак благополучно родила мальчика.

Выполнив все, что положено, оставив мать и ребенка на попечение других женщин, Агнес и Джиллиана вышли на свежий воздух и некоторое время стояли у крыльца, набираясь сил и подставляя легкому ветерку усталые потные лица.

Агнес негромко произнесла, глядя прямо в глаза Джиллиане:

– Вот битва, которую предопределено вести женщине. Только эту. Остальные сражения – дело мужчин.

Для Джиллианы впечатления от увиденного, которые уже остались позади, несколько померкли, и она вновь окунулась в мир привычных чувств и огорчений, поэтому упрямо ответила:

– Да, и поэтому мужчины стараются оттолкнуть нас от боевых сражений, невзирая на то что мы умеем их вести, быть может, не хуже, чем они сами.

– Если ты что-то умеешь делать, – мягко возразила Агнес, – еще не значит, что ты должна это делать.

Джиллиана не приняла – или не захотела принять – слов Агнес на свой счет и произнесла фразу, о которой сразу же пожалела:

– Уж не говорите ли вы часом о своих отношениях с Джейми? О том, что можете выйти за него, но не должны... пока еще?..

И ее золовка чистосердечно призналась без капли упрека или осуждения в адрес собеседницы:

– Да, Джилли, ты права, я выйду за него, когда буду знать, что больше не нужна как хозяйка в нашем доме. В нашем клане. Но если и дальше потребуется быть хозяйкой, я готова. – Она ласково притронулась к руке Джиллианы и повторила: – Да, готова. А ты, как только поймешь то же самое, займешься хозяйством сама, я верю.

Джиллиана сказала с горечью:

– Спасибо за долготерпение, Агнес. И извините меня за мой язык...

Они направились по дороге к замку и, проходя мимо дома, где жил Джейми, увидели его у ворот. Он словно чувствовал, что Агнес должна сейчас появиться возле его жилища. Со всегдашней улыбкой он приветствовал обеих, спросил о роженице, а узнав про появление на свет мальчика, заулыбался еще больше. Джиллиана, угадав его желание остаться наедине с Агнес, сказала:

– Я, пожалуй, пойду вперед, а вы... Однако Джейми твердо возразил:

– Нет, леди, мой отец хотел бы поговорить с вами кое о чем.. Зайдите в дом, если желаете.

Немного удивленная, но и заинтересованная, она согласилась, и они прошли по небольшому опрятному дворику ко входу в скромный дом.

Джиллиана почти не знала старого Джока Джилли, перекинувшись с ним за все время не более чем двумя-тремя словами. Она помнила, что он выглядит как преждевременно состарившийся Джейми, только без улыбки. И поразилась, когда на пороге их встретил весьма улыбчивый хозяин и весело произнес, широко раскрыв дверь:

– Заходите, дорогие гостьи.

В доме все было тоже чисто, опрятно и весьма скромно. Старый Джок сразу перешел к делу.

– У вас, досточтимые леди, – сказал он, – свои заботы и вы заслужили отдых, хотя и сами сегодня не рожали, ха-ха... Потому не предлагаю садиться, а выскажу, что хотел, стоя... – Он повернулся к Джиллиане. – Тебе, милая девушка... – Помолчал, собираясь с мыслями, и продолжал: – Вот чего... Если не можешь любить его, девушка, тогда оставь его... Есть мужчины, для кого любая жена хороша, лишь бы считаться женатым и продолжать род. Но только не наш хозяин. Он не таков. И мы не хотим видеть его таким... Понимаешь, о чем я? – Он опять умолк и потом добавил: – Простите, если что не так говорю... Я не очень умею.

Джиллиана слушала, и слова его болью отзывались в ее душе, щеки у нее пылали. Она знала... оба они знали, что не его дело говорить ей подобные слова, да и не в таком месте и не прилюдно. Но она понимала, что они рвутся у него из души, старик давно их носит в себе, ему и неловко, и трудно, однако он поборол себя и сказал прямо и откровенно, что думал. Всю правду, как он понимал. И потому она смирила поднявшееся в ней сопротивление, смягчилась и ответила правдой на правду:

– Я не умею, наверное, дорогой Джок, поступать так, как люди считают правильным. То, что правильно для меня, неправильно для моего мужа. А то, что правильно для него, неправильно для меня.

Старый Джок медленно покачал головой, Джиллиане показалось, что глаза у него подозрительно заблестели. Неужели слезы?..

– Тут дело не как поступать, девушка, – проговорил он, – а какая вы есть... На самом деле... И какая будете...

– Какая? – переспросила она. Усталость и упадок сил в ней после трудных часов помощи при родах взяли свое, и она резко произнесла: – Я дочь воина. Одного из лучших во всей Шотландии, и хочу быть достойна его.

Джок, нахмурившись, не сводил с нее глаз.

– Лучший, говоришь? А не хочешь подарить ему внука, а?

Джиллиана опять удержалась, чтобы не прикрикнуть, не возразить, что возникший разговор ей не нравится, но она сдержалась и сказала:

– Ради него я должна сначала сделать совсем другое.

– Что ж... – Старик покачал головой. – Только не забудь, что я сказал. Время-то летит, не остановишь... И помни, нам нужен наш лорд. И нужна его жена... ты то есть...